Свет

Тендо это всё осточертело. Надоел этот полумрак под веками и — когда открываешь глаза. Он смотрит и не видит ничего, за что можно зацепиться взглядом; центр внимания сейчас — он сам. Он — центр Земли, он концентрирует на себе все взгляды в этом зале, впитывает в себя все голоса, вздохи, упивается. Потом он напьётся. В баре полумрак и сотни людей, он — драгоценность за закрытыми дверьми. И ему это осточертело. Тендо Сатори, местная звезда с острыми костлявыми плечами, на которых — лямки платья из голографической ткани: отливает разными цветами по чёрному, очень красиво. Он мягко разворачивается на своих шпильках, и по залу проносится новый вздох восхищения. У платья шнуровка через всю спину по v-образному вырезу до самой поясницы, даже чуть-чуть видно лопатки, особенно когда он легко двигает плечами под музыку. А ещё под шнуровкой видно полоску пояса из чёрного кружева на талии, видно, какая у него тонкая талия. Он кружится, смеётся, подмигивает — всем и никому — и вдруг опадает на край сцены, будто шифоновая вуаль, драматично и сатирично; он здесь должен играть женское, а играет оксюморон. По нему проходятся лучи софитов, по его ногам в чулках; он кладёт ногу на ногу, а потом меняет их местами, резко и откровенно. Смеётся. Проводит рукой по губам, будто случайно стирает помаду, стирает помаду, пялится на пальцы, хлопает ресницами в блёстках. Его без шуток хочет сейчас весь клуб. На деле — с десяток смельчаков предложат купить ему выпить и ещё пара — уединиться, причём один из них обязательно будет в говно. Тендо устал. Устал. Народ ещё хлопает, когда он спускается к себе в гримёрку и на ходу расстёгивает тонкие ремешки туфель. Ему сейчас всё очень лень, и максимум, на который его хватает, — это смыть умышленно попорченный макияж. Пояс и подвязки отстёгивать долго, и он напяливает свои штаны прямо сверху. У них вдоль каждой ноги прозрачные сетчатые вставки (это не только роль, это его стиль, понятно?), через которые видно чулки и подвязки, но — именно сейчас так плевать. Он хочет напиться, правда хочет, а ещё хочет вырваться, сделать со всем этим что-нибудь, и главная сложность в том, что это всё ему нравится. Нравится. Нравится привлекать к себе внимание. Нравится упиваться славой. Нравится ощущать себя желанным. Нравится смеяться — недостижимо. Правда в том, что недостижимо — это просто слово. На деле он каждый раз чувствует липкость в каждом взгляде, знает, что его хотят за платье, за шпильки (которые он надел), за губы (с которыми он родился, не сам), за волосы (которые он покрасил, отдав дань моде). И всё это искусственное, искусственное, искусственное. Тендо — искусственный. Тендо хочет быть настоящим. Он хочет делать то, что любит, но нормально. Он не понимает, что ещё от него требует мир, чтобы это чувствовалось не так. Ему не нравится, но хорошо. Ему правильно, но неприятно. Он складывает туфли в сумку, накидывает клетчатую рубашку и ерошит себе волосы, но в тех лака так много, что он хочет, чтобы в его крови было вот столько же алкоголя. И идёт выполнять это. Его всё равно узнают, когда он выходит в зал — ещё бы. За стойкой находится пара свободных стульев сбоку, он карабкается на один и становится похож на неловкую птицу с торчащими перьями-коленями-локтями. Куроо с бокалами в руках как всегда неотразим, мешает шоты с видом полного осознания собственной охуенности (Тендо его понимает), замечает его, подплывает поближе. — Как оно? — Семи привёз тот вискарь? Вижу, привёз. Куроо удивлённо и всё так же неотразимо вскидывает брови, чем отправляет в лёгкий обморок пару малолеток с другого конца стойки. — Всё настолько плохо? — Непонятно, — говорит Тендо.— Непонятно. Ждёт, пока Куроо разольёт шоты и закончит со спецэффектами. Он заканчивает и деловито устраивает локти напротив Сатори, своим видом показывая, что больше не намерен пока развлекать публику, и от стойки отчаливает половина народу. — Наливай, Тетсуро. Куроо наливает. Смотрит на Тендо. И отваливает. Он, конечно, психолог, кем и подобает быть бармену, но любые слова сейчас только заставят его рассыпаться на наночастицы, и не более. У него иногда бывает такое после выступлений, обычно Куроо делает ему голубую лагуну, потом ещё одну, а потом ещё, и даже иногда бешено смотрит на тех, кто может потенциально доставить Тендо проблем (всегда срабатывает), потому что Тендо хоть и гей, но ненавидит эти приторные подкаты и липкие вздохи над ухом. Однажды они потрахались после очередного его приступа саможалости, но это было по-другому. Сейчас, когда на свободный стул рядом с Тендо опускается некоторый тип, которого он тут раньше видел едва ли, Куроо на всякий случай напрягается, но пока ничего не делает. Тип недолго серьёзно вглядывается в коктейльную карту и заказывает негрони. Куроо вскидывает на этот раз одну бровь, но наливает и продолжает искоса наблюдать, пока мешает следующий заказ. Тот пробует и совершенно — вообще! — не меняется в лице. Экий он, думает Куроо, выглядит совершенно по-гейски, если знать, как посмотреть (если ты Куроо или видишь его в гей-баре), а убери весь антураж — и получится нормальный человек. Он меняется в лице, когда кидает быстрый — Тетсуро замечает — взгляд на Тендо. Меняется совсем чуть-чуть: не был бы Куроо психологом — и не заметил бы. Тендо второй раз просит налить и замечает, как его сосед наблюдает сначала за тем, как Куроо наливает виски в стакан и выверенным движением отправляет его по столешнице прямо в руки Тендо, потом на сами руки Тендо, потом на самого Тендо, застревает, причём открыто. Сатори к открытости не привык, кроме того сейчас его всё бесит, и предотвратить неизбежное он бросается первый и сам: — Тоже пришёл угостить меня? — он натягивает свою обезоруживающую улыбку, искусственную. — Тоже? — честно не понимает парень и оглядывается вокруг, затем смотрит на Куроо, который смотрит на какого-то чувака с другой стороны от Тендо, отпугивает. Возвращает взгляд на Сатори и вдруг добавляет: — Да. — Что ж, видимо, сегодня ты самый смелый. Я пью очень дорогой виски, тебе стоит подумать, — он улыбается уже как-то потерянно в стакан в руках, крутит его узловатыми длинными пальцами и считает, что его собеседник всё. Сейчас действительно подумает и свалит. Жаль. Он красивый. Тендо привык к красивым. — Ничего, — невозмутимо говорит красивый и отпивает свой коктейль. И молчит. — Будешь молчать? — Тендо начинает веселиться то ли с алкоголя в голове, то ли от этого странного с кирпич-лицом и чуть-чуть поворачивается к нему.— Я бесценный и не продаюсь, тогда и незачем меня угощать, если будешь молчать. — Руки у тебя красивые, — отвечает тот, и это звучит не так, будто он его хочет. Это звучит так, будто Тендо — картина, и её нельзя трогать и не нужно. И она не продаётся. Тендо не знает, что делать с открытыми. — Как тебя зовут? — спрашивает он и прикрывает один глаз. От этого его взгляд становится концентрированней. — Ушиджима. Вакатоши, — чеканит. Тендо тут же придумывает ему тысячу прозвищ, не вслух. — Тендо Сатори, — говорит Тендо для проформы: тот наверняка знает, как его зовут, кто здесь вообще не знает Тендо Сатори. — Имя у тебя тоже красивое, — видимо, вот он и не знает. С этого момента Тендо становится правда интересно. — Ты гей? — спрашивает он. Это такая проверка.— Ну конечно ты гей. Иначе тебя бы тут не было, и ты не делал бы мне комплименты. — Я делал бы тебе комплименты, даже если бы меня тут не было. То есть… в смысле, даже если бы я не был геем, — тушуется. Это этот странный коктейль его так? Или сам Тендо? — О, — Тендо складывает свой красивый рот в это «о» и наклоняет голову набок, смотрит изучающе. И открыто.— Я настолько хорош? Видел моё выступление? — Какое выступление? Ого, есть люди, которые не знают Тендо Сатори и никогда не видели Тендо Сатори в действии. Тендо думает о том, что им впервые заинтересовались без вот этого вот всего. И в этот момент он вдруг чувствует себя голым. Нет, хуже, чем голым; быть голым перед мужчиной ему не стыдно, а сейчас он обнажён, на нём совсем нет ни одной его маски, ничего. Ничего. Это как как свобода. — Я… я здесь работаю, — говорит он и чувствует себя нормальным. Ушиджима кивает. Не давит, просто присутствует. — Давай за что-нибудь выпьем, — оживляется Тендо, выныривает из мыслей.— За что? У тебя сегодня произошло что-нибудь хорошее? Вакатоши задумывается. Говорит: — Ты, — с этим своим серьёзным я-сейчас-читаю-доклад лицом. — За встречу? — За встречу. Они пьют, Куроо косится на них, но видит улыбку Тендо и отворачивается. — А ты кем работаешь? — У меня бизнес. Семейный. Свой цветочный магазин. Как ему удаётся выдерживать этот тон? Один и тот же. А, он и не старается. — Ммм, цветочный мальчик, — называть мужчин мальчиками так умеет только Тендо. Просто ему сейчас хочется говорить и не хочется думать, что именно.— Наверное, даришь своим парням цветы, много цветов. — Я бы принёс тебе, на выступление. Выступление же?..— Ушиджима, видимо, ищет внутри себя информацию и не находит, и не знает, какие слова подобрать. — А. Я танцую, — Тендо улыбается одними уголками губ, отпивает, нервничает. Потом вспоминает: он любит это всё.— На каблуках. И в платье. И в ку-уче блёсток! — свободно поясняет он и ждёт любой реакции. Только бы реакции. У Ушиджимы меняются глаза. Спасибо, господи. Он опускает взгляд на ноги Тендо, наверное, чтобы представить на них каблуки. Его на каблуках. И натыкается на просвечивающие сквозь сетку чулки. — Ого, — выдыхает он и делается неподвижно-подвижным, как невыраженное действие. — Можешь потрогать, — угадывает Сатори, и на его бедро ложится горячая и чуть влажная ладонь, указательным пальцем на застёжку лямки от пояса. Там маленький бантик из атласной ленты, Ушиджима проводит по нему и убирает руку. Не наглый, надо же. Тендо от этого становится горячо. Вроде бы, ему даже ничего не сказали, но Вакатоши светится, почти сияет от восхищения, и под веками Тендо на секунду пропадает полумрак. Растворяется. — Ты, — Тендо внезапно проводит по его руке, которую тот только что убрал, там, где косточка на запястье, и не придумывает, что хотел сказать.— Я сейчас. Ты не уйдёшь? Не уходи. Ладно? Не дожидается ответа, спрыгивает со стула, подхватывает сумку и уносится к туалетам, ураганом. Там он наспех скидывает кеды, достаёт туфли из сумки и долго возится с застёжками: ремешки тонкие, их много, и пальцев у Тендо тоже много, он сказал они красивые. К туалетам ведёт короткий засвеченный красным коридор, и, когда Тендо немного нелепо вылетает из-за двери, Ушиджима уже там, уже его ждёт. Тендо усмехается и вспоминает, что забыл обернуться крутостью. Исправляется, мерно по-модельному вышагивает эти несчастные два с небольшим метра коридора до Ушиджимы и тянет: — Вакатоши. Вакато-оши. Как долго. — Что? — переспрашивает Вакатоши. Он пялится. На ноги Тендо, на каблуки Тендо, на самого Тендо. На всего Тендо. И Тендо забывает, забывает, что он хоть когда-то был искусственным. Когда он доходит, он целует его в губы. Вакатоши подхватывает поцелуй, но не давит, подхватывает самого Тендо за талию и бережно прижимает к себе. Сатори упоённо кусает его несколько раз, пока у Ушиджимы не припухают губы. Узловатые — красивые — пальцы царапают ему шею, потом сжимают плечи и вдруг съезжают до ремня, просовываясь под него, длинный ноготь задевает стоящий член. И за секунду возвращаются Ушиджиме на плечи, пока того встряхивает. Тендо прилипает к нему всем телом; «Навсегда, — проносится пьяно-глупое в голове Ушиджимы, — хоть бы навсегда.» — Давай уедем, — шепчет ему в губы настоящее Сатори и смотрит горящими глазами из-под тяжёлых век, и от этого хочется только целовать его рот, облизывать ямочки у губ и — всё.- Давай уедем, давай? Я тебя не отпущу. Ушиджима сдаётся и целует его ещё раз, отрывается, потом целует ещё, чертыхается — он не справляется! — прижимает Тендо к стене, тот коротко стонет ему в рот. Они не доедут, думает он, они доедут потом, и просовывает между их телами руку, чтобы расстегнуть Тендо штаны. Он опять не удерживается и наклоняется, одновременно целуя его в шею и проводя по внутренней стороне бедра. Тендо обнимает его за шею и не открывает глаз, потому что у него под веками свет. Сатори чувствует руку у себя на члене и возню, опускает свои руки, хочет помочь, но всё не хочет открывать глаза и тоже сдаётся. Наконец, чувствует членом член Ушиваки. Ушиваки. Красиво. Он хочет посмотреть, там, наверно, тоже красиво. Но ему слишком хорошо. Он громко дышит, чувствует, чувствует, как его отпускает, как не держит. Снова чувствует себя центром мира, центром Вселенной. Ушивака впечатывается губами в его рот в тот момент, когда он хочет заорать, и приходится только скулить и вздрагивать от напряжения, он всё ещё на каблуках, завтра будет ощущать мышцы и обвинит во всём Ушиваку, завтра. Он кончает, когда тот кусает его ухо, у Тендо чувствительные уши. Бьётся ещё пару секунд, зажатый крепким телом, на живот прилетает пара капель чужой спермы. Тендо открывает глаза.