***
Изуку недовольно пнул пустую банку из-под колы, и та с грохотом улетела куда-то под припаркованную с краю машину. Звук раздался в тишине, гулко прокатился по ночной улице и затих, теряясь эхом в вершинах пустующих зданий. Тяжело вздохнув, Изуку достал банку, поднял и прилежно выбросил в одну из мусорок на обочине, невольно прислушиваясь. Как бы там ни было, а мусорить и шуметь не стоило. Но вокруг стояла тишина, в ответ не раздалось ни единого шороха. Приближалось утро, а он так и не встретил ни одной собаки или кошки, даже крысы, по широкой дуге обходя стороной все людные места. В городе выживать оказалось гораздо сложнее — он уже неделю не ел, и знакомое ощущение высыхания изнутри напоминало о себе, словно Изуку был цветком, оставленном умирать на горячем воздухе. После укуса он так долго прятался, что совсем забыл, что такое громкая городская жизнь. Города никогда не спали. Они, как и леса, были наполнены звуками круглые сутки. Здесь тоже постоянно что-то происходило: шумело, ездило и шуршало, гомонило и торопилось. Но во всей этой громкости было меньше жизни, чем в ночном шепоте лесов. Леса были живые, а города — почти мертвые. За последние несколько лет Изуку научился разбираться во всех сортах смерти. Он думал, что уже достаточно хорошо себя контролирует, и почти год нормально жил в одном из крупных городов. Даже привык не шарахаться от каждого встречного и снова начал походить на человека. Но в последние недели пищи на улицах становилось все меньше, натянутые нервы дергало от голода, и к этому вечеру все чувства Изуку обострились настолько, что он мог точно сказать: часов пять назад по этой же улице проходила аппетитно пахнущая девушка. Самодисциплина не позволяла различать группы крови, потому что Изуку ни разу никому не навредил, но некоторые люди пахли гораздо привлекательнее остальных, и сопротивляться себе рядом с ними было сложнее. Среди множества потрепанных дневников у него лежала целая тетрадь, посвященная изучению собственных пищевых привычек, но случая проверить, какая кровь будит жажду больше остальных, так и не представилось. Он сглотнул, облизывая сухие губы, и сделал еще несколько шагов. Даже слюны почти не было — ну точно как засохший цветок. Чуткий слух вдруг уловил гул и вибрацию: где-то поблизости, под землей, заиграла музыка. А где была музыка, там нашлись бы и люди. Это становилось опасным, особенно для самого Изуку. Он растерянно закусил губу, ускоряясь. Подумал и на всякий случай зажал ладонью нос, опуская ниже капюшон толстовки — не поможет, конечно, но лучше, чем ничего. Людей Изуку старался избегать. Когда-то давно у него были друзья, семья и относительно нормальная жизнь, в которой не все ладилось, но он, по крайней мере, был человеком — самым обычным подростком, со своими мечтами, проблемами и хобби. Изуку жил с матерью в маленькой квартире у центра, ходил в обычную школу, играл в игры и собирался поступать в полицейскую академию, когда ему исполнится семнадцать, несмотря на слабое здоровье. Потом, в один день, все это испарилось, стало неважным и бессмысленным — и его мечты, и стремления, и будущее, о котором он грезил. После одного рокового вечера, когда поздняя тренировка превратилась в кровавый кошмар. На Изуку напал вампир — один из этих полусказочных маньяков, в существовании которых некоторые сомневались. Прикрывшись тенью, тот выскользнул из темного переулка, попытался придушить и затащить его с собой, клещом вцепившись в плечо. Занятия боксом впервые пригодились, и Изуку сумел вырваться и сбежать, не позволив высосать всю кровь. Но, к сожалению, уже тогда было поздно — тонкие клыки вошли слишком глубоко, пропоров кожу, вирус попал в рану, и Изуку заразился, став одним из них. По всему миру вампиров нещадно уничтожали, потому что боялись. Человеческое общество называло их болезнью, мерзкими тварями, уродами и вирусной опасной заразой, и мало кто мог бы с этим поспорить. Пропагандистские сообщения гласили: вампиры — не способные себя контролировать монстры, нападающие на всех без разбору. Изуку даже готов был с ними согласиться. Отчасти. Ему просто не повезло, как и многим другим. «Неудачник», — презрительно сказал бы Каччан из начальной школы, и был бы прав. Вампиров вычисляли и убивали без суда и следствия, на месте, как бесправных бешеных зверей. В Японии этим занимался целый специальный государственный Департамент — пограничное объединение безопасности и здравоохранения. Так было всегда, сколько Изуку себя помнил. Это началось задолго до его рождения — в книгах по европейской истории первые упоминания вампиров приходилось на средневековье и даже раньше, и уже тогда с ними боролись ударными методами, как с заразой международного уровня. Граждане всех стран Азиатского Союза, на территории которого вампиры появились гораздо позже, горячо поддерживали агрессивную политику истребления — никому не хотелось быть укушенным или убитым безмозглым смертоносным хищником, а слухи о кровавых расправах и исчезновениях целых семей, разбросанные по интернету и в СМИ, могли напугать кого угодно. Теперь Изуку понимал, что часть из них, скорее всего, была ложью. Но тогда он просто не смог остаться, когда понял, что больше не ощущает вкуса обычной еды. Витающий повсюду запах плоти и крови начинал потихоньку сводить с ума, заставляя различать людей по едва ощутимому шлейфу, принюхиваться и неосознанно выслеживать «жертв», ловя себя в чужих районах, под окнами и дверями незнакомых домов. После того, как случайно стесанная коленка чуть не стоила Сакуе из параллельного класса жизни, а Изуку — всего его самоконтроля, он понял, что стал слишком опасен для окружающих. И это было страшнее всего. Если бы он остался, все, что ему светило — смерть от облавы или срыв и укус кого-то из близких. Он даже мог кого-нибудь убить — по-настоящему, насовсем. На такой риск Изуку ни за что бы не пошел. Но и умирать просто так, из-за нелепой случайности, тоже не хотелось. Поэтому пришлось сбежать — подальше от городов и населенных пунктов, туда, куда еще массово не добрались люди и повальная индустриализация. Далеко от семьи, от всего привычного и знакомого, что составляло его жизнь. От маминой улыбки и истоптанной узкой тропинки до автобуса, вечно хмурого соседа снизу и милого шпица Такано-сана из магазинчика на углу. От собственной мечты. Так далеко, где никто бы его не нашел. Где он никому не мог навредить. Пришлось заново привыкать ко всему — к новому себе и новым правилам, которыми обросла реальность. Он не знал, есть ли другие такие же вампиры, как они живут и что из себя представляют — выходить на контакт было слишком опасно, доступ к любой информации был засекречен, а все, что свободно находилось в сети, сводилось к мерам предосторожности и способам вычисления и уничтожения «кровососущих тварей». Что делать, если ты уже стал одним из них, нигде не говорилось. Да и много о чем не говорилось вообще, Департаменту не хотелось, чтобы люди знали о вампирах больше того, что скармливали СМИ. Это Изуку только потом понял, когда у него появилась масса свободного времени на размышления. Выживать в лесах оказалось легче, чем он думал. Животные остро пахли, и Изуку быстро обнаружил, что способен учуять белку или лисицу даже на большом расстоянии. Со временем, совсем не сразу, ему пришлось принять в себе монстра. Это дорого обошлось — он до сих пор помнил, как плакал от отчаяния и отвращения к себе после первых укусов, давясь горячей, живой кровью. Она текла по подбородку, утоляя сосущую пустоту в груди, заляпывала руки и пахла металлом — остро, омерзительно и притягательно. Изуку ненавидел себя за это. Зверей, даже маленьких, было очень жаль, но он научился охотиться. Выбора не было. Сначала это происходило без его участия — доведенное до истощения вампирское тело просто отключало сознание, и, в очередной раз очнувшись от застилающей разум мутной пелены, он в ужасе находил себя сидящим в куче кровавых ошметков, надеясь, что разбросанные вокруг куски рваного мяса раньше не были человеком. И тогда для смерти на рассвете снова не находилось веских причин. Только спустя почти пять лет, когда он привык скрываться даже от чутких животных глаз и ушей, сдерживаться по две недели и полностью контролировать обращение, не теряя разум, Изуку решил вернуться. Решил попробовать жить снова — как раньше, как человек, даже если только по ночам. К людям тянуло веревкой одиночества, в лесах было тоскливо. Он очень скучал по матери и близким, разговорам, по прикосновениям. По всему человеческому. Даже по телевидению и интернету, не говоря уже о таких простых благах цивилизации, как мягкая кровать и горячий душ, пусть теперь все это и не было для него таким необходимым. Он сделал еще несколько шагов и остановился. Впереди был тупик. Нужно было либо возвращаться назад, либо подворотнями идти до других, гораздо более оживленных в это время улиц. Изуку вздохнул, перекатился с пятки на мысок и устало сел прямо на асфальт, жуя губу и задумчиво разглядывая пустую дорогу. Голод давал о себе знать, он терял силы и давал слабину — крови в организме оставалось очень мало, он даже не был уверен, что сможет протянуть еще хотя бы неделю. На краткое мгновение, как и пять лет назад, захотелось уснуть и остаться тут до утра, чтобы первые уборщики смели его истлевший на солнце пепел в аккуратную кучку и выкинули в мусорный пакет. Но тут сбоку громко лязгнул замок. Заскрипела, открываясь, металлическая дверь, вырывая его из упаднических мыслей, и Изуку дернулся. Это точно была не кошка и не собака, и даже со всей своей нечеловеческой скоростью он уже не успевал встать и уйти достаточно далеко. Сгорбившись, он опустил капюшон еще ниже, стараясь не дышать. Зашуршали пакеты, стукнула крышка мусорного бака, неподалеку прошаркали шаги. — Эй! Изуку вздрогнул и огляделся, стараясь смотреть только на асфальт. Кроме него на улице больше никого не оказалось, да он и не ощущал чужого присутствия. — Чувак, ты чего тут сидишь? — повторил тот же голос уже гораздо ближе. Перед Изуку остановились высокие шнурованные ботинки. Он резко вздохнул и даже не успел поднять взгляд выше, когда его внезапно накрыло. До этого казалось, что на улице тихо, но на самом деле звуки наполняли ее, делая правильной и объемной, настоящей: шумел ветер, потрескивали провода и фонари, где-то в домах бурчали о последних новостях телевизоры, переговаривались люди. Вдалеке ездили машины. Скрипела, подергиваясь от сквозняка, крышка мусорного бака, шуршали брошенные кем-то газеты. А теперь всего этого резко действительно не стало, в сомкнувшейся вокруг тишине остался только один-единственный звук, самый тревожный и опасный. Ровное биение живого сердца. Изуку встряхнул головой, вдохнул и почувствовал, как непроизвольно выдвинулись клыки, упираясь в углубления нижней губы. От парня перед ним пахло просто невероятно хорошо — чем-то неуловимо сладким, приятным парфюмом и человеческим теплом, таким тоскливо знакомым. А еще — свежей кровью. — Тебе плохо? На плечо бесцеремонно опустилась рука, и Изуку пришлось посмотреть в ответ. У нависшего над ним парня оказалось симпатичное обеспокоенное лицо и красные глаза, фонарь за его спиной подсветил странно торчащие во все стороны волосы того же оттенка. Он был одет во что-то темное и драное, производя первое впечатление то ли музыканта, то ли безумного бездомного. Изуку мельком подумал, что это сильно контрастирует с заботливым тоном. — Н-немного, — вяло ответил он, стараясь не открывать рот слишком широко. Но парень, кажется, все равно заметил, потому что его глаза удивленно расширились. — Оу, — загадочно протянул тот, не отпуская его плечо и почему-то совсем не пугаясь, а затем вдруг поднял и потянул за собой. Изуку оторопело попробовал сопротивляться, но таинственный красноволосый музыкант только шикнул на него, будто на глупое животное, продолжая уперто тащить его куда-то в подворотню, и сказал: — Я могу помочь, окей?.. Изуку ошарашенно пялился, стараясь думать головой, а не желудком. Напасть на так опасно маячащую перед лицом беззащитную шею прямо сейчас хотелось до одури. А вот парня его клыки, кажется, совсем не волновали. Мысли вяло шевелились в голове, порождая все более тревожные вопросы. Он не заметил? Посчитал бутафорией? Сумасшедший? Или маньяк? Может, он принял его за кого-то другого? За наркомана или больного, и теперь тащил его подальше, чтобы предложить дозу? Через черный ход они вошли в бар, из которого Изуку ранее слышал музыку, и парень осторожно завел его в маленькую подсобку, прикрывая за собой дверь. Изуку бегло осмотрелся — места было мало, у стены стоял крошечный столик, холодильник и пара стульев, у входа примостились узкий железный шкаф и высокая вешалка с зеркалом. Сладкий запах успешно перебивал все остальные, будто был единственным во всей округе, и это напрягало, потому что Изуку успел привыкнуть доверять нюху. Это было одним из обязательных условий его выживания, жалко было бы вот так внезапно его лишиться. В подсобке странный парень вытащил из холодильника полулитровую пластиковую бутылку, в которой плескалось что-то темное, пихнул ему в руки и тихо сказал: — Пей. Изуку бросил на него расфокусированный взгляд, открутил крышку и пугливо принюхался. Из бутылки металлически пахнуло кровью, не животной — та пахла совершенно иначе. — Зачем?.. Загадочный музыкант молча скрестил руки на груди и выжидающе уставился, эмоционально двигая бровями и несколько раз указывая глазами на бутылку. Страхом или угрозой от него не пахло совсем, только чем-то вкусным — так сильно, что чесались клыки. От голода сознание мутилось. Все это казалось очень неправильным, но терять Изуку было нечего. Вряд ли его собирались отравить. Было бы как-то глупо и бессмысленно вот таким образом ловить вампиров в одном из городов страны, где их уничтожали по одному лишь подозрению. А еще глупее — тащить опасное, клыкастое и жутко заразное существо в два раза сильнее себя в тесную подсобку и поить его там кровью из бутылочки, словно новорожденного котенка. Изуку глубоко вдохнул, задерживая дыхание, и присосался к горлышку, пробуя неприятно холодную загустевшую кровь. На языке осел пластиковый привкус. В несколько глотков выпив все, он осторожно закрутил крышку и вернул бутылку владельцу, прислушиваясь к себе — голод медленно отступал, тело разогревалось, наполняясь кровью, как всегда бывало после охоты. Ничего страшного не произошло. Сложиться кучкой пепла больше не хотелось, усохнуть цветком, вроде, тоже. Изуку почувствовал, как краснеет лицо, приобретая нормальный цвет, теплеют кончики пальцев и втягиваются клыки, превращаясь в обычные зубы. Внезапно вернулись все звуки, за стенкой заиграла музыка. Снова захотелось жить, парень перед ним теперь казался просто святым, а вопросов только прибавилось. Тот дружелюбно улыбнулся ему, разглядывая, и протянул руку: — Киришима Эйджиро, — представился он. — Я тут бармен, и у меня полно друзей, похожих на тебя. Можешь приходить за коктейлем, если хочешь.***
На шестой раз, когда Изуку обнаружил себя сидящим в углу темного прокуренного бара, в котором работал Киришима, он решил, что эта опасная привычка однажды дорого обойдется. После того случая с кровью он позорно сбежал, нелепо представившись и скомкано поблагодарив, и еще неделю без повода не появлялся на улице, выходя только на подработку в круглосуточном магазине, где по ночам расставлял товары. Застегиваясь под горло, Изуку натягивал капюшон до глаз и передвигался исключительно по теням. Каждую секунду казалось, что сейчас из-за угла появится отряд Департамента, потому что все наверняка узнали, кто он такой. Но никто не появлялся, чтобы убить его серебряной пулей, дни шли своим чередом, и голод постепенно возвращался, вновь высушивая изнутри. Бабушка Чие, у которой он снимал комнату, недовольно вздыхала и косилась каждый раз, когда он возвращался под утро, но в целом была не против его образа жизни и, кажется, ничего странного за ним не подозревала. Вряд ли бледный улыбчивый подросток-полуночник вызывал особые подозрения, таких сейчас было полно. При заселении Изуку показал ей свою старую страховую карточку, и этого оказалось достаточно, чтобы поверить в его возраст, потому что платил он всегда вовремя. В первую же попытку поохотиться ноги сами принесли его к бару. Изуку очнулся, стоя у расписанной граффити двери, окутанной знакомым теплым запахом. И это уже казалось провалом, потому что раньше он не позволял себе охотиться в одних и тех же местах так часто. По какой-то причине, стоило ему войти в «радиус Киришимы», как он про себя это назвал, и все другие запахи просто выключались — не оставалось ни одного другого, кроме сладковатого, почти ягодного аромата его крови. Изуку соврал бы себе, если бы сказал, что на ручку входной металлической двери нажимал, откровенно не наслаждаясь. Он оправдывался тем, что дело не только в запахе — просто было очень любопытно, что там внутри, правда ли, что есть другие такие же вампиры, живущие рядом с людьми. И что за человеком был этот Киришима. И так целых пять раз. Изуку тяжело вздохнул. Казалось, Киришима его успешно не замечал. Изуку старался скрываться, прятался в тенях зала, вовремя уходя и загораживаясь другими посетителями, и все время таскал любимые бесформенные толстовки с большими капюшонами, мешающие рассмотреть подростковое тело и примечательные темно-зеленые кудрявые волосы. Народу в далеком от людных улиц баре обычно было много, и все местные посетители выглядели достаточно криминально, чтобы не возникало лишних проблем. Тут ни к кому не присматривались, никому не задавали неудобных вопросов. Так было не принято — это Изуку заметил еще на второй раз. Занимая маленький одноместный столик в самом дальнем углу, он наблюдал и мысленно конспектировал: как Киришима разговаривает, чем живет, чем дышит. Изуку не знал, зачем ему это, просто было до жути интересно. Хотелось увидеть и услышать больше, а любопытство и сладкий запах притягивали его сюда, словно мотылька. Изуку впервые встретил человека, который был к нему так самоотверженно добр в первую же встречу, ничего не потребовав взамен. И даже не к человеку, а к «кровожадному чудовищу». Киришима казался странным и удивительным существом из какого-то другого мира, где всегда светило солнце, озаряя его зубастую улыбку, и радужные пони скакали по зеленым лугам в страну счастья, волшебным образом избавляя от всех проблем. В него попросту не верилось. Сам Изуку не был настроен так оптимистично и пока мог только подозрительно наблюдать. Он всегда был скромным, ему и до укуса сложно было находить друзей — не говоря уже о девушках, рядом с которыми Изуку забывал все слова. Из лис, белок и прочей живности в лесу были так себе собеседники, поэтому навыки нормального общения за время вынужденного отшельничества он совсем растерял и не знал, как можно подступиться. Киришима был совсем другим. Всегда бодрый, активный и такой до неприличия радостный, будто вокруг него не существовало грязи, недовольства и проблем, окружавших остальных. Он легко завязывал разговоры, прикасался невзначай, широко дружелюбно улыбаясь, и напропалую флиртовал со всеми в равной степени — и с девушками, и с парнями, не стесняя себя какими-то рамками. И, кажется, делал это совершенно неосознанно. Последнее слегка выбивало из колеи, заставляя остатки крови в организме приливать к лицу. Для Изуку такое поведение всегда казалось чем-то очень личным и запретным, а Киришима будто всегда только так и жил. Хотя, куда уж запретнее, чем быть комаром-переростком вне закона. Изуку не искали, потому что достоверно не знали о его статусе и не вносили в списки на уничтожение. Пока. Только в списки пропавших в его родном городе, в которых просто было затеряться. Киришима казался каким-то… легким. Несколько раз, когда у Изуку были выходные, и он приходил раньше, тот всегда появлялся в разное время, совершенно непунктуально опаздывая, и громко ругался, роняя выпадающие из рук ключи. Но его никто никогда за это не ругал — по крайней мере, Изуку не видел. Киришима часто отпрашивался пораньше, и другой бармен отпускал его за одно лишь протяжное «пожалуйста» и широкую улыбку. Киришима любил свою работу, таскал специально порванные вещи разных цветов, фальшиво напевал что-то совсем немелодичное себе под нос, протирая бокалы и иногда наливая явно больше чем нужно, и отшучивался, что это за счет заведения, потому что интересный собеседник заставлял его отвлечься. Киришима был очень ярким во всех своих действиях, в каждом аспекте своего «я». Неприлично живой в ночной темноте. Изуку не позволял себе следить за ним до дома, потому что это было бы как-то совсем жутко, но в баре не мог отвести взгляд, подолгу зависая в неподвижности. И впитывал, принюхиваясь и наслаждаясь ощущением бурлящей рядом жизни. К Киришиме тянуло погреться — в своем далеком баре он напоминал забытое солнце, которого Изуку не видел уже несколько лет. Жажду познакомиться поближе подстегивало еще и то, что Киришима, единственный из всех людей, знал правду об Изуку — и так никому и не рассказал. Изуку интересовало все: откуда у Киришимы шрам через весь правый глаз, который ему даже шел, добавляя широкой улыбке симпатичной дерзости, почему тот спас его тогда, и что у него за друзья, если он готов был помочь первому встречному вампиру, страдающему от голода на улице перед его баром. Но спрашивать было как-то страшно, поэтому Изуку просто смотрел, стараясь не отсвечивать. И даже в голове не позволял себе называть его по имени. Однажды вечером к Киришиме заявился странный парень. У него были яркие желтые глаза и светлые волосы с претенциозно выкрашенной черным молнией на челке. Броско одетый, он сильно выделялся даже на фоне остальных посетителей. Неспешно пройдя через весь зал и заняв стул у самой стойки, он сразу привлек к себе внимание. Потому что казался слишком красивым для обычного человека — как модель с обложки какого-нибудь журнала. Изуку по себе выяснил, долго разглядывая изменения в зеркальном отражении, что мифическая вампирская красота иная, хищная. Она была вроде привлекательной расцветки у животных — украшением, играющим роль приманки. После укуса внешность не менялась полностью, но кожа и черты лица искажались, становясь кукольно идеальными и пропорциональными, словно на отретушированной фотографии. Немного жутковатыми. Запах этого странного парня нельзя было учуять, потому что Киришима был слишком близко, но Изуку стало любопытно, и он осторожно подобрался ближе. До этого других вампиров он видел только украдкой, и те не отличались особой интеллигентностью, в своей звериной дикости вполне оправдывая звание «чудовищ». Киришима отнесся к странному посетителю с неожиданным теплом. Быстро стало заметно, что они близки — точно ближе, чем с другими, даже постоянными клиентами. Киришима иначе разговаривал и смотрел, слушал очень внимательно, без своей привычной «дежурной» улыбки, будто ему действительно было интересно, а парень рядом с ним совсем расслабился, очеловечиваясь на глазах. Оба вели себя так свободно, словно между ними не было разницы. Будто их крепко связывало что-то общее — может, прошлое или старая дружба. Когда парень улыбнулся, через трубочку посасывая из бокала красную жидкость, налитую Киришимой, у Изуку почти не осталось сомнений — из-под его верхней губы всего на мгновение мелькнули едва выступившие клыки. После того вечера Изуку много размышлял и пришел к выводу, что в баре можно незаметно купить кровь — именно она, скорее всего, была в стакане того парня. Это объясняло бы, что подразумевал Киришима, говоря о «коктейле» в ту ночь. А еще подсказывало, откуда у него такие друзья, и почему он так спокойно воспринял самого Изуку, когда понял, кто он. Потенциальный постоянный клиент. Это всего лишь значило, что можно больше не охотиться и попробовать купить жизненно необходимую кровь в баре. Звучало даже как-то… цивилизованно. По-человечески. Пусть холодная, мертвая и невкусная, но она не требовала убийств и беготни по ночному городу в поисках подходящей жертвы, в постоянном страхе быть пойманным. Это было бы отличным выходом, и Изуку даже немного воодушевился, собираясь с силами, чтобы решиться спросить напрямую. Как только у него появились свободные деньги с ночной подработки, он вознамерился купить себе что-то помимо толстовок и джинс, занимающих крошечный шкаф в комнате, и долго выбирал одежду через интернет на допотопном компьютере недобро на него поглядывающей домовладелицы. Спустя почти два часа внепланового изучения параметров и свойств тканей, на которое он отвлекся в процессе, Изуку остановился на белой рубашке с синей жилеткой и узких черных джинсах. Должен же у него был появиться хоть один комплект приличной одежды. Вовсе не для того, чтобы привлечь к себе чье-то внимание. Просто это было правильно. В новых вещах он чувствовал себя комфортно. Они выглядели не так официально, чтобы Киришима подумал что-нибудь странное, и не слишком просто, чтобы занять стул у стойки и заговорить, наконец, как посетитель, а не жуткий сталкер. Потому что заговорить хотелось давно, но Изуку слишком нервничал и откровенно отвлекался на чужой запах, чтобы вести себя нормально и не вздрагивать от каждого движения. Красивая одежда, словно броня, вселяла хоть какую-то зыбкую уверенность. Изуку почти все продумал, собираясь в бар. Не учел только одного — собственной внешности. Обычным людям вампиры нравились, казались красивее и притягательнее, интереснее, поэтому в тот вечер, пока он пробрался до стойки, ему пришлось не меньше трех раз умереть от смущения, когда с ним заговаривали незнакомые девушки. А некоторые и не просто заговаривали, позволяя себе под дружное хихиканье ущипнуть его пониже спины. Он совершенно забыл, что для других посетителей будет выглядеть привлекательно — в последнее время как-то не до этого было. Заняв, наконец, высокий стул у самой стойки, Изуку облегченно выдохнул. В баре было жарко и душно, в воздухе плыл плотный сигаретный дымок, но вампиры не потели и почти не краснели, хоть какой-то во всем этом был плюс. Киришима разговаривал с девушкой на другом конце, наклонившись и что-то увлеченно рассказывая, а та хихикала и кокетливо качала головой, внимательно слушая. Изуку отвернулся, разглядывая бар. В будний день посетителей было не очень много, да и время уже было слишком поздним, поэтому некоторые столики пустовали. — По какому поводу приоделся? — вдруг раздалось над головой. Изуку вздрогнул и обернулся, резко проваливаясь в чужой запах. Кажется, к такому репетиции перед зеркалом его не подготовили. Он множество раз видел оценивающий взгляд Киришимы на других — издалека, с безопасного расстояния — но на себе не испытывал ни разу. Сейчас Изуку был даже рад, что кровь в последний раз пил почти неделю назад, иначе он сидел бы уже пунцовый до самой шеи. Взглядом опершегося на стойку обеими руками Киришимы наверняка можно было топить лед или выжигать по дереву. Изуку был не уверен в самой возможности такого в реальности, но на себе ощутил очень хорошо. А потом до него внезапно дошло. — В-в каком смысле? — переспросил он, растерянно заикнувшись. — Чувак, я рад, что ты решился подойти. Ты ведь не думаешь, что кто-то вообще мог бы не заметить, как на него ежедневно пялятся из угла? — насмешливо произнес Киришима. — Да еще и так плотоядно. Изуку ошарашенно уставился на него и растерянно моргнул. То есть, все это время, что он прятался, Киришима видел? И знал, что Изуку за ним следит? И ничего не сказал и не сделал? Кажется, у него даже забилось давно остановившееся сердце — специально, чтобы замереть в ужасе. Мозг подло перезагрузился. Все это оказалось слишком неожиданным. — Я… — многозначительно начал он, заикаясь. — Я хотел бы… Наверное, может быть, совсем немного… Если это возможно… Киришима удивленно приподнял брови, слушая его жалкие попытки высказаться, и тихо засмеялся. Изуку раньше не замечал, что у него необычно заостренные зубы, но сейчас чужое лицо оказалось так близко, что можно было рассмотреть все, включая неровную линию шрама и лучики морщинок в уголках глаз. Это было странно, непривычно и, почему-то, дико смущало. — Мидория, — вдруг сказал Киришима, и Изуку замер, резко захлопнув рот. — Я догадываюсь, зачем ты пришел. Сделаю тебе фирменную «Кровавую Мэри». Но вот это все… — он указал взглядом на его одежду, медленно осмотрев с ног до головы, — очень мило. Изуку сглотнул. Захотелось то ли спрятаться под стул, то ли сбежать, то ли схватить откровенно наслаждающегося его смущением Киришиму в охапку и что-нибудь с ним сделать. Не обязательно укусить. Тот ведь даже фамилию его запомнил с первой встречи, и теперь Изуку готов был провалиться, настолько сильно от этого факта загорелось в груди. Кажется, так не жгло даже в школе, когда он был влюблен в свою одноклассницу, и та улыбалась ему через проход между их партами. Сладкий запах и неуместные воспоминания вывели из равновесия, и Изуку провалился в прострацию, пока Киришима отошел обслуживать других клиентов. Поэтому, когда к нему подсел какой-то незнакомый парень и завел разговор, он не сразу сообразил, что что-то идет не так, отвечая на вопросы поверхностно и невпопад. Даже случайно назвал свое настоящее имя, хотя обычно старался избегать этого вопроса. — …такие красивые губы, — донеслось до него сквозь мешанину мыслей, и Изуку встрепенулся, резко включаясь в диалог. Кажется, он все прослушал, невнятно угукая и со всем соглашаясь, поэтому даже не понял, как разговор свернул в неуютное русло. Тем временем, темноволосый парень, чье имя он тоже пропустил, и от которого неприятно разило алкоголем, придвинулся ближе на своем стуле и продолжил почти заговорщицки: — Изу-кун, не хочешь продолжить вечер в другом месте? Глаза Изуку наверняка приняли форму идеальных кругов, потому что таких предложений ему за всю жизнь еще ни разу не поступало. Он оказался морально не готов и только поджал губы, напряженно хмурясь. Настойчивый парень воспринял его пораженное молчание за согласие и, широко ухмыляясь, бесцеремонно устроил свою руку на его колене. Изуку испуганно дернулся, отмирая, попытался отодвинуться и растерянно пробормотал: — Не хочу. — Да ладно тебе, еще скажи, что пришел сюда просто так, — протянул тот, крепче стискивая колено. — Ты вообще в зеркало себя видел, малыш? Несмотря на все мифы, Изуку в зеркало себя очень даже видел, и ничего особенного, кроме того, что слегка усовершенствованное тело навсегда осталось шестнадцатилетним, там не находил. Но назойливому парню это знать было совершенно не обязательно. Изуку не понимал, как правильно выбраться из ситуации, чтобы никому не навредить — в словах и отказах он был не силен, а уходить из бара никуда не собирался. Парень опустил вторую руку ему на плечо и наклонился ближе. Изуку зажмурился, отклоняясь и совсем теряясь, но тут на черную рубашку приставучего собеседника внезапно выплеснулась вода, заставляя его резко отпрянуть. Целый стакан холодной воды, прямо со льдом и трубочкой, по чистой случайности оказавшийся на стойке рядом. Изуку удивленно взглянул на подошедшего Киришиму. Тот наигранно ойкнул, не успев скрыть довольный оскал за дежурной улыбкой, и начал громко извиняться за неосторожность и собственную криворукость. По мнению Изуку, звучало все это не слишком искренне. Он благодарно улыбнулся, поднимая на Киришиму взгляд, и тот незаметно подмигнул, разрождаясь новым потоком извинений. До конца ночи им так и не удалось поговорить — посетителей внезапно стало больше, чего Киришима явно не ожидал, и он успел переброситься с Изуку еще только парой слов, когда приносил высокий стакан с кровью. Проходя мимо, он неожиданно предложил подождать, пока закончится его смена, но Изуку боялся не успеть домой до рассвета — привычка прятаться давала о себе знать. К тому же, спать хотелось зверски — даже вампирский организм не смог сделать из него нормальную сову, заставляя просыпаться слишком рано и ложиться недостаточно поздно, и он виновато пообещал обязательно прийти завтра. Киришима на это сощурился и негромко фыркнул, быстро наполняя чужие бокалы: — После сегодняшнего, наверное, не стоит просить телефон? Изуку не понял, почему его это так смутило, и сначала задумчиво кивнул, уставившись в пол, а потом очень серьезно ответил, прежде чем уйти из бара: — А у меня его сейчас и нет. Надо будет купить…***
С того вечера прошло почти два месяца. Изуку приходил каждую ночь — сразу, как только заканчивалась его смена в магазине — и знал наизусть все расписание Киришимы, которого только изредка заменял высокий татуированный парень по имени Серо. С ним Изуку тоже познакомился, но не был уверен, что тот знает о вампирах и поставках донорской крови, поэтому пропускал его смены и в такие ночи старался занять себя чем-нибудь другим, маясь от скуки. Киришима действительно оказался удивительным. Он занимался спортом, увлекался кучей разных вещей, от музыки до рафтинга, и как-то затащил Изуку на ночную выставку современного искусства, где заставил задыхаться от смеха, с серьезным лицом расхаживая между экспонатами и придавая им свое значение — совершенно отличное от описанного в указателях. Киришима знал о вампирах так много, что в первую же неделю у Изуку закончилась новая тетрадь с заметками — сидя за барной стойкой, он готов был слушать и слушать, запоминая каждое слово. Это напоминало наркотик, которого всегда мало — как крови. Хотелось постоянно находиться рядом и смотреть, впитывая, как Киришима чешет кончик носа, вспоминая какую-то шутку, или встряхивает волосами, поправляя выкрашенные в красный пряди. Как серьезно относится к помощи другим и понятию мужественности. Как рассказывает о своих любимых сериалах и — иногда — о самых странных посетителях. После долгой изоляции Изуку понял, как сильно ему не хватало всего этого — смеха над глупостями, долгих разговоров, внимательных глаз напротив и обсуждений важных — и не слишком — вещей. Простого человеческого общения. Как-то Киришима убедил его познакомиться со всеми фильмами, которые вышли за последние пять лет, и они потратили на это несколько общих выходных, пару раз случайно пропустив восход солнца. Тогда Изуку приходилось оставаться, и они вдвоем торопливо занавешивали окна в комнате подручными предметами. Это было бы страшно, опасно и безрассудно, если бы не было так смешно — Киришима постоянно ронял слишком тяжелое одеяло с карниза, предлагал спрятаться за диваном и обещал загородить собой в крайнем случае: «Не поможет, конечно, но хоть обнимемся напоследок». Смелости на объятия у Изуку пока не хватало, но рядом с Киришимой он чувствовал себя удивительно живым. И это стоило каждой потраченной минуты — будто у него действительно было на это право. Того парня, которого он видел в клубе в прошлый раз, звали Каминари, и они с Киришимой дружили уже несколько лет, познакомившись однажды на ночном концерте. На вампира тот походил мало, отличаясь от обычного студента, ведущего ночную жизнь, только чересчур красивым лицом, и давно привык к городу, тоже найдя способ справляться с вампиризмом. К Изуку он отнесся дружелюбно и почти равнодушно, совсем не удивившись его присутствию, и пообещал помочь в случае, если вдруг понадобится. При своем легкомысленном виде, Каминари зарабатывал выуживанием и продажей информации и мог, при желании, найти кого угодно и где угодно. Все-таки купив телефон, Изуку наконец-то получил возможность нормально пользоваться связью и интернетом, и они с Киришимой даже обменялись контактами. Изуку долго мучился, придумывая, как его записать, и в итоге, тот просто развернул телефон к себе, удерживая теплыми ладонями ледяные руки Изуку, и вбил себя как «Эйджиро». В тот момент Изуку не мог думать ни о чем, кроме того, что тот подвинулся слишком близко и пах слишком вкусно, поэтому почти пропустил сказанное Киришимой тихое: «Эй, ты ведь знаешь, что уже можешь звать меня по имени, правда?» В переписках Киришима использовал кучу разных смайликов, странно сокращал слова и эмоционально слал сердечки, продолжая его смущать. Изуку сомневался, стоит ли отвечать тем же, сосредоточенно подвисая над картинками, но так и не решался на что-то кроме вежливых улыбок. Казалось, Киришима искренне радовался каждой встрече и совсем не жалел потраченного на него времени. И всегда улыбался. Хотя он вообще всем улыбался, это Изуку успел отметить и оценить — жизнелюбия и скрытности в Киришиме было примерно поровну, иначе тот вряд ли смог бы работать в таком месте. А еще Изуку начал ловить на себе его взгляды — не те прямые, откровенно оценивающие, которыми Киришима неконтролируемо раскидывался направо и налево, вызывая румянец у клиенток и нередко смущая даже мужчин, а другие — украдкой, издалека, задумчивые и нечитаемые, пока тот протирал стаканы или стойку, пока смешивал коктейли и обслуживал других клиентов. Пока думал, что Изуку не видит. Или когда считал, что он спит — на диване, в его комнате. Наверное, все это Изуку просто мерещилось, но в такие моменты уже привычный запах Киришимы окутывал его, щекоча нос теплой сладостью, ладони и кончики пальцев начинало покалывать, а по венам будто разливался обжигающий кипяток. Странное чувство было похоже на жажду крови, но гораздо мягче и легче. Если бы его сердце могло биться, в эти моменты оно обязательно выдавало бы его с головой своим оглушительным грохотом. Изуку был уверен в этом наверняка. Особенно когда они сидели в транспорте или у Киришимы дома — совсем рядом, так, что Изуку слышал его ровное дыхание. Он стеснялся признаться самому себе, но ему очень хотелось, чтобы все это не казалось. Наверное, с ним что-то было не так. Помимо рациона и физических особенностей, конечно. За такие мысли было неловко — каждый раз при встрече. Особенно когда Киришима широко улыбался, сверкая блестящими энтузиазмом красными глазами, и называл его своим другом или «бро». Они так много разговаривали — в основном ни о чем, когда кругом были лишние уши — что Изуку сам не заметил, как разболтал о себе почти все. Его новая жизнь была не слишком насыщенной, но он все равно рассказывал о мелочах, которыми хотел поделиться: о домовладелице, у которой снимал комнату, о нехитрой работе, желании однажды начать снова нормально жить и вернуться к тренировкам, которыми занимался раньше, потому что с детства мечтал стать полицейским и помогать людям. О героях своего детства, на которых хотел быть похожим. И о том, что в школе у него не ладилось с одноклассниками. О своей семье, с которой не смог даже толком попрощаться и теперь опасался пытаться узнать, как у них дела. И, конечно, о пяти годах, проведенных в лесах. Хотя о них Изуку рассказывал с неохотой и только потому, что Киришиме было очень любопытно. В такие моменты тот внимательно прислушивался, заинтересованно наклоняясь ближе, задавал кучу вопросов и изредка быстро проводил языком по нижней губе, увлеченно вникая. От этой его привычки у Изуку пересыхало горло, заставляя неловко хрипеть и смущенно отворачиваться. Это пугало, потому что могло навредить кому-нибудь — людям вокруг, случайным прохожим или Киришиме. Особенно Киришиме. Поэтому Изуку старался не лезть и не анализировать ту часть собственного сознания, которая не могла спокойно относиться к губам, глазам, рукам, плечам, голосу, привычкам… всему Киришиме в целом. Во главе с его яркой зубастой улыбкой и сладким запахом. Эти мысли казались неправильными и какими-то подлыми — все-таки, помимо общения, Изуку не хотелось причинять неудобство своей навязчивостью. Он надеялся не быть таким, как остальные посетители, приходящие получить свою дозу флирта у симпатичного безотказного бармена. Но внимание все равно было приятным — Изуку очень давно не проводил ни с кем столько времени, боясь раскрываться. И еще дольше у него не было никого, кого он мог бы назвать своим другом.***
Про себя Киришима говорил редко и неохотно, больше отшучивался. Только однажды, когда он закончил раньше и шел вместе с Изуку до автобусной остановки, вдруг взглянул на него искоса, помялся, шаркая кедами по мокрому асфальту, и негромко рассказал, как так вышло, что он — бармен, помогающий вампирам. Его лучшего друга («у него ужасный характер, но на самом деле он не так плох, как кажется»), с которым они вместе учились в школе, а потом и в университете, укусил вампир. На самом деле, по словам Киришимы, не каждый укушенный превращался, и неугомонному другу еще могло повезти, если бы он не полез бить тому вампиру морду и не расцарапал все кулаки о чужие клыки, заразившись наверняка. Тогда они учились на первом курсе дневного отделения и делили комнату в студенческом общежитии на двоих. Их родители жили в других городах, обеспечивать себя приходилось самостоятельно, и других вариантов не осталось — другу пришлось бросить обучение, чтобы выжить после обращения. А Киришима не смог его оставить. Невозможность жить днем делала его друга почти беспомощным. Да и в ночное время тот наверняка адекватностью не отличался, Изуку по себе знал, что бывает, если не утолять жажду. Киришима быстро нашел выход: добровольно взвалил на себя поиски крови, которой не хватились бы, устроился барменом на полную ставку, забрав себе все возможные смены, включая дневные, и пытался удержать друга от необдуманных рывков и суицидальных поступков. Учебу тоже пришлось бросить — попросту не хватало времени. В первое время им было тяжело, особенно пока друг привыкал к новому телу. Но тот, как уверял Киришима, всегда был волевым человеком и уже через полгода устроился на работу в какую-то ночную лабораторию с опасными для людей реагентами, а после — вообще съехал от Киришимы, начав жить отдельно. Сам Киришима так и остался работать в баре и сейчас снимал целую квартиру неподалеку в одиночестве — ее Изуку в последнее время видел чуть ли не чаще, чем собственную комнату. Имя своего друга Киришима упорно не называл, и это неприятно кололось где-то в затылке. Будто он пока недостаточно доверял для того, чтобы раскрыть информацию, которая могла подвергнуть опасности кого-то еще. — Ну, не так уж все и плохо вышло, правда? Ему всегда больше нравилась химия, не знаю, зачем он на криминалиста пошел, — улыбнувшись, сказал Киришима. — Может, оно и к лучшему, что у нас с учебой не сложилось. Кажется, из меня вышел бы так себе криминалист. В баре мне нравится больше, чувствую себя… кому-то полезным. Он помолчал, задумчиво теребя завязку на теплой красной толстовке. — Хозяину, по сути, все равно, чем я тут занимаюсь. Раньше это было не очень популярное место, я многое переделал, по мелочи: стены перекрасил, проводку починил, столики. Даже уборную отремонтировал. И люди как-то потянулись, стало оживленнее. Изуку наклонил голову к плечу, внимательно прислушиваясь. Город тихо шептал о чем-то своем, вокруг не было ни души, а Киришима отводил глаза, и его сердце билось быстро-быстро. Перебивать не хотелось. — Вампиров легко научиться отличать, если поживешь с одним. Я раньше тоже считал, что это неконтролируемые бездушные животные. Ну, знаешь, все эти жуткие новости по телевизору, да и нам на первом курсе показывали тела, чтобы умели отличать… А потом, как Ба… моего друга укусили, бояться перестал. Разобрался. Киришима нахмурился, сжимая кулаки. — Несправедливо так поступать. Вампиры не больные и не чудовища, они обычные люди, как и все остальные, и вполне могли бы нормально жить. После превращения не меняется суть… Его тон потяжелел, слова стали весомыми, как падающие по одному камушки. — Поэтому, когда я начал снимать квартиру, решил помочь кому-нибудь еще. Находил вампиров, или они сами меня находили, а я предлагал рабочий вариант. Все-таки лучше в баре раз в неделю пропустить стаканчик, чем нападать на кого-то, правда? К тому же, все говорили, что я сильно пахну, и рядом со мной невозможно учуять никого другого. Вот я и подумал, что это даже хорошо — другим посетителям безопаснее, никого не укусят. Изуку закусил губу и нахмурился. Его давно мучил один вопрос, и сейчас было самое время его задать. — Киришима-кун, а где ты берешь кровь? Киришима удивленно моргнул и тихо рассмеялся. — Ну, — смущенно протянул он, почесав затылок, — моя бывшая девушка работает в больнице. Она знакома с тем другом, разбирается в химии, биологии и всем этом… Прости, точнее не скажу. Но ее не устраивает государственная политика, она изучает вампиров, вот и… Они, наконец, добрались до остановки. Киришима надолго замолчал, засунув руки в карманы и щурясь на оранжевый фонарь. Изуку растерянно замер рядом, не зная, что можно сказать. В голове вертелось множество вопросов, но, по крайней мере, стало понятно, почему Киришима помог ему в первую встречу. Изуку слабо улыбнулся, опустив голову. Хотелось прикоснуться — взять за руку или обнять, почувствовать кожу под пальцами, сделать что-нибудь такое. Глупое, теплое, человечное — и слишком личное. Киришима казался совершенно невозможным, когда просто так говорил о сложном, приравнивая вампиров к людям. Он не мог смотреть, если незнакомцу было плохо, не мог оставить кого-то в беде с его проблемами и относился одинаково по-доброму ко всем, будто пол, вид, прошлое и социальный статус не имели для него совершенно никакого значения. Идеальный бармен. Чуткий собеседник, готовый подставить плечо. Не удивительно, что даже самые мрачные люди тянулись к нему сами — погреться у барной стойки. Киришима с успехом заменял собой солнце всем, кто попадал в его окружение. Изуку не встречал никого подобного раньше. И теперь вдруг испуганно понял, что, наверное, больше никто и не нужен. Если рядом уже есть Киришима, которого и так было незаслуженно много для него одного. — Ты второй человек, которому я все рассказал. Даже сразу как-то легче стало, — выдохнул тот вдруг. Посмотрел на него искоса и подмигнул. — Опасная информация, между прочим. Ты же не сдашь меня Департаменту? — Нет, — покачал головой Изуку, улыбаясь, и глубоко вдохнул. — Друзей не сдают властям, я ведь правильно понял? Киришима удивленно поднял брови и прыснул в кулак, толкая его плечом. И так и замер, прислонившись. Он был выше Изуку на голову, хотя они были почти ровесниками — просто Киришима не застревал в теле шестнадцатилетнего подростка и вообще выглядел гораздо старше. Чужое плечо под тканью драной футболки казалось горячим. Сладкий запах стал сильнее, Изуку услышал стук сердца — ускорившийся, когда Киришима осторожно приобнял его, красными ушами отсвечивая на всю темную улицу. Больше они не говорили, но, по мнению Изуку, автобус в ту ночь приехал слишком быстро.***
В баре было не протолкнуться, народу в маленькое помещение набилось почти до отказа. В воздухе висел душный дым, перебивая даже привычный запах Киришимы, и Изуку еле добрался до своего места у стойки, отнекиваясь от липких предложений познакомиться. Он больше не стеснялся приходить в толстовках — это было безопаснее для него и окружающих, — но изредка все-таки переодевался. Киришима так смотрел каждый раз, когда Изуку надевал рубашку, что он просто не мог отказать себе в этом, хотя признать это оказалось нелегко. Сегодня, из-за наплыва народу, бармены работали вдвоем. Киришима был занят — болтал со стайкой клиенток, ловко делая разноцветные коктейли и попутно обслуживая других. Он вел себя как обычно — всем приятно улыбался, излучая убийственное очарование, и перебрасывался незначительными приветствиями с каждым знакомым посетителем. Уделял обязательное внимание, как он это называл. «Что я буду за бармен, если не смогу поддержать разговор?» — заговорщицки сказал он как-то, наклонившись через стойку, и Изуку невежливо прослушал все остальное. Смешивая в шейкере очередную кислотную «Маргариту», Киришима стрельнул в его сторону хитрым взглядом, показывая, что заметил, и Изуку улыбнулся в ответ, устраиваясь на только освободившемся стуле. Осмотрел зал. Этим вечером в помещении было много тех, кого он видел впервые, и это смутно беспокоило, как комариный писк на грани слышимости. Конечно, ажиотаж был ожидаем — город отмечал государственный праздник, у всех был законный выходной, но Изуку до празднования не было никакого дела. Он просто наслаждался возможностью лишний день отдохнуть от работы и прийти пораньше, и теперь такое количество людей немного нервировало. Вытащив телефон из кармана, он попытался открыть новости, чтобы чем-то себя отвлечь, пока Киришима обслуживал клиентов, но значок в углу экрана мигнул крестиком, ясно давая понять, что связи нет, а значит, нет и интернета. Это было странно. Обычно в баре сеть ловила без проблем, и Изуку невольно напрягся, оглядываясь и пряча телефон обратно. Интуиция подсказывала, что что-то не так, но все вокруг казались расслабленными, большинство людей просто пили и разговаривали, кто-то шумно отмечал, но среди них не было никого, кто выглядел бы подозрительно. Сейчас невозможность чувствовать какие-либо запахи, кроме сладкого киришимовского, казалась совсем некстати. Настоящую тревогу Изуку ощутил, когда в баре на секунду мигнул весь свет, начиная от настенных светильников и заканчивая подсветкой бара и стойки. Все вместе, включая дурное предчувствие, действительно настораживало и больше не казалось случайностью. Что-то должно было произойти или уже происходило. Что-то опасное. Со стороны двери вдруг раздался странный шум, и Киришима на другом конце стойки резко дернулся, чуть не выронив бутылку — ему вход было видно гораздо лучше. Он бросил в сторону Изуку красноречивый взгляд, сорвался с места и отрывисто мотнул головой, указывая на подсобку. Изуку даже не стал оборачиваться на вошедших, плавно соскочив со стула и стараясь незаметно лавировать между людьми. Горло сдавило, липкий страх прокрался в голову, мурашками пробежав по коже спины — Изуку догадывался, что происходит, и от того, что с ним это было впервые, от того, чем это почти наверняка грозило, было очень, панически страшно. От облавы еще никто не уходил живым, ни один вампир, случайно или намеренно оказавшийся рядом. Это было известно всем, об этом гордо твердили во всех новостях и писали в газетах, демонстрируя на камеру только кучки пепла. Вампиров не щадили, не сажали в тюрьмы, не судили и не допрашивали. Их даже не брали под стражу — просто ликвидировали на месте. Человеческие права на них не распространялись. Изуку подошел к подсобке и потянулся к ручке дрожащей ладонью, но дверь сама распахнулась прямо перед его носом, и Киришима резко дернул его на себя, затягивая внутрь. Закрыл подсобку на ключ, повесил на стоящий у входа шкаф открытый замок и приглашающе раскрыл дверцы. Внутри было пусто, весь инвентарь и вещи Киришима куда-то убрал. — Залезай, они наверняка сторожат запасной выход, — прошептал он тихо, будто даже здесь, сквозь музыку и стены, их могли услышать. Изуку на ватных ногах забрался в шкаф, стараясь слиться с задней стенкой. Киришима неожиданно залез следом, прижимаясь горячей спиной к груди и загораживая его собой. Закрыл дверцы изнутри, громко лязгнув и дернув ручкой так, что висящий снаружи замок защелкнулся. Они оказались заперты вдвоем в узком металлическом шкафу, а где-то снаружи рыскал отряд Департамента. — Там же замок, — нервно зашептал Изуку, дыша через раз и почти паникуя, — как мы выберемся? Зачем ты пошел со мной? — Нас откроет Серо потом, когда они уйдут, — пробормотал Киришима, глядя в узкую щель на двери, и Изуку услышал, как сильно он нервничает — голос подрагивал от напряжения ничуть не меньше, чем у него самого. — Я уже говорил про свой запах? Знаешь, почему облавы всегда такие успешные? — Н-нет, — неуверенно ответил Изуку, хмурясь. — Потому что они используют других вампиров для поиска, это что-то вроде… — Киришима запнулся, — охотничьих собак. Мало кто знает, но у них есть собственные вампиры с промытыми мозгами, которых оставили в живых, но только в качестве ищеек. Я здесь, чтобы тебя не учуяли. Рядом со мной шанс меньше, потому что я глушу чужие запахи. Будем надеяться, что сработает… — Если меня вдруг… — сдавленно начал Изуку, а потом вдохнул, собирая волю в кулак, и быстро заговорил: — Если вдруг нас найдут, я нападу на них, а ты уходи. Притворись заложником, которому повезло. Тебя не тронут, ты ведь человек, на тебе нет ни одного укуса. Ты им не нужен, им нечего будет тебе предъявить… Киришима наощупь нашел его руку и сжал, зашипев сквозь зубы: — Даже, блин, не думай об этом. Дверь в подсобку заскрипела, и они оба замолчали, задерживая дыхание. Что-то зазвенело, будто большая цепь, тихо зашуршали шаги. Изуку за спиной Киришимы ничего не видел, но почувствовал вдруг, как тот весь окаменел, вглядываясь в щель. — Ну что? — раздался низкий мужской голос где-то совсем рядом, и Изуку испуганно вздрогнул — мужчина стоял прямо напротив шкафа, их разделяли только тонкие металлические дверцы. — Этот, — ответил второй голос, и цепь зазвенела громче, — ничего не чует. Башкой только трясет, видишь? Не понимаю, в чем дело. Надо в следующий раз оставлять хоть каплю мозгов, чтобы разговаривать могли… — Что в шкафу? — спросил первый. Серо, по всей видимости, вошедший с ними, равнодушно ответил: — Швабры и инвентарь. — А почему на замке? — Так чтобы не утащили, мы там еще и вещи свои держим вообще-то. — Мы? — зацепился второй голос. — Тут есть еще персонал? Изуку испуганно выдохнул и вжался спиной в стенку, стараясь не прислоняться к Киришиме, чтобы тот не почувствовал его дрожь. Но Киришима, не отрывая взгляда от щели, только сильнее стиснул его ладонь, успокаивающе поглаживая по тыльной стороне большим пальцем. — Ну да, — растерянно ответил Серо, — тут со мной один парень работает. Вы его в прошлый раз видели, высокий такой, красноволосый и зубастый. Улыбается еще много. — Я его помню, — холодно перебил первый. — И где он? — Покурить вышел еще до вас, скорее всего. Вы же не предупреждали, что будет проверка. — Ясно. Шкаф откроешь? — Конечно, — не дрогнув, ответил Серо. — Но ключи у Киришимы, придется подождать, пока вернется. — У нас нет на это времени, — зло прошипел второй. И бросил, явно обращаясь к кому-то другому: — В зале всех проверили? Громко зашумела помехами рация, искаженно сообщив в ответ: «Еще нет, слишком много народу». Кто-то из находящихся в подсобке мужчин недовольно цыкнул, и первый голос приказал: — Направляйте излучатель, проверим сразу всех. Рация ответила лаконичным: «Принято», — объявила готовность и начала обратный отсчет с десяти. — Этого на пол, — продолжил первый, послышалась возня и рычание. Изуку ничего не понял, а вот Киришима мгновенно сориентировался — осторожно развернулся, поднял руки Изуку вверх, заставляя зажать собственные уши, и навалился всем телом, вжимая в стенку и закрывая теплой ладонью рот. Изуку посмотрел в испуганные красные глаза напротив и не успел даже спросить, вопросительно подняв брови, как отсчет закончился. Наступила оглушительная тишина, словно все звуки разом отрубили. А потом Изуку услышал это. Это было похоже на невероятной мощности зов. Все вокруг завибрировало, или это сам Изуку завибрировал — забился, распахнув рот и пытаясь закричать, отозваться. За дверцами раздался громкий скулеж и глухой удар. Все мышцы свело в судорогах, но Киришима прижимал крепко, не позволяя молотить по стенкам ногами и руками, ухитряясь удерживать сразу все. У Изуку мелькнула мысль, что для человека Киришима очень силен. Снаружи что-то призывно пело, разрывая изнутри, вытягивая что-то из неподвижного сердца. Снова вернулось то чувство, как в самом начале, в первые дни после обращения, когда разум уходил на задний план, уступая место существу внутри, жаждущему крови, а Изуку приходил в себя только после успешной кровавой расправы. Все пространство заполнил сладкий запах Киришимы, ощущающийся теперь гораздо острее, въедливее — он заползал в ноздри, раздражал горло и проникал внутрь, глубже. Изуку почувствовал, как выдвинулись клыки, опасно упираясь в зажимающую рот ладонь, и попытался закрыть рот, из последних сил сопротивляясь превращению. Хотелось бежать прямо туда, откуда исходит этот звук, этот зов, и убивать-убивать-убивать, разрывая клыками живую плоть. В баре были люди, много людей, много свежей, беззащитной вкусной крови… Он вцепился в плечи Киришимы, откидываясь затылком назад, и зажмурился, почти не контролируя свое тело. Сосредоточился только на одной мысли: не укусить. Не допустить. Мантрой всплыли в голове слова, помогавшие ему в лесу, когда он сжимался от голода под деревьями, борясь с желанием сдаться Департаменту: «Я не монстр. Я человек, разумное существо, не монстр. Не монстр…» Казалось, эти секунды, растянутые агонизирующим мозгом, длились целую вечность. Как только воздействие прекратилось, звуки навалились разом. Выкручивающая суставы и мышцы судорога отпустила, и Изуку снова смог дышать, резко обмякнув в чужих руках. Кожу покалывало, будто кто-то с размаху ударил кувалдой по нервам. Киришима подхватил его, прислонив к стенке, тихо шикнул и отвернулся, прислушиваясь. Ничего еще не закончилось, их чудом не услышали. «Двоих поймали, не из бара, прибежали на луч», — сухо доложила рация, и один из мужчин в комнате хмыкнул: — Хорошая штука. Зазвенела цепь, и второй голос недовольно приказал: — Пошел. Дверь в подсобку снова скрипнула, шаги остановились рядом со шкафом, помедлили и двинулись дальше. Ключ в замке провернулся дважды, все стихло. Киришима осторожно отнял руку от его рта, продолжая напряженно прислушиваться, и Изуку невольно облизнулся, разглядывая бьющуюся жилку на шее. В голове до сих пор было мутно, а сладкий запах стоящего к нему слишком близко Киришимы никуда не делся, ощущаясь все так же остро. — Я не уверен, что они ушли. Подождем еще, — хмуро произнес тот. Изуку было удивительно все равно — страх уступил место голоду, в голове словно переключился невидимый рубильник. Странное расфокусированное состояние напоминало опьянение, но ему не с чем было сравнивать — до превращения Изуку ни разу не пил ничего крепче кофе. Сердце Киришимы билось громко, быстро и очень нервно, он весь был как натянутая струна, и Изуку почти увидел, почувствовал каждую вену в его теле. От шеи пахло так одуряюще вкусно, что он не удержался и прижался, встав на мысочки — губами в ложбинку, прямо туда, откуда так хорошо прослушивалось сердце. Разум плыл, но старая установка держалась крепко — Изуку не собирался его кусать. Но попробовать, ощутить на вкус хотелось так сильно, что он глухо застонал, вцепляясь в чужие руки. Провел носом от плеча к основанию шеи, по вырезу футболки и, высунув язык, прошелся им по солоноватой коже, едва касаясь самым кончиком. Киришима резко выдохнул от неожиданности. — Что ты делаешь… — начал он, и Изуку лизнул еще раз, увереннее, прихватывая губами горячую кожу и почти царапая удлиненными клыками. Ткнулся выше, глубоко, с наслаждением вдыхая. — Ты так вкусно пахнешь, — прошептал Изуку, ничего уже не соображая. — И улыбка у тебя… такая красивая… Ты просто потрясающий, слишком добрый… Он прижался плотнее, притираясь пахом к чужому бедру, и положил руку на шею с другой стороны, не позволяя отодвинуться. Внутри все взрывалось — казалось, именно этого он так давно хотел, и сейчас вдруг все легко и просто вставало на свои места, исполняясь, как по волшебству. Собственные действия не казались смущающе неправильными, даже наоборот. Изуку наконец-то покрывал желанную шею поцелуями, облизывал и еле сдерживался, чтобы не вонзить клыки, зарывшись пальцами в жесткие красные волосы. Киришима застыл, словно каменное изваяние, и не шевелился, кажется, перестав даже дышать. — Ладно… Только не кусайся, — вдруг хрипло произнес он, отмирая, и осторожно положил руки ему на бедра. Изуку словно током шарахнуло. Он резко отстранился, испуганно уставившись, и отпрянул, снова упираясь спиной в стенку — дальше бежать было просто некуда. В мозг острой спицей вонзилось понимание: он абсолютно точно сделал что-то не то. Все испортил. Застилающий сознание туман нехотя рассеивался, и Изуку постепенно накрывал ужас — он, что, самозабвенно целовал Киришиму, едва не кусая? И… упираясь стояком в его ногу?.. …а тот, что, просто сказал «ладно», будто все было нормально?! — П-прости, — сбивчиво зашептал Изуку, глядя куда-то в плечо, — я не… Киришима громко цыкнул и перебил его, стискивая пальцы на бедрах: — Чувак, если ты сейчас скажешь, что не хотел, я сам себя убью, без твоего участия, честно. — Что? — не понял Изуку, растерянно нахмурившись, и встретился с ним взглядом. — Сейчас, конечно, не та ситуация, но… ты серьезно? — поднял брови Киришима, печально вздохнув. — «Пять лет с лисами и белками никому не пойдут на пользу, нужно время», говорил я себе. «А вдруг он вообще любит девушек?» говорил я себе. Но ты всех пропускал мимо и думал, что я не замечу, каким взглядом ты смотришь на меня? И эти твои наблюдения с тетрадями, костюмы, улыбки… чертовы веснушки… Что это было тогда? Изуку замер, не зная, что ответить. До этого момента он не ставил вопрос ребром и успешно врал сам себе, что Киришима ему нравится исключительно как друг и как человек. Как прекрасный собеседник, знающий о его главном недостатке и принимающий его таким, как есть, в конце концов. С определенными темными, недосказанными допущениями, в это верилось. Но удачная ложь пошла трещинами сразу же, стоило ему только кратковременно потерять контроль. Правда была в том, что с самой первой их встречи, с первого сладкого вдоха он хотел Киришиму до дрожи в пальцах. Всего целиком, с такими разными улыбками, шрамом через правый глаз, в его драной одежде и с совершенно убийственной привычкой облизывать нижнюю губу в моменты большой заинтересованности. С его неловкими извинениями, забавными историями и отсутствием музыкального слуха. С мужественной, непоколебимой собственной справедливостью и теплой человечностью. Всего. Изуку очень хотелось. Но Изуку не был человеком. А у вампиров, как известно, не имелось прав ни на что, кроме недолгого кровавого существования, всегда заканчивающегося одинаково — безымянной кучкой пепла под ногами сотрудников Департамента. — Это опасно, я не могу… — Нет, Мидория, — перебил Киришима, вдруг резко становясь серьезнее, — это я тут больше не могу. Он втиснул колено между его ног, прижался горячей грудью, глубоко вдохнул и поцеловал — неожиданно нежно и осторожно для такого напора. Невесомо, будто боялся спугнуть. Не торопя и не требуя большего, он сцеловывал страх со сжатых губ, будто понимал, что для Изуку этот поцелуй — первый. Мысль о том, что он об этом точно не рассказывал, вспыхнула смущением и тут же растворилась. Губы Киришимы были мягкими, и Изуку приоткрыл рот, чтобы лизнуть — смутное желание попробовать всего Киришиму на вкус никуда не делось. От прикосновения тот весь содрогнулся, резко сжимая руки на его бедрах, и Изуку повторил увереннее, скользнув языком по нижней губе. — Если ты не прекратишь, я за себя не отвечаю. Поэтому, пожалуйста, не надо… сейчас… — прошептал Киришима, оторвавшись, и прислонился к его лбу своим, пылающе горячим. — Боже, я идиот и чувствую себя педофилом… — Вообще-то, мы почти одного возраста, — хрипло ответил Изуку, и Киришима тихо фыркнул. — Это не меняет того, что ты выглядишь мелким, — насмешливо сказал он, заглядывая в глаза. — Но ты удивительный, Изуку, знаешь? Думаю, терять мне уже нечего… Киришима глубоко вдохнул и продолжил: — Ты мне нравишься. Не только как друг. Он моргнул, быстро облизывая нижнюю губу — Изуку четко видел его даже в темноте. Красные глаза отсвечивали решимостью ярче любой лампочки. — Если до этого было непонятно, я повторю столько раз, сколько понадобится, чтобы ты поверил, что мне плевать на вампирскую хрень. Так вот: плевать. Изуку тихо выдохнул, не зная, куда себя деть и как не умереть от смущения, затапливающего до самой головы. Но Киришима уже отвел свой пронзительно честный взгляд и буднично продолжил, покраснев всеми открытыми частями тела: — Я не хочу показаться излишне назойливым и… Черт, серьезно, это прозвучит ужасно, но оно не то, чем кажется. Он закусил губу и с большим интересом начал рассматривать свободный угол шкафа. — В общем, я считаю, что домой тебе возвращаться не стоит. По моему опыту, если тут была облава, то, скорее всего, кто-то донес, что в баре появляются подозрительно симпатичные лица, и есть вероятность, что дома тебя уже ждет отряд… Сбившись, он сглотнул, краснея, кажется, еще сильнее. — Какое-то время тут будет небезопасно, и… если у тебя нет других квартир на примете, кроме той… то, хм, могу предложить свою? А-а-а, черт!.. — Киришима встряхнулся и взъерошил волосы рукой. — Потому что рядом со мной безопаснее, и я хорошо уживаюсь с вампирами!.. Или, если не хочешь со мной, могу попробовать узнать у друзей. Серо, наверное, тоже не откажет… Изуку удивленно распахнул глаза, быстро соображая, и хмыкнул. Киришима был прав и наверняка предложил бы ему пожить у себя и так, без… внезапно произошедших между ними изменений. Изуку готов был довериться — не потому что больше было некому, и не потому что боялся отряда, и ему некуда было пойти. А потому что это был Киришима. — Я хочу! — перебил Изуку поток невнятных оправданий. — В смысле, если ты не против, то я хотел бы пожить у тебя. С тобой. Пожалуйста? Киришима издал тихо короткое: «О», — зависая на месте. Изуку невольно улыбнулся — всегда уверенный в себе Киришима, улыбчивый и неунывающий, умеющий сглаживать конфликты и к каждому находящий подход, растерялся перед ним, не находя слов. В груди стало так тепло, как не было уже очень давно. — Если ты готов к разрушительному вампирскому соседству, конечно, — добавил Изуку, закусывая губу. — А я прочный, — усмехнулся Киришима, — проверено. Дверь громко распахнулась, врезавшись ручкой в стену, в комнату зашел Серо и обеспокоенно спросил: «Ребята, вы тут?» Киришима отвернулся, заглянул в щель, прислушиваясь. Изуку быстро потянулся, встав на мысочки, и прикоснулся к краю его губ целомудренным поцелуем — сам. Потому что мучить Киришиму, заставляя его мужественно брать все на себя, было, конечно, приятно, но как-то некрасиво. И потому что Изуку с самого начала этого хотел. — Ты тоже мне нравишься, — прошептал Изуку одними губами, отрываясь и отводя глаза. — Киришима-кун. — Мы тут! — отозвался Киришима. А потом знакомо лизнул нижнюю губу и широко улыбнулся, повернувшись к Изуку через плечо и снова обхватывая его ладонь своей. И так же тихо ответил: — Эй, я же говорил, что можно по имени. Нам теперь жить вместе.