foolishness

лукас не верит в ханахаки. лукас вообще мало, во что верит, если это не доказано учёными, не подтверждено очевидными фактами и не вывешено на общее обозрение на глянцевых страницах какого-нибудь научного журнала или на популярных сайтах. лукас верит в акромегалию, в некроз челюсти, в оспу и прочие страшные и не очень болезни, но в ханахаки — нет. лукас не верит, что любовь способна убить, жестоко и беспощадно, разрывая всё внутри в клочья, только потому, что кто-то не полюбил в ответ. для него это дико и чуждо. — любви нет. всё это лишь сказки, которые читали нам мамы в детстве перед сном. в реальности никаких светлых чувств, побуждающих идти на подвиги ради своей второй половины, не существует, как и тех благородных рыцарей и прекрасных принцесс, между которыми эти чувства и появляются в книгах. всё это глупость, игра, не стоящая свеч. лукас упёрто повторяет одни и те же слова каждый раз, когда дело доходит до обсуждения темы любви. он никогда и не любил-то. возможно, только одну ночь или, максимум, пару суток, но вот так, чтобы по-настоящему — нет. истинная любовь построена на взаимности, а лукас только забирает, тянет на себя, потому что думает, что просто не способен отдавать. он является предметом обожания половины универа, но сам не обращает внимания ни на никого, принимая все восхищённые вздохи вокруг, как что-то должное и само собой разумеющееся, сохраняя позицию латентного нарцисса. — раз любви нет, то как ты объяснишь существование ханахаки? — марк делает глоток давно остывшего кофе и поднимает глаза на друга, который нервно переминает между пальцев салфетку. лукас не может спокойно сидеть, когда его что-то смущает или раздражает, выдавая самого себя с потрохами. — никак. ханахаки тоже нет. слишком мало свидетелей этой болезни для того, чтобы я поверил. это лишь выдумка, история с печальным концом, созданная, чтобы запугивать глупых детишек. а мне не пять лет, марк. — парень выбрасывает салфетку куда-то в сторону и потирает переносицу, вспоминая о скорых экзаменах и прошлой неделе подготовки к ним, на протяжении которой он практически не спал. — мне сейчас совсем не до этого. — знаешь, пусть тебе и не пять лет, — выдержав недолгую паузу, марк встаёт со стула, накидывая на плечи куртку и хватая рюкзак, — ведёшь ты себя в точности как ребёнок. с этими словами он выходит из кафе, расплачиваясь за свой кофе и оставляя друга одного. // — хей, видел новенького? — по дороге в нужную аудиторию марк догоняет повторяющего на ходу конспекты лукаса. — а? что? о чём ты? — запоздало оторвавшись от записей, юноша засыпает его вопросами. — сегодня к нам перевёлся какой-то парень, говорят, неземной красоты. — марк закатывает на последних словах глаза и показывает пальцами кавычки, а лукас бегает взглядом по сторонам, думая, что новичок может быть где-то неподалёку. и он действительно стоит совсем рядом, у окна, с явным волнением сжимая в руках тетради. в его глазах читается полная растерянность и беспомощность, хотя на лице не отображается ни единой эмоции. и пусть зрение у лукаса не идеальное, он сумел даже на расстоянии заприметить нежные черты незнакомого лица. — привет, — лукас подходит к новенькому и полностью убеждается в том, что красота его действительно неземная: совсем белоснежная и — он почти уверен — мягкая кожа, лёгкие осветлённые волосы, порхающие в воздухе даже от малейшего дуновения ветерка, и отливающие янтарём карие глаза, что сейчас в испуге были подняты на него. — меня зовут лукас, тебе помочь? марк стоит в стороне, уже успев словить в коридоре кого-то ещё из их общих друзей и разговориться с ними на злободневные темы. новоиспечённый знакомый нервно бегает глазами по сторонам, заглядывая в глубь коридоров, мнётся секунд пять, а потом его как будто током бьёт: резко подрывается, смотря в одну точку и начиная неуверенно двигаться по направлению к ней. — н-нет, спасибо, всё в порядке, — бросает юноша и бежит к тому, кого ждал всё это время, неловко стоя у окна. доён встречает старого друга распростёртыми объятьями и улыбкой с дёснами, а тот начинает что-то неумолимо тараторить. старший здоровается с марком и машет ладонью лукасу, получая от последнего в ответ лишь короткий кивок. новенький почти светится от счастья, а у лукаса что-то резко колет в области сердца. // — что это у тебя? — марк снова сидит напротив друга за столиком у окна в их любимом кафе и указывает на чужое перебинтованное запястье, смотря на парня вопрошающим взглядом. — ничего серьёзного, просто растяжение. двери открываются и в помещение входят доён и уже знакомый юноша, которого, как выяснил лукас позже, зовут чону. они садятся за столик напротив, о чём-то увлечённо разговаривая и не замечая на себе пристального взгляда. в запястье ударяет резкая боль, бинты разрывает новый крепкий стебель, а лукас глухо кашляет, прикрывая рот рукой, когда доён приобнимает чону за плечи. — лукас, — марк обеспокоенно подаётся вперёд, пытаясь взять ладонь друга в свою, но тот лишь одёргивает руку. — придурок, это не шутки! — отвали, — откашлявшись, бросает парень и прикрывает запястье рукавом кожаной куртки, поднимаясь с места, чтобы скорее уйти. — пройдёт. — лукас, это серьёзно! — марк подрывается за другом, быстрым шагом направляющимся к выходу из кафе. // — пожалуйста, признайся ему, — умоляет марк, опираясь спиной о закрытую дверь одной из кабинок университетского туалета, пока его друг снова мучается от постоянных рвотных позывов. — и что будет тогда? я просто окончательно убежусь в том, что они с доёном встречаются, я уверен, — сквозь кашель говорит лукас, окончательно рассевшись на грязном полу. — это очевидно, марк. лучше я сдохну так, не причинив ему лишних проблем. я не хочу, чтобы он винил себя в моей смерти. пусть никто не узнает. так будет лучше. — ты идиот, лукас. полный и отвратительный, знаешь? — знаю, — выдыхает тот, вытирая кровь с губ тыльной стороной ладони и отпирая дверь кабинки. // ровно пять утра. лукас сидит за кухонным столом в своей старенькой однушке, обрабатывая очередные раны. белоснежные лепестки пышных пионов окрасились в бордовый, а зелёные стебли совсем почернели от впитываемой крови. уже которую ночь парень не спит, постоянно выхаркивая цветы над унитазом и забинтовывая порезы. на его запястьях сложно найти нетронутый растением участок кожи, а всё тело сравнимо с бесформенной ватой, что постоянно окровавлена. лукас глотает очередную таблетку обезболивающего, которое совершенно не помогает, и выходит на балкон, прихватывая с собой лежащую рядом пачку сигарет. рассвет заливает окна соседних многоэтажек лимонным и розовым, пока весь город находится как будто под куполом тумана, серо-голубой пелены, рассеивающейся в воздухе, словно клубы дыма, которые юноша нервно выдыхает, снова поднося сигарету к губам. ему совсем не хочется опускать голову вниз, смотреть на ещё пустые улицы. он боится. боится снова увидеть те белоснежные кисти рук, переплетённые с чужими чуть более загорелыми; снова увидеть те карие диски, смотрящие совершенно не на него. пусть и понимает, что шансы лицезреть эту картину именно сейчас совсем малы, всё равно боится. у лукаса уже на протяжении недели целый мир медленно рушится вместе со всеми представлениями о нём. лукас не верил в любовь с первого взгляда, пока сам не начал тонуть в чужих глазах безвозвратно. теперь он сидит где-то на дне, пытаясь выплыть на поверхность, но стебли пышных пионов прочно врезались в землю, обвивая всё его тело, проходя сквозь рёбра и сковывая сердце, внутри которого давно распустился алебастрово-белый цветок. одно лишнее движение — и лёгкие полностью заполнятся нежными лепестками. он не верил, пока сам не полюбил. лукас не верил в смерть от не взаимной любви, пока сам не стал задыхаться; пока горло не начали терзать стебли, принося неимоверную боль каждый раз, когда юноша пытается заговорить. он не верил, пока сам не начал постепенно умирать. лукас тушит сигарету о край подоконника и выбрасывает на улицу, еле плетясь обратно, чтобы заварить кофе и попытаться написать вечно волнующемуся марку о том, что всё хорошо. // — лукас, пожалуйста, не ходи сегодня никуда, я сейчас приеду к тебе, — тараторит марк, спеша на последнюю пару. телефон почти выскальзывает из рук, а в голове миллион мыслей о том, как сильно сейчас страдает человек, который был чуть ли не главной составляющей его собственного маленького мира. они дружат с самого раннего детства и никогда не расставались на слишком длительный срок. даже учатся в одном университете. марк — опора и поддержка для лукаса. лукас — надежда и защита для марка. они всегда вместе, но ничего больше, чем крепкой дружбы, между ними никогда не было. — ага, — лукас предусмотрительно открывает входную дверь, сбрасывая звонок, и падает на диван, раскидывая руки по обе стороны от себя. он тупо пялится в потрескавшуюся от старости штукатурку на потолке, чувствуя, как цветы снова рвутся наружу вместе со сгустками крови, не давая сделать вдох. но тело резко пронзает сильный приступ боли, мышцы сводит, и парень не может банально пошевелить пальцем. изнутри вырывается только сдавленный хрип, отдающийся в собственном разуме приглушённым эхом; тихой колыбельной, заставляющей веки сомкнуться. // остаток дня марк проводит в слезах рядом с лукасом, который больше никогда не полюбит вот так, по-настоящему.