Зови меня

Всё началось с того, что она умерла. Вот так просто и в общем-то банально. Просто однажды она заболела диковинной болезнью, из-за чего в последствии у неё остановилось сердцебиение, исчезло дыхание. На какое-то время, но лекари уже успели это зафиксировать. Это уже позже она узнала, что подобное явление называют клинической смертью и в этом, в общем-то, нет ничего особенного – по всем странам мира мелькали подобные случаи. Но ей тогда не повезло, очень странно и глупо. Люди не любят странностей, и если внезапное “воскрешение” ей могли простить, хоть и смотрели косо, то неожиданно быстрая поправка заставило народ чуть ли не плеваться в её сторону, а когда спустя неделю она уже бегала, радостно смеясь, сделать... в общем то, что они сделали. Наверное, та, самая первая её смерть, которая длилась всего ничего, и была последней хотя бы относительно нормальной её смертью. Она как сейчас помнит, как местный священник, с поддержкой мужиков и под одобрительные крики: “Смерть ведьме!”, тащил её за волосы в сторону главной площади. Она, кажется, лепетала всю дорогу, что ни в чём не виновна, что не понимает, что от неё хотят услышать, даже заикнулась о том, что, “верно, Бог воскресил меня для чего-то!”, за что получила не слабый удар, заставивший её потерять равновесие и рухнуть наземь. Разодранные в кровь колени, которые пачкали её длинную белую юбку, и испуганный плач нисколько не трогали людей, они лишь скалили лица в гримасах ненависти и отвращения. Разве она виновата в том, что остальные больные не выжили, а последняя заражённая доживает свой краткий век? А потом... Кажется она кричала, громко, пронзительно, ощущая, как горит её тело на костре, чувствовала запах своей паленой плоти, от которого тошнило, и, наверняка, если бы не жуткая боль – она бы отключилась. Люди смеялись, хохотали, кричали, тыча в неё свои грязные пальцы, они были рады возмездию, рады бесплатному шоу. Она видела, как почти безучастный отец удерживает рвущуюся защищать её мать, и только его побелевшие пальцы и сжатая челюсть демонстрировали его переживания. Мать рыдала, билась в истерике в его руках, стремясь вырваться, защитить своё дитя, но в итоге повисает на отце безвольной куклой. Спустя пару мгновений также затихает и она, позволяя жаркому пламени вобрать всё её тело целиком – нет смысла уже сражаться, пытаясь развязать руки, стремясь убежать, спастись. Крик стихает, глаза закрываются, а скорбная складка её губ разглаживается, позволяя выражению вселенской муки исчезнуть с её в общем-то красивого лица. А потом она открывает глаза, задыхается, оглушительно кашляя, пытаясь вздохнуть хоть каплю живительного воздуха. Вокруг неё вновь суетятся лекари, с изумлением вскрикивая о том, что “юная леди здорова!”, как в тот её последний день. Она не обращает на них внимания, осматривая своё тело, и не увидев чёрных угольков вместо плоти, сквозь которую просматриваются кости, разрыдалась от облегчения. Сон, всего лишь сон. А потом её снова ласково обнимала мать, косо смотрели на их дом прохожие, перекрещиваясь, а когда узнают, что она поборола болезнь – совсем как в том жутком сне – ей в спину плевались, проклиная. Услышав жуткое и пророческое: “Ведьма” от соседских мальчишек в обед, она испугалась и попыталась объяснить родителям, что её тревожит. Не смогла, не успела. И снова оказалась на костре, ощущая жуткую боль от того, как пламя пожирает её тело. “Смерть ведьме!” – кричали люди. И этот крик раздавался в её голове, когда она вновь открыла глаза на финальном осмотре. Как только лекари ушли восвояси, она рассказала всё родителям, как есть, без утайки. Видимо, слова подобраны были не те, потому что теперь всё вновь повторилось, только отец совсем не пытался её отстоять, а мать, её отчаявшаяся матушка, лишь качалась из стороны в сторону, что-то причитая, когда её сжигали на костре. Как же так произошло? Почему это случилось именно с их ребёнком? Народу они не мешали восстанавливать справедливость – их бы дитя не говорило таких страшных вещей, да и откуда их малышка могла бы знать, о том, что должно случиться? Наверняка, всё же ведьма! Очнувшись снова, она завела разговор с матерью, а не отцом, надеясь, что в этот раз будет лучше. Не было. Конечно, мать поверила ей, конечно, матушка решила защитить своё любимое и единственное дитя. Вот только она не ожидала, когда радовалась, что родители в этот раз не дадут её в обиду, что мать сильно оттолкнут в сторону стены, неосторожным движением завершая её жизнь, а отца, зарычавшего от гнева и бросившегося на священника, насадят на вилы. Она помнила, как будто это было вчера, как она бежала, чудом прошмыгнув сквозь отвлёкшихся на трупы её родителей взрослых, глотала слёзы, направляясь прочь из родной деревни в сторону обрыва, надеясь завершить ход событий снова, чтобы очнуться и всё исправить. Уж лучше ей гореть на костре – быть может, она и правда ведьма! – но лишь бы родители были живы. Она почти прыгает с обрыва, почти чувствует пустоту под своими ногами, когда её резко дёргают назад, прижимая к себе крепкой, но мягкой хваткой. — Совсем лишилась рассудка, дурёха?! – с заметным раздражением говорит некто ей на ухо, разворачивая к себе. — Я должна успеть... должна всё исправить... – как в бреду шепчет она, пихаясь, пытаясь разжать чужие руки, пытаясь вырваться. Её тогда встряхнули, как безвольную куклу. Зубы клацнули о зубы, кажется, она прикусила язык, но попыток вырваться не оставила. А когда первые солнечные лучи ознаменовали новый день, она расслабилась и повисла на руках незнакомца, полная злости и отчаянья. Не успела. — Ненавижу... – прошептала она, и уже криком добавила. – Из-за тебя я опоздала! — На тот свет? – мрачно поинтересовался собеседник. Она кажется тогда кричала на него очень долго и очень громко, проклиная на все лады, а тот лишь смотрел своими пронзительными глазами, дожидаясь конца её истерики. — Выкричалась? – насмешливо спросил он. – Зачем с обрыва прыгнуть удумала? От несчастной любви? Если бы. И она рассказала всё, что произошло, вот так, совершенно незнакомому человеку, прерываясь на всхлипы, что бесконтрольно рвались из груди. — Ты бы ничего не исправила бы этим, – качает он головой, пытаясь то ли успокоить, то ли утешить. — Я могла попытаться, – слабо возражает она, со злостью вытирая слёзы порватым рукавом. – если бы не ты. — А если бы ты умерла? – спросил он. – Мне стоило смотреть на то, как ты падаешь? Она скривилась тогда, собираясь высказать всё, что думает, о внезапных сердобольных прохожих, но не смогла вымолвить и слова, поражённая осознанием того, что в этом, собственно, нет его вины. Только её и того, что она, кажется, ненормальная. А может даже и вправду ведьма. — Чтобы ты там сейчас не напридумывала, выкинь это из своей хорошенькой головы, – хмыкнул он и, подумав, всё же обнял, даря ощущения поддержки. И внезапно стало так спокойно и легко, что даже странно. Она нахмурилась и с неким подозрением посмотрела на своего нового знакомого. — Как хоть твоё имя, дитя? – перевёл он тему. — Меня зовут Элизабет, – представляется она, внезапно вспомнив нормы приличия. Все тревоги как будто отступили. – Элизабет Мари Джонсон. А вас? И вы что-то со мной сделали, чтобы я внезапно стала спокойнее, да? — Можешь на “ты”, раз уж начала. Зови меня Локи, мелкая. – представился он, проигнорировав последний вопрос девушки. — Это не твоё имя. – внезапно заявляет она, заставляя его вопросительно приподнять бровь. – Оно тебе не подходит. — Какое уж есть, – хмыкает он. – у меня много имён. Тебе хоть есть, куда идти? Она рассеянно мотает головой из стороны в сторону, и названный Локи тяжко вздыхает, закатывая глаза – глупый вопрос, не смотря на то, что в это время четырнадцатилетние считаются чуть ли не взрослыми. Она ожидала, что он уйдёт, бросит её у обрыва, он и так сделал слишком много, как на её взгляд. Но он остаётся, и более того помогает ей ещё больше. Всё ближайшее время Локи находится рядом, хотя и предупреждает, чтобы Лизи не привыкала к нему, потому как только она встанет на ноги, как только придёт время – он уйдёт. Так и произошло.