Тень

Фра Иньясио почти не помнил прежней жизни. Память, когда он пробовал пробудить её, неизменно начинала отсчёт с холодной зловонной ямы возле дороги на Бон, с панциря земли, наспех набросанной помощниками палача. Ему долго снились потом рыхлые комья, расползающиеся под пальцами, пронзал ледяной страх, в груди не хватало воздуха, и он выныривал из сна, подобно пловцу, поскользнувшемуся на илистом речном дне. Малорослый человек, почти сливавшийся с ночью смуглой своею кожей, куда-то вёз его, отпаивал горькими травяными настоями, расспрашивал, убеждаясь в том, что спасённый из ямы — он ещё не назывался тогда фра Иньясио — не утратил навыков, но совсем ничего не помнит о себе прежнем. По-видимому, такой исход вполне устраивал маленького человечка. Фра Иньясио, чувствуя к спасителю расположение, доверчиво следовал за ним по дороге, проложенной ещё римлянами в незапамятные времена, наблюдая единственным глазом, как пробуждается весенняя природа. На месте другого глаза зияла старая рана, прикрытая чёрной повязкой. Были и другие увечья — он не знал, кто и зачем так жестоко искалечил его. И предпочёл бы не выяснять. Они пересекли границу Бургундии. Фра Иньясио все земли тогда мнились чужими и враждебными, но неуловимый отголосок воспоминания заставлял трепетать его сердце. То говорил в нём дух дальних странствий. По мере того, как путешественники в сопровождении двух немых слуг с кожей цвета эбенового дерева удалялись от Бургундии, в душе его росла тоска. Он был изувечен, устал и хотел покоя. Путники достигли Наварры, где у стен монастыря Сан-Сальвадор-де-Лейре маленький человечек распрощался с ним. — Я не могу взять тебя с собой! — пояснил он, поглаживая пышную бороду. — Здесь, друг мой, среди людей твоей веры ты обретёшь мир. Помолчав, он добавил тихо, не отводя взгляда: — Я не смог разделить с тобой тяжесть твоего греха, вместо вечного сна даровав лишь временное забвение. Прости меня! Он ушёл с рабами дальше, в таинственную Гранаду, а безымянный скиталец остался в монастыре, став братом Иньясио, пугая своими странностями и привычками остальных монахов. Братии не нравилась открывшаяся, а, может, сохранившаяся в нём от прошлого тяга к алхимическим изысканиям. Монахи осуждали его корпение над ретортами, возню с мехами, раздувающими огонь в очаге, а фра Иньясио, не обращая внимания на их недовольство, смешивал между собою различные порошки, постоянно что-то варил и выпаривал. Всё закончилось тем, что его изгнали из монастыря, сочтя колдуном, и тогда фра Иньясио решил отправиться в Толедо. Перед ним вновь пролегли большие, полные опасностей дороги, где его, бесприютного, полумёртвого от голода, подобрал могущественный архиепископ Севильи Алонсо Фонсека. В глубине души фра Иньясио жалел, что так вышло. Его пустой жизни, по недоразумению всё тянущейся и тянущейся, следовало давно прерваться. Целых восемь лет он провёл в замке Кока, выстроенном архиепископом в Сеговии. Крепостные стены со множеством башенок надёжно укрыли его от мира, а дон Алонсо терпел все его причуды. Там, в Кока, приоткрылась завеса, скрывавшая от фра Иньясио его прежнюю ипостась. Епископ обожал драгоценные камни и собрал внушительную коллекцию. К вящему удивлению, дон Алонсо обнаружил в нелюдимом монахе, подобранном им на дорогах Толедо, неисчислимые знания о камнях и пламенную любовь к ним. Отстранённый, угрюмый фра Иньясио преображался, завидев драгоценности, его единственный глаз лучился теплом, колючие нотки в голосе исчезали. Он гладил камни, словно живые существа, рассматривал, разговаривал с ними, выдавая изумлённому слушателю многочисленные всплывающие в памяти сведения. Дон Алонсо без колебаний доверил ему свои сокровища. Фра Иньясио жил затворником, присматривая за коллекцией архиепископа, внушая обитателям замка суеверный страх и занимаясь поисками философского камня. Он обрёл покой, о котором говорил маленький мавр. Иногда былое обрывками возвращалось в его сознание, озаряя сполохами зарниц. Образы возникали всегда разные. То вытоптанное поле, сплошь покрытое телами раненых и умирающих, то пёстрая кавалькада рыцарей, то маленький замок в речной долине, то немой палач, вершащий адскую работу, то комнаты, забитые всевозможными товарами, то оборванец с кинжалом в тёмном переулке, то торжественная церемония. Фра Иньясио страшился воспоминаний. Они причиняли ему нестерпимую боль. Он ненавидел собственное прошлое и хотел навсегда, насовсем отсечь от себя человека, знавшего и богатство, и власть, и любовь, и безумие. Фра Иньясио никогда не держал в руках оружия, не знал женщин, не покушался на святость храма. Это всё делал другой, чьего имени он не помнил, кого он навсегда оставил в чумной яме, чьё несметное богатство развеялось по ветру. Несколько раз он видел во снах женщину с золотыми волосами и глазами необыкновенного цвета — точно так блестят в солнечных лучах аметисты. Фра Иньясио не знал, что испытывал к ней, для него любая женщина была запретна, закрыта навсегда. Он не имел права желать незнакомку из видений. Вместо признаков, определяющих мужчину, у него был страшный шрам внизу живота. Его дни текли бесконечной чередой, похожие один на другой, и волосы его поседели, когда устоявшаяся действительность нежданно рассыпалась в прах. Фра Иньясио, погружённый в размышления, шёл тогда по галерее замка. Женщина, воспользовавшаяся гостеприимством архиепископа, с испуганным криком бросилась от него прочь. Кровь застыла в жилах монаха: беглянка походила на красавицу из его ночных грёз. Он не стал преследовать её, чтобы убедиться в своей правоте или же удостовериться в ошибке: фра Иньясио боялся соприкасаться с прошлым. Хранитель сокровищ поспешил скрыться в лаборатории, куда не допускал никого, кроме дона Алонсо, но было слишком поздно. Рой воспоминаний нахлынул на него, словно всесокрушающий поток, устремившийся через прорванную плотину. Дико закричав, сжав руками голову, фра Иньясио рухнул на пол и долго лежал так, содрогаясь всем телом. Образы, звуки, голоса терзали его воспалённое сознание. Он теперь выяснил наверняка, кто он такой. Гарен де Бразе: так его звали когда-то. Он вспомнил всё то, что мечтал отринуть навсегда. Десять дней он не покидал лаборатории. Пища, поставленная для него под дверью, оставалась практически нетронутой. Фра Иньясио, обретя прежнее имя, метался подобно раненому животному. Тысячи раскалённых игл пронзали его сердце. Сомнения обуревали его. Прошлое находилось близко, здесь, в замке Кока. Ещё возможно вернуть его, заявив о своих правах: перед Богом и людьми он оставался мужем Катрин. Однако он слишком любил эту женщину, чтобы позволить себе разрушить её жизнь, удержать, отвратить от цели, к которой она стремилась. Он не сделал её счастливой тогда, когда занимал должность хранителя сокровищ герцога Бургундского. Что он может теперь, безродный нищий монах? Фра Иньясио решил: Катрин не должна знать, что призрак Гарена де Бразе всё ещё бродит под вечным небом. Для всех — и в первую очередь для неё грешный казначей Бургундии мёртв. Для него замок Кока последнее пристанище, для неё - лишь временная передышка. Пусть же она идёт своей дорогой. Один раз он потерял её, потеряет и во второй. И тогда, когда Катрин десять дней спустя вновь появилась перед ним, фра Иньясио понадобилось колоссальное усилие воли, чтобы не выдать волнения, не произнести ни слова при встрече. — Гарен, это же вы! — тревожно прошептала она. — Признайтесь! — No comprendo! * — печально ответил он, покачав седой головой. * Я не понимаю! (исп.)