Нелетописное

      Никогда Лестат не делал записей в дневнике об этом периоде своего посмертия. Луи даже глазом не моргнул, вешая лапшу на уши журналисту о своих возвышенных страданиях. Образ потустороннего, мудрого и преисполненного печали существа от обоих требовал пафосных речей и легкого пренебрежения к человеческой глупости. Ни в эпатажные игры Лестата, ни в минорные рыдания Луи не вписывалась картина, главными героями которой являются два вампира-алкоголика.       Напиться и забыться оказалось недостижимым блаженством. Застывший в одном моменте организм просто не принимал человеческую пищу, к которой злобные силы природы отнесли перебродивший ягодный сок и прозрачный, как слеза младенца, дистиллят. Вкус жизни, впитываемый с кровью жертв, дарил короткие мгновения обостренной чувствительности, но оставался половинчатым. Эстета и гурмана де Лионкура это здорово не устраивало.       Однако он не был бы собой, если бы не нашел выход. Методом проб и ошибок Лестат вычислил, что состояния легкого опьянения можно достичь, выпив крови, по которой гуляет алкоголь. При очень удачном раскладе можно было даже насладиться оттенками изысканных блюд — отголоски шумных застолий частенько бродили по жилам тех, кого он принимал на ужин. Что касается выпивки, то чем крепче были напитки, влитые в перегрызаемую глотку, тем ближе оказывался бессмертный к вожделенному опьянению. А если не побрезговать и подобрать из канавы заплутавшего пьянчугу, свалившегося туда под действием дешевой забористой выпивки, то домой будешь возвращаться с заплетающимися ногами.       Однажды Лестат, от души хлебанувши рома, чуточку разбавленного кровушкой, сдуру решил воспользоваться облачным даром и полетать… В стену ратуши он врезался на хорошей скорости, разбил лицо, сломал руку, падая на камни мостовой, помял камзол и потерял аметистовую подвеску. Больше таких опрометчивых полетов он не допускал, а заодно накрепко вбил в голову более спокойного Луи, от чего надо оберегать своего дорогого товарища.       Надо сказать, собутыльником де Пон дю Лак оказался неплохим. Поймав волну веселой расслабленности, он прекращал ныть о ценности человеческой жизни, о грехе и проклятии, довольно быстро переходил в стадию азартного разгильдяйства и пару раз даже достиг состояния безбашенного ликования. Лестат был в восторге. За такие минуты он прощал Луи все, начиная с занудных страданий и заканчивая тем, что самому Лестату в такие ночи приходилось оставаться трезвым. Иначе кто бы донес отчаянного гуляку до дома и подоткнул саван в гробике?       Разудалая вольница кончилась с появлением в их существовании Клодии. Маленькая девочка требовала внимания и заботы, теперь им приходилось быть очень осторожными и не совершать неосмотрительных поступков. Любая беспечность могла привести к разоблачению. А агрессивная толпа — последнее, что нужно для воспитания юного вампира. Лишь изредка, в промозглые осенние вечера, когда Клодия отправлялась за новой куклой или в парк — поиграть с припозднившимися сердобольными леди — Лестат и Луи позволяли себе вспомнить старые добрые бездетные времена и оттянуться. Выпив на пару кого-нибудь не шибко хмельного, они утешали себя и друг друга рассуждениями о том, что рано или поздно девочка наберется опыта, познает все грани жизни и перед ней можно будет приоткрыть завесу холостяцкого разгула.       Ну и конечно, в такие вечера они с особым пылом уважали друг друга, а иногда, доуважавшись до признаний в вечной любви, и целовались. Чтобы на следующий вечер, выбравшись из гробов и делая примочки на опухшие веки из крови ягнят, откормленных огурцами, смущенно не смотреть один на другого и делать вид, что оба не помнят предыдущей ночи. Клодия косилась на них с подозрением, щурила недоверчивые глаза и правильно догадывалась о количестве выпитых алкоголиков. До правды она не додумалась ни разу.              В тридцатую Ночь Обращения Клодии господа де Пон дю Лак и де Лионкур дружно решили, что детство кончилось, и пора бы славной маленькой девочке становиться взрослой. Однако на этот раз повеселиться Лестату не удалось: Луи попался какой-то эмигрант из Российской Империи, а там, как известно, пьют водку — горькую и горючую жидкость. Не иначе как под воздействием этого напитка страдания Луи приобрели нешуточный размах, он с жалостливыми интонациями рассказывал Лестату о невозможности осуществить их романтические чувства с Клодией из-за ее детского тела; потом его потянуло на приключения, и он отправился в притон за прекрасными юными девственницами…       Лестат не мог бросить Луи в таком расстройстве, справедливо опасаясь, что тот наделает глупостей, но и слушать непрерывное нытье ему быстро надоело. Пока Луи поливал слезами ручку первой встречной шлюхи, Лестат потребовал у мадам отдельную комнату, двух девочек, самого дорогого вина и устриц. Через час накормленные деликатесами девицы были выпиты, место трапезы прибрано, трупы спрятаны, Луи взгроможден на плечо, а еще через несколько минут они вошли в свой дом. Вернее, Лестат вошел — Луи болтался за спиной старшего вампира мешком опилок и продолжал рассказывать о своей несчастной любви Лестатовой заднице.       Задница к душевным терзаниям Луи была равнодушна, зато ее обладатель с каждым новым словом впадал все в большее раздражение. Скинув свою ношу на диван и с трудом удержавшись от искушения пнуть страдальца, Лестат прошелся по дому. Клодии не было. Решив, что сама судьба на его стороне, он вернулся в гостиную и присел на корточки перед своим компаньоном.       — Она такая хрупкая, такая ма-аленькая… — протянул Луи, глядя на Лестата больными глазами.       — Тебе не надоело? — довольно резко бросил де Лионкур.       Луи от неожиданности икнул, выпрямился… и сполз с дивана на ковер, попутно своротив со столика пузырек с маслом для светильников. Лестат поджал губы: настолько в хлам де Пон дю Лака он еще не видал. Тем не менее, останавливаться было поздно.       — Ты уже лет двадцать ноешь о том, как вам, бедненьким, не быть вместе, но право слово, выход есть всегда! Люби на здоровье нашу прекрасную Клодию платонически, кто тебе мешает? А для всего остального у тебя есть я.       Луи хотел возразить. Луи открыл рот и даже издал неопределенный звук. В процессе Луи осознал, что сказал ему Лестат, и подавился словами.       — О, мой несчастный друг! — патетично воскликнул Лестат, поднялся на ноги и начал расстегиваться, неотрывно глядя на ошеломленного Луи. — Твои наивность и моральные принципы либо доконают тебя, либо убьют меня! Неужели ты собирался провести вечность на одной завалящей эмоции? Пф-ф! Пройдет совсем немного лет — пятьдесят или сто — и ты заскучаешь в плену у вашей обыденной, пресной любви. Я собираюсь показать тебе, какой гаммы ощущений ты лишаешь себя, зациклившись на чувствах к Клодии. Я даже не буду рассказывать тебе, что наша миленькая маленькая дочурка не сто́ит такой жертвы — очень скоро ты поймешь это сам.       Луи заторможено наблюдал, как Лестат скидывает с себя одежду, с трудом вслушиваясь в слова. Вопреки всему, что до сих пор составляло духовную суть Людовика, в эти недолгие минуты его больше всего интересовали губы Лестата — то, как они двигаются, произнося изысканные гадости, то, как ярко они выделяются на белом лице.       — Что ты делаешь? — пробормотал Луи, предпринимая попытку встать.       Жесткая и удивительно теплая рука сжала его плечо, придавила к полу, не позволяя подняться. Совершенно обнаженный Лестат склонился к его лицу, клыкасто улыбнулся.       — То, что должен был сделать давным-давно, мой дорогой друг, — пропел он. И припал губами к губам Луи.       Твердые, настойчивые — эти губы оказались странно теплыми. Более того, от смелых и одновременно ласковых прикосновений по контуру губ самого Луи побежали колючие искорки — давно забытое ощущение легкой щекотки, предвестницы томительного ожидания. Луи вдохнул, как делал это в своей человеческой жизни, хотя воздух ему и не был нужен, и шаловливый язык Лестата тут же оказался у него во рту — прошелся по зубам, заинтересованно обвел острие клыков, юркнул к нёбу…       Рука Лестата недвусмысленно легла на пах, пальцы дерзко и требовательно сжали член. Луи отшатнулся, растерянно уставился на де Лионкура. В светлых глазах того играли чертенята, уголок рта помимо воли вздрагивал в лукавой усмешке. Луи оторопело осознавал, что собственная реакция вызвана не действиями Лестата, а тем, что тело отозвалось на развратную ласку.       — Это невозможно! — сипло выдохнул он.       — Еще как возможно! — засмеялся Лестат. — Ты разве не помнишь, что устрицы — лучший в мире афродизиак? А ведь именно ими мы кормили тех девиц в борделе. А потом пили их… — он поиграл бровями, посылая заговорщицкие взгляды, и потянул с Луи шейный платок.       Луи откинул голову на сиденье дивана, обвел потолочную лепнину расфокусированным взглядом.       — Это неправильно, — из последних сил — из последних сил сопротивляться — выдавил он. В ответ Лестат издал тихий смешок и провел языком по оголившимся ключицам. Луи подбросило, как от удара кнутом.       Он оказался без одежды поразительно быстро: несколько движений, треск ткани — и пол усеян обрывками, а по коже бежит едва ощутимый холодок. Чужие пальцы сжимаются на плечах, ладони оглаживают грудную клетку, задевая соски, губы обжигают живот, оставляют горящую дорожку от пупка вниз…       — Все, кого я знал, — шепчет Лестат, почти касаясь губами головки члена, — все, у кого пытался перенять опыт — все они твердили, что нам недоступны простые радости человеческой жизни. Жалкие глупцы! Если кровь смертных дает нам импульс жить, то она же, наполненная пьянящими зельями, позволяет и нам вкусить радости…       Лестат сильно, но осторожно сжал ладонью мошонку, одновременно проводя языком по стволу, и оглушенный Луи почувствовал, как его член твердеет и увеличивается. Он судорожно вдохнул, в который раз забывая, что дыхание давно не является необходимостью, и получившийся звук более всего походил на всхлип. Видимо, Лестата это воодушевило — он снова облизал головку, пощекотал кончиком языка отверстие уретры, а потом отстранился и легонько подул на влажную кожу.       Луи застонал.       — Волшебное чувство, правда? — с замиранием произнес Лестат, горящими азартом глазами впиваясь в лицо любовника.       — Лестат…       Что бы Луи ни хотел сказать, ему не позволили: согретые чужой кровью пальцы коснулись ануса, длинные острые ногти царапнули невероятно чувствительную кожу рядом. Луи выгнулся — то ли стремясь отодвинуться, то ли навстречу ухмыляющимся губам. Недолго думая, Лестат приник к шее Луи, слегка сдавил ключичную мышцу — оцарапал клыками, намекая на укус. Пальцы его продолжали двигаться вокруг входа, надавливали, дразнили, щекотали…       Весь предыдущий опыт Луи говорил, что позаимствованное опьянение проходит довольно быстро. Однако не в этот раз. Кровь в его жилах бежала стремительно и яростно, казалось, даже сердце начало биться от тока животворящей жидкости. Он ощущал свое тело совершенно так же, как это бывало в давно забытой человеческой жизни — оно горело, кожа вспыхивала под прикосновениями Лестата, там, где проходились его пальцы, оставались красные пятна. Внизу живота, в паху нарастало напряжение, томительное и сладостное. Рука сама потянулась вниз, и ощущение своей же ладони на собственном члене, каменно-твердом, отдалось вспышкой перед глазами. Сквозь пелену вожделения Луи успел удивиться, размазывая по головке вязкую, пряно пахнущую смазку.       Сделать вампиру больно — задача не из легких, поэтому Лестат не слишком церемонился со своим нерешительным другом. Перевернув Луи на живот, он плеснул на руку так удачно подвернувшееся масло для светильников, грубовато размазал его по анусу любовника, с интересом наблюдая, как сжимается маленькое отверстие. На свой член Лестат тоже щедро налил масла, торопливыми движениями распределил его по всей длине, с упоением убеждаясь — стои́т, да еще как! Нельзя было терять ни минуты, и Лестат оседлал ноги Луи, положил руки на молочно-белые ягодицы, развел их в стороны.       Одеревеневшие за годы мышцы обрели не только эластичность, но и чувствительность. Ощутив непривычное давление в заднем проходе, Луи вскинулся, попытался повернуться. Инородный предмет в таком интимном месте причинял дискомфорт, стенки ануса раздвигались неохотно. Лестат не спешил — входил медленно, но неотвратимо, и вырваться из его хватки было невозможно. Луи сжал кулаки, передернул плечами — сзади и сверху послышался довольный смех. Мучительно плавное проникновение продолжалось, давление увеличивалось, напряжение нарастало.       — О, да-а-а! — с затаенным ликованием прошептал Лестат, войдя в Луи до основания. Он наклонился, убрал рассыпавшиеся волосы Луи и провел языком по ушной раковине. Луи зашипел. — Каково тебе, мой возлюбленный друг?       — Больно, — сквозь зубы процедил Луи, силясь приподняться.       — Прекрасное ощущение, не правда ли? — промурлыкал Лестат — и слегка, на пробу толкнулся вперед. Луи зарычал. — Столько лет не чувствовать ничего, кроме глухой тоски по утраченному, — продолжал Лестат, неторопливо двигая бедрами вперед и назад, — столько лет страдать от неутоленных желаний, от вечного холода… И обрести все это ценой одной человеческой жизни… — он вышел почти полностью и с силой вогнал член в Луи снова, вырывая у того болезненные стоны. — Ценой. Одной. Пустой. Никчемной. Человеческой. Жизни.       С каждым словом Лестат вбивался в Луи все сильнее, все глубже, все яростнее. Жар в собственном паху, влажная горячая глубина, в которую он погружался, теснота, дарившая невероятные ощущения, смешивались с острым, ни с чем несравнимым осознанием: здесь, сейчас, Луи принадлежит только ему, их связывает не щемящее одиночество и отчаяние — их связывает наслаждение, физическая боль и физическое удовольствие. Мысли эти были куда более сладкими и будоражащими, чем Лестат представлял себе раньше.       Луи под ним метался, изворачивался, коротко взрыкивал и при особенно глубоких толчках стучал кулаком по полу. Лестат почти с нежностью смотрел, как сходятся острые лопатки, когда Луи упирается руками в пол, как изгибается его шея, когда он пробует повернуть голову. Видел искривленный рот, видел длинные темные ресницы, на которых повисли капельки невольных слез, видел — и млел от того, что снова чувствовал себя живым.       Лестат мог быть жестоким, но не тогда, когда утерянная и забытая жизнь так ярко одаривала его своими проявлениями, пусть и на короткие мгновения. Он снова наклонился к Луи, почти лег на него, и просунул руку тому под живот, обхватил пальцами член, двинул рукой. Луи разжал зубы и сдавленно застонал.       Боль, режущая и унизительная, отступила, когда Лестат прижался грудью к взмокшей напряженной спине. Оказалось, что ожили не только мышцы, но и все внутренние органы, о которых Луи успел благополучно забыть. И сейчас, когда агрессор и мучитель обнимал его, терся горячей кожей о кожу, задевая твердыми сосками лопатки, когда его рука так неоправданно медленно гладила болезненно чувствительную головку, что-то внутри Луи отозвалось на сильные глубокие толчки. Лестат двигался в нем широко, размашисто, но без грубости, и каждый раз задевал какую-то точку, от которой по телу Луи расходилось острое, какое-то темное возбуждение.       — Луи-и… — выстонал Лестат в самое ухо, прижался так плотно, словно хотел проникнуть под кожу, раствориться в любовнике. В следующее мгновение клыки сомкнулись на шее Луи, прокусили вену и на пол брызнула кровь. Одновременно с этим изнутри опалило жаркой влагой… Луи понял, что Лестат кончил в него — и его самого накрыло ослепительным оргазмом.              Дом, в котором жили мертвые, а потому бессмертные, дышал как будто настороженно. Поскрипывали незакрытые ставни, потрескивала крыша, под половицами шебуршала неосмотрительная мышь. Луи и Лестат валялись на полу в гостиной, на груде смятой и порванной одежды, измазанные маслом для светильников, и бездумно пялились в потолок.       — Надо будет повторить, — задумчиво изрек Лестат, рассматривая свою ладонь в потеках спермы.       — Непременно, — сарказм в голосе Луи был ощутимым, но беззлобным. — Купим нормального масла, а не эту смазку для пароходных винтов, — и готовь свою задницу, я с удовольствием подарю тебе все незабываемые ощущения, которые испытал сегодня.       Лестат заинтересованно повернул голову и расширившимися глазами уставился на Луи.       — Ого, — оценил он. — Как, оказывается, полезно прочищать тебе мозги через задний проход! Я, право слово, не ожидал, что связь между анусом и мозгом настолько прямая, но…       — Ах, вот вы где! — раздалось от входной двери.       Оба вампира дружно подхватились в суетливой и бессмысленной попытке прикрыться. Разумеется, скрывать что-либо было поздно, потому что Клодия уже стояла над ними, подобно разгневанной богине возмездия. Луи застонал от бессильной досады и все же накинул на бедра остатки своей рубашки. Лестат, напротив, вытянулся, расправил плечи, улегся поудобнее, опираясь на локоть, и с вызовом посмотрел на юную вампирку. Его эскапада не произвела на девочку никакого эффекта. Она уперла руки в бока, топнула ножкой в атласной туфельке и гневно раздула ноздри.       — Как вы могли?! Я с ума чуть не сошла от беспокойства! Ушли с закатом, полночи где-то шлялись, бросили меня одну! Я все кабаки оббегала, вас разыскивая, думала — вы снова напились, как портовые крысы, а они дома! Что за бардак вы тут устроили?! — Клодия носком туфельки поддела разорванные брюки Луи и прицельно кинула их в лицо Лестату. — Прикройся, охальник! Вообще стыд потеряли, это же надо было додуматься — посреди дома, на самом видном месте развалились голышом…       Она смолкла на полуслове, подозрительно прищурилась, в полной мере оценила смущенную физиономию Луи, который прятал глаза и норовил отползти за диван, пристально всмотрелась в нарочито наглое выражение на лице Лестата и, сузив глаза, вкрадчиво поинтересовалась:       — А чем это вы тут занимались?       Действие человеческой крови, алкоголя и афродизиака давно закончилось, но Луи все равно покраснел. Лестат, вопреки своему обыкновению защищаться нападением, стушевался и отвел взгляд. Это уже было что-то невероятное, и в очаровательную головку Клодии закрались правильные догадки.       — Извращенцы, — с непередаваемой интонацией восхищения пополам с возмущением протянула она. — Ну вы подумайте!.. Я волнуюсь за них, чуть не до рассвета ношусь по городу, а у них тут… любовь! Без меня! Извраще-е-енцы!       — Клодия… — жалобно начал Луи, но девочка наставила на него указательный пальчик и грозно сдвинула брови.       — Молчи! С тобой я еще поговорю отдельно!       — И что ты ему скажешь? — немного обиженно спросил Лестат, которому не понравилось, что его снова оттирают на второй план.       — Никогда. — Клодия наклонилась к своему создателю, почти касаясь кончика его носа своим. — Никогда больше не смейте заниматься этим без меня! Мы семья, и я хочу участвовать во всех ваших удовольствиях. Даже если я не смогу к вам присоединиться, я хочу это видеть!       Лестат и Луи озадаченно переглянулись. Луи потрясенно моргал, осмысливая услышанное. Лестат дернул одним плечом, заново складывая в голове картину мира.       — Ну, если ты так ставишь вопрос…       — Так! — припечатала Клодия, наклоняясь за обрывками одежды. — А теперь шагом марш мыться — и по гробам! Солнце почти взошло…       Застуканные на горячем любовники поднялись. Луи стыдливо прикрылся рубашкой и спрятался за Лестата. Клодия отвесила ему звонкий шлепок по заднице, и Лестат не избежал того же.       — Эй! — возмутился он — и едва увернулся от следующей «ласки».       — По гробам, кому сказано! — бушевала Клодия, собирая их одежду. — Ковер в чистку сами будете отдавать. Я не собираюсь объяснять происхождение этих ужасных пятен! Извраще-е-енцы!       — Кажется, — пробормотал Лестат, вышагивая следом за Луи, — мы с тобой взрастили монстра.       Над Новым Орлеаном занимался рассвет…