Моя Галатея

Это было что-то, что невозможно разорвать - цепи, связывающие отца и ребенка, даже нет, не так - Создателя и его Создание. Они остаются навечно, врезаясь в плоть, истощая дух и удерживая поводком обоих на расстоянии, едва ли больше общего дыхания. Дазай подошел к массивным дверям, и сердце, до того рваным комком осевшее на дно ребер, тревожно заворочалось в груди, а глухие его удары колокольным звоном покатились по коридору. Невидимая цепь натянулась, будто ощущая зависший над ней Дамоклов меч. Створки бесшумно отворились, повинуясь одному касанию пальцев, и Дазай вошел в просторный кабинет, привычно скользнув взглядом по панорамным окнам, сегодня особенно вычищенным, темной мебели и остановившись на фигуре мужчины за широким столом. Мори держал в руках рамку для фотографии и улыбался, гладя ее большим пальцем. Дазая замутило - даже едва разглядев ее, он знал, что было на ее лицевой стороне. - Тебе что-то нужно, Дазай-кун? - проворковал босс мафии, не поднимая на него головы, и как-то особенно нежно проводя подушечкой пальца по стеклу. Ах, если бы, если бы запечатленная на фотографии реальность была с другой его стороны... Дазай наклонил голову и стиснул зубы, вырывая с корнем ростки слепой ярости, бурно цветшие в его груди, - для нее в этом кабинете никогда не было ни место, ни время. - Я нахожусь в убеждении, что Вы знаете, зачем я пришел, Мори-сан, - обжигающее имя вместо сухого звания сорвалось с губ непроизвольно, но омерзительные ласковые наглаживания фотографии оборвались, будто кто-то нажал кнопку "стоп". - Если я не прав и мне придется еще и объяснять причины, я окончательно разочаруюсь в Вас. Элегантная рука, затянутая в белый латекс, сжала деревянную рамку сильнее и, дрогнув, опустила ее на стол. Мори поднял голову, обведя взглядом тонкие очертания подчиненного, и Дазай увидел в его глазах тоску - о несбыточном, о несуществующем и не существовавшем, о том, что может только быть правдой не с ними и не для них. - Вот как? Это будет действительно очень неприятно для меня, - медленно произнес Огай, и улыбка подтаявшим стеклом потекла с его лица. - Но я все же хотел бы знать все из твоих уст. Зрачки Дазая дрогнули и будто разверзлись пропастью внутрь и вширь - то ли от злости, то ли от отчаяния, то ли от того, на что теперь Мори не мог и надеяться, - и он сделал два неохотных шага вперед - и после быстро подошел к столу, словно марионетка, подтягиваемая леской. Пиджак бесшумно спал с его плеч, и Мори вязко сглотнул, прикованный взглядом к расцветшему на белой рубашке Дазая, прямо возле сердца, алому пятну. Привычный черный жилет был то ли нарочно снят, то ли забыт, но без него утопающая в шелке фигура юноши казалось ломкой и дрожащей, как натянутая струна. - Это - Ваша вина, Мори-сан, - прошипел Дазай, и оказалось, что он действительно дрожал - его трясло, как лихорадочного. Мори протянул руку к кровавому пятну, но Осаму перехватил его за запястье и впился в кожу короткими ногтями. Под ними у него тоже оказалась засохшая кровь, размазывающаяся теперь по белоснежным перчаткам Огая. - Это Ваша вина, - повторил Дазай, и голос его завибрировал тоже, - это Вы отняли его у меня. Хватка его была безумно сильной, как у отчаявшегося человека, но, как и любой отчаявшийся человек, он был слаб внутри - стоит немного продавить, и кожа треснет, как сухая древесина. Мори рванул на себя руку, и Дазай рухнул на стол, ударяясь о его угол бедром, сбрасывая все бумаги и проезжая по глянцевой поверхности, только чтобы оказаться у босса на коленях. - Я должен был, - прошептал Огай и улыбнулся, оставляя юношу цепляться за свое запястье и гладя волнистые пряди у его глаз большим пальцем другой руки. - Таков был план, и он сработал идеально. У тебя будут еще друзья... я дам тебе их, сколько захочешь, Дазай-кун. Я дам тебе все, что ты пожелаешь, до тех пор, пока ты остаешься со мной, - мужчина наклонился, прижимаясь губами к трясущейся темной макушке, и замер, почувствовав горлом сталь. Ах, Дазай-кун... каждый раз, когда он брался за нож, Мори видел в нем себя - свою более совершенную, более идеальную копию - божественно прекрасную и божественно неживую. - Ну зачем же, Дазай-кун, - голос мужчины прервался на восторженный вздох, и Мори облизнул губы, смакуя стальной аромат крови, разлитый в воздухе. - Это ни к чему не приведет. Ты ведь знаешь это не хуже меня, моя Галатея, ведь ты - это я, ведь я создал тебя по своему подобию. Он нежно провел большим пальцем по слоновой кости чужой скулы, как никогда жалея о надетых перчатках, - и Дазай вскинул на Огая черный взгляд, в котором слизью перекатывалась густая ненависть. - Я не хочу быть таким, как Вы, Мори-сан, - прошептал он, но лезвие в его руке не дрожало, не дрожало, и они оба знали, что оно никогда не задрожит и что Мори именно потому всегда будет прав. Огай ласково посмотрел на юношу и, мягко освободив свое запястье, опустил руку на его спину, залезая под рубашку и проводя пальцами по позвонкам. - Я не хочу, Мори-сан, чтобы Вы были моим Создателем, как Вы любите себя называть, - теперь Дазай застыл скульптурой из слоновой кости, мрака и крови, и только сухие губы его шевелились, оставляя неподвижными даже темноту глаз. - Но я ничего не могу с этим поделать, как бы ни старался. Я даже не могу освободиться от Вас, сколь сильно бы ни желал этого. Жар от чужих касаний иглами пронзал его ледяную кожу, но Осаму не двигался, не разрывая с Мори зрительного контакта, - он знал, что не может отвлечься, если желает победить. Если желает разорвать цепи, он должен уничтожить своего творца. Губы Огая изогнулись в теплой улыбке, и шепот его стал тише ветерка в погожий летний день: - Ты уже свободен, моя Галатея. Я создал тебя своими руками, и когда я увидел твое совершенство - о, как я молил богов, чтобы они оживили тебя! - он провел ладонью вверх, к выступающим лопаткам, задирая рубашку еще сильнее, но Дазай даже не шелохнулся, будто не ощущая прикосновений. Мори склонился к его шее и провел по холодной коже носом, глубоко вдыхая въевшийся в нее все тот же запах крови с отголосками чего-то остро-пряного - этот аромат был ненавистен Огаю, но он уйдет, стоит лишь Дазаю снова оказаться в его объятьях. Спина Осаму была прямой, как натянутая струна, и, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Мори снова огладил бархатную кожу и легонько прикусил еле заметно бьющуюся жилку, однако из сомкнутых уст юноши не вырвалось и вздоха. - Как это глупо, влюбиться в свое же творение, - прошипел он. - И как эгоистично, желать заключить его в клетку, едва вдохнув в него жизнь! Дазай дернул рукой, резко отклоняясь назад, и скальпель, косо проехавшись по шее Мори, рванул в оставленную за ними рамку, звонко разбивая стекло и дырявя фотографию запечатленного на ней его же, четырьмя годами младше и улыбающегося тогда еще не боссу Портовой мафии, с обожанием застывшему рядом. Все изменилось с тех пор, и лишь это обожание пустило корни глубже, чем Мори когда-либо мог бы себе представить. - Зачем же, Дазай-кун? - с укором спросил его Огай и прикусил чужую кожу сильнее - в наказание, - но не настолько сильно, чтобы опорочить ее священную белизну. - Это была прекрасная фотография. Я так любил ее... но это, конечно, не столь важно, мы пригласим фотографа и сделаем новую, точно такую же. - Не уклоняйтесь от разговора! - крик Дазая зазвенел, разрывая спокойную тишину, но он тут же стих, и Осаму заулыбался, капая ядом. - Это, по-Вашему, свобода? Когда Вы стоите за моей спиной и не даете сделать и шага в сторону? Радость расцвела в груди Мори - ну что бы Дазай-кун понимал в любви? Ему столько еще надо узнать - и разве кто-то другой мог бы обучить его лучше, чем тот, кто знает о нем все скрытое под одеждой, под кожей, под всеми словами, мыслями и наносной шелухой, что люди называют чувствами? Огай провел носом по чужой шее вверх и прошептал прямо в аккуратное ухо юноши: - Это именно она и есть, Дазай-кун. Разве кто-то другой мог бы дать ее тебе? - он отстранился, но лишь за тем, чтобы расстегнуть верхние пуговицы рубашки юноши и приспустить ее с плеч. Предвкушение сладко заныло в костях, когда Мори опустил на их тонкие косточки ладони, торопливо содрав перчатки. - Разве кто-то, кто даже не любил тебя так, как ты этого хотел, мог бы дать ее тебе? Что-то застекленело в глазах Дазая, когда он посмотрел на своего босса - нет, не на него, а словно насквозь, и Мори это не понравилось еще до уроненных им еле слышных слов: - Одасаку мог и не любить меня, но я был свободен, потому что любил его. Всплеск злости сбежавшим молоком вскипел в крови Огая, и звонкая пощечина снова разорвала спокойствие кабинета: - Я запретил тебе упоминать его имя здесь! - и, вспыхнув, тотчас же улеглась, вместе с проявившейся на щеке юноши краснотой. Мори покачал головой и погладил ее, прекрасно зная, что это приносит боль. - Ну зачем же ты меня провоцируешь, Дазай-кун? Дазай молчал, все еще повернув голову после удара и занавесив глаза волосами, а потом его голые плечи задрожали, и - прежде, чем Огай успел опомниться - из его груди полился горький рваный смех, и Осаму вскочил с колен босса, оттолкнув его и закружив по кабинету: - И это свобода? И это Ваша любовь?! - он резко остановился, снова замерев напротив стола. - О нет, Вы просчитались, мой Пигмалион. Вы думали, что Ваше творение, оживя, ответит Вам взаимностью - но жизнь значит выбор, уж теперь-то я знаю! - Дазай снова засмеялся, а Мори вскочил и рванул к нему, но юноша отшатнулся от него, верткой птичкой не даваясь в руки. - И я выбрал! Я не могу не быть Вашим творением, но я выбрал, кем именно для Вас я хотел бы стать. Он замолчал, и тишина стальным обухом ударила Мори по затылку, его сердце бешено затрепетало в груди, мужчина нервно улыбнулся краем губ и дрожаще позвал Дазая по имени, чувствуя, что что-то внутри темнеет, рвется и продирается наружу - но Осаму только ухмыльнулся. - Я не хочу быть больше Вашей Галатеей. Я стану вашим Монстром, Мори-сан, - прошипел он. - Я стану тем, кого Вы будете бояться и проклинать ночами, кто отнимет у Вас все, как отняли Вы у меня, - он сжал в горсти окровавленную рубашку и страшно прошептал, - это Ваша вина, Мори-сан. Это Вы сломали меня - но не думаете же Вы, что можно сшить разорванные куски обратно, презрев волю Ваших любимых богов? Его слова падали на пол каплями металла, крови, ненависти, и Мори увядал, увязал в ней, не в силах догнать, остановить и вернуть. Дазай покачал головой и набросил рубашку на плечи обратно, поднимая пиджак. - Я ненавижу Вас, мой Франкенштейн, и я сделаю так, чтобы и Вам было за что ненавидеть меня, - он наклонил голову в насмешливом полупоклоне. - По крайней мере, это будет гораздо логичней Вашей ненормальной любви, разве Вы со мной не согласны? Он развернулся на пятках начищенных ботинок, полы пиджака взметнулись от стремительных шагов - и тут же дверь захлопнулась за ним. Мори рухнул на пол. - Подожди, моя Галатея... Невидимая цепь натянулась в его груди - и, с резким скрежетом, оборвалась.