легче не станет

Было темно и тихо. В сухом, жарком, уже почти летнем воздухе витали свежие ароматы уходящей весны. В тишине комнаты слышались лишь звуки разгоряченного дыхания двух подростков: у юного Уильяма Денбро вздохи получались пусть и тихие, но всё равно слышимые, а у юноши постарше — Генри Бауэрса — они выходили похожими на дыхание быка на родео, который только-только начал брыкаться под своим наездником. — Будет больно. Обещаю, Билли, будет очень больно. Горящий, сумасшедший взгляд Генри. Его болотного цвета глаза приобретали такой устрашающий блеск только когда он чего-то очень сильно, прямо до трясучки хотел. Переливающийся ли в свете яркого солнца складной нож с гравировкой, какой был у отца; петарду М-80, которой можно подорвать какую-нибудь бездомную, никому не нужную псину; ручку с чёрными несмываемыми чернилами, чтобы от души портить школьные столы и учительские нервы; Заику Билла с его большими, тёмно-синими, как течение полноводной реки, глазами. — Я п-пот-т-терплю. Билл никогда не чувствовал себя настолько беззащитным. На кровати, в абсолютно незнакомой комнате, без какой-либо одежды, под возбуждённым, определенно не знающим меры Генри Бауэрсом. Простыня под его худощавой спиной потихоньку пропитывалась потом и страхом перед неизвестным, и это неизвестное заставляло дрожать ещё сильнее, чем даже близость с Генри. Бауэрс, едва сдерживающийся, чтобы не застонать от ощущения тепла мальчишки — этого грёбанного Денбро — так близко, в нетерпении скользнул низом живота по паху Билла, отчего последний начал тревожиться с двойной силой. Проводя указательным и средним пальцами по нежной, идущей мурашками коже на внутренней стороне бедра Билла, Генри наслаждался его отрывистым полувдохом, таким боязливым и чувственным, что у него захватывало дух от восторга. — Не кричи, — предупредил мальчишку Бауэрс, наклоняясь ближе к его лицу. Билл на всякий случай вцепился пальцами в простыню, сжал её в кулак. Генри в этот момент как нутром почуял — понял, что мальчишка не знает, совсем ничего не знает. — Держись за меня, — шепнул Генри и, увидев, что до Билла не доходит — страх сковал всё его тело, — поочередно положил его ладони себе на спину. Билл неосознанно сжал его бока, потом, почти в тот же момент, опомнившись, отпустил. Генри оскалился. — Не бойся, щенок. Сегодня можешь не бояться. Отчего-то Денбро поверил. Совсем немного, но поверил. Внезапно Бауэрс поцеловал его в губы, после взглянул прямо в глаза так удивлённо, как если бы инициатором поцелуя был сам Билл. А потом Генри опять поцеловал. И ещё раз. И ещё. У Билла это было впервые, потому дыхание сбилось почти сразу, и ему пришлось слегка отклониться от очередного напористого поцелуя Генри, чтобы отдышаться. Он всем телом ощущал жар, шедший от Бауэрса, его возбуждение, и чувствовал, как у него самого встаёт, но не мог ничего сделать сам, пусть в какой-то мере и дико хотел. У Генри крышу сносило часто, но в тот момент он не мог думать ни о чём другом. Ни об отце, который тогда маялся на смене, ни о своих дружках, которым явно не стоило знать о происходящем, ни о других Неудачниках. Всё его внимание было сконцентрировано лишь на одном — на грёбанном Денбро, таком удивительно прекрасном с этим его щенячьим взглядом, невыносимо манящим из-за своих дрожащих губ. Генри не думал, что сошёл с ума — знал это прекрасно. Бауэрс опустился ниже, прижался к Биллу почти всем телом, провёл кончиком языка от его ключиц до еле заметного кадыка, и, заслышав сорвавшийся с губ Билла тихий стон, возликовал. Он будто бы правда радовался тому, что Биллу тоже хорошо, что он тоже чувствует это. Ложь. Генри больше не мог терпеть; грубо просунул руку между ног Денбро и вошёл в него пальцем. Судорожно сглотнув, Билл сжал зубы. Он просто не мог успокоиться, не сейчас. — Расслабься, Денбро, — рыча, посоветовал Генри, — я же сказал: «Сегодня можешь не бояться». Я не сделаю ничего плохого. Он слышал, как у мальчишки колотится сердце. А ещё слышал, как оно медленно, почти нехотя успокаивается. Дальше пошло ещё болезненней; Билл невольно дёрнулся, и снова его сердце забилось и запрыгало, ускорилось, затарабанило по рёбрам. Не зная почему, Генри ждал, пока мальчишка успокоится, хотя вполне мог взять его силой, без посредственных уговариваний, дурацкого шепота на ушко, поцелуев. Это не казалось странным — с Биллом это было правильным. Всё проходило не то быстро, не то долго — никак не понять; томилось какое-то чувство, и из-за него время для двоих ничего уже не значило. Осторожно, Генри всё зачем-то делал чертовски осторожно. И во всю длину входить не торопился, но желание клокотало в груди, ударяло с новой силой при каждом малейшем движении. Однако Билл, который едва сдерживался, чтобы не закричать, останавливал одним своим взглядом, направленным Бауэрсу за спину. Генри понимал, что для Билла сейчас единственно-значимой сейчас стала боль, и оттого ладонями успокаивающе водил по его бокам, губами касался родинок на плече, тяжело дышал в шею. Он даже чуть не сказал «Тише, малыш», чему донельзя удивился и от злости на свои мысли вдруг резко двинулся вперёд. Билл вскрикнул и, нисколько не думая, что ему за это может быть, ногтями впился в спину Генри. — Тише, Билли, тише, — со змеиным присвистом зашептал Бауэрс, уже не считая это глупым — напротив, правильным, — всё хорошо. Билл замотал головой; возле уголков его глаз едва заметно поблескивали слёзы, а дышал он с таким невероятным трудом, словно воздух в лёгкие не поступал совсем. — Тише, Билли, тише, — повторялось в его голове без конца. Тепло в груди смешивалось со жгучей болью. Он поверил Бауэрсу, он почувствовал… что-то ещё, что нормальные мальчики не чувствуют к другим мальчикам, что сжигает тебя дотла, пока пытаешься разобраться с этим, что заставляет закрыть рот и молчать, лишь бы случайно не ляпнуть. Он снова закрывает лицо руками, не в силах больше бороться с накатывающим стыдом. Нормальные подростки на уроке истории не думают о том, как они провели прошлую ночь. И о том, как им было хорошо. Плохо, но хорошо. Сейчас Билл готов плакать. Он просто не понимает, как всё случилось, его колотит от воспоминаний и от мысли о том, что ему дико не хватает Генри. Этого чёртового ублюдка, который довёз Денбро утром лишь до предпоследнего поворота к школе, а потом, не попрощавшись, поехал к её воротам. Саднящая почти в каждой части тела боль едва ли была мотиватором идти в школу, но Билл попросту не мог прогулять; обещал матери, что от «друга» утром направится прямо на учебу. — Билл? — Эдди трогает его за предплечье, хочет заглянуть в глаза, чтобы понять, что не так с соседом по парте. — Билл, ты в порядке? — К-к-конечно, Э-эдди, — отнимая руки от лица, бормочет Денбро. В ответ на обеспокоенный взгляд друга Билл умудряется улыбнуться. Он точно не вынесет этого, если прямо сейчас не пойдёт домой. Не к Каспбраку, не к Тозиеру, даже не к Урису, а именно домой. Туда, где можно остаться одному и не шарахаться от старшеклассников, как прокажённый, в каждом боясь узнать Генри. Звонок бьёт по ушам, оповещая о том, что последний урок в этом году закончился, и пора валить по домам с радостными визгами. Билл быстро собирает свои вещи в рюкзак и торопится выйти из класса, но Эдди и Ричи, на удивление легко поспевают за ним, даже не сильно ускоряя шаг — тоже хотят домой. Эдди что-то говорит про Стэнли, про церковь, про какой-то супер-еврейский экзамен, который их другу придётся сдать, и Билл включается в разговор — просто чтобы перестать думать о том, что было ночью. Его даже увлекает. Когда они выходят в коридор, к ним присоединяется и сам Стэн, и Биллу в какой-то момент кажется, что произошедшее прошлой ночью — игра его дурного воображения, плохой сон и ничего больше; таким привычным, затасканным всё кажется среди Ричи, вбрасывающего пошлые шутки, Стэна, закатывающего от этого глаза, Эдди, который мельком поглядывает на Тозиера, пока тот на ходу нелепо размахивает руками, задевая других учеников. Снова их компания вместе, и всё уже не такое страшное. Но вот Ричи вдруг затыкается, звучат последние слова Стэна, поправляющие Балабола: значит, прямо на пути Генри Бауэрс со своей компашкой. К счастью, стоят четыре хулигана-старшеклассника возле шкафчиков и вроде бы даже не особо внимание на Лузеров обращают. Так, взглядом проезжают, да Патрик Хоггэстер гнусно ухмыляется, глядя на Ричи. Но Билл чуть не останавливается прямо посреди коридора. Генри на него смотрит — как и всегда, так по-обычному презрительно, что Денбро быстро переводит взгляд на Балабола, надеясь, что тот вытащит, поможет хоть немного очередным трёпом. Он и вправду помогает, начав издеваться над самим собой, над своим незатыкаемым ртом и над тем, что часто за это получает. Билл хочет, чтобы Ричи смотрел на него, чтобы своим расслабленным взглядом перебивал тот, что спину сверлит. И Ричи смотрит, усмехается, поправляет очки и снова в круговорот смеха затягивает. Его личный чёртов супергерой. Возле ворот они все сваливают учебники в специально отведенные для этого урны, обсуждают планы на лето, а после — конкретно на завтрашний день. Замечают несчастную мать Бэтти Рибсом. А Билл не собирается упускать возможности наконец предложить друзьям проверить Пустошь; он слишком долго конструировал проекцию всей этой грёбанной канализации, слишком много версий проверил и перепроверил, чтобы разрешить Неудачникам в первый день летних каникул прохлаждаться, занимаясь своими делами. И сам Билл уже боится оставаться с собой наедине, потому что сейчас явно ощущается, что с друзьями гораздо легче. — …Пустошь так пустошь, — пожимает плечами Ричи, — кто не любит плескаться в воде с какашками… Неожиданно появившаяся за его спиной низкая и крепкая фигура Генри тут же оттягивает за рюкзак назад, заставляя упасть на траву вместе со Стэном. Билл начинает тревожно озираться по сторонам и с глубокой скорбью осознает, что они не успели уйти — банда Бауэрса точно не собирается упускать такой лёгкой добычи, как четверо задохликов, только окончивших седьмой класс. Денбро не видит происходящего — смотрит только на Генри, который самого Билла награждает лишь коротким безэмоциональным взглядом. И это такой дикой болью в душе отзывается, такой сумасшедшей искрой в мозгу вспыхивает, что в груди поднимается волна неконтролируемой злости. Так нелогично сейчас кричать, но иначе чувства не выразить. — Т-т-ты с-с-свинья, Бауэрс! — резво выпаливает Билл. С яростью глядя в спину застывших от такой наглости хулиганов, он не сдвигается с места, лишь кулаки сжимает крепче. И хотя друзья шёпотом приказывают ему молчать, чтобы не заработать лишних проблем, Билл их просто не слушает. Генри нарочито медленно поворачивается (стоит ли говорить, что его дружки повторяют это движение за предводителем банды?), подходит, едва ли боясь того, что было между ним и Биллом. Генри — это Генри, он не поддаётся эмоциям просто потому, что не испытывает их. В его жизни есть два самых главных чувства — страх и удовольствие. И пока не наступило первое, он сполна наслаждается вторым. Сейчас же ему откровенно плевать, что у мальчишки опять нижняя губа дрожит. Почти совсем плевать. — Ты с-с-сказал что-то, — имитируя его заикание, выплевывает Генри с самой противной интонацией, на которую только способен, — Б-б-билли? Он подходит к Биллу вплотную и слышит, как тот рвано дышит, видит, как смотрит с обидой. И снова ему плевать. Это же просто Денбро, с которым хорошо быть только ближе, чем допускается. — Ты не получал в этом году только из-за брата, — Генри говорит это Биллу, но вся сцена играется им исключительно для Патрика и Виктора. — Халява кончилась, Денбро. Ему так и хочется влепить мальчишке оплеуху, такую сильную, чтобы тот снова упал наземь и не вставал, пока они не уедут. Чтобы глаза не мозолил, щенок чертов. Но нельзя — неподалеку стоит отец, пугая своей полицейской формой и суровым взглядом. — Летом будешь выть от боли со своими дружками-педиками, — ядовито сообщает Генри и, лизнув ладонь, проводит ей по щеке Билла. Удовлетворённо обнажив зубы, он отходит к своим шестёркам и вместе с ними направляется к их тачке. У них ведь ещё много важных дел и помимо Заики Билла. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать им вслед, чтобы не разреветься, чтобы не зайтись в истерике, Билл закусывает губу так, что та начинает саднить от вчерашних укусов. — Лучше бы они пропали, — негромко произносит Ричи на полном серьёзе, и Билл ещё никогда не был с ним так целиком и полностью согласен. Действительно. Пусть Генри пропадёт. Не будет доставать, не будет измываться над ним своим полным безразличием, не будет. Он просто не будет. К своему сожалению, Билл не умеет себя обманывать. И если Генри взаправду не станет, Билл не выдержит точно — завоет. Потому что даже будучи таким откровенно ужасным человеком, Генри любим. Любим мальчишкой, к которому настолько равнодушен, что сейчас настраивает радио на сто седьмую, слушает внезапно начавшуюся песню металлики, запрокидывает голову, с дьявольской улыбкой кричит на всю улицу от не пойми чего, и задыхается. Ему что-то мешает кричать громче. Будто поперёк горла встает щенячий взгляд. Билл влюбился в психа. А псих — он на то и псих, что попросту не может понять, каким сокровищем обладает, потому что ему нет до этого дела. Они просто особенные. Всего лишь неправильно влюблённые и забитые окружающими. Им не быть вместе, и это к лучшему.