Икебана

      Карисава проводит по паяльнику салфеткой ещё раз и придирчиво оглядывает результат. Кровь оттирается плохо, но Эрика по опыту знает: если подсохнет, будет ещё тяжелее.       – Чистота превыше всего, да?       Она поднимает голову. Один из её внезапных спасителей, высокий плечистый парень с доброжелательной улыбкой, стоит напротив.       – Конечно, мне им ещё работать.       – Работать?       – Я делаю украшения на заказ. Кровь на инструментах распугает клиенток, – пожимает она плечами.       Парень усмехается. С виду он старше неё на пару лет, не больше, но взгляд зрелого, опытного человека заставляет в этом усомниться.       – Что ж, очень рад. Меня зовут Кадота Кёхей. – Он протягивает широкую жёсткую ладонь. Эрика смотрит с любопытством.       – Ка-адо-ота-а, – медленно повторяет она, пробуя на вкус незнакомое имя. На языке остаётся на удивление приятное, горьковато-терпкое ощущение. Кивнув, она хватается за руку и с трудом поднимается – ей всё-таки неслабо досталось. – Карисава Эрика.       – О, Карисава-сан?! – внезапно оживляется светловолосый паренёк, отвлекаясь от пересчитывания оставшихся в рюкзаке бутылок жидкости для розжига костров. – Та самая Карисава-сан?! О-о, это такая честь для меня, Юмасаки Уолкера, познакомиться с одной из немногих подлинных отаку в Икэбукуро…       – А-а, так это ты Юмаччи! – радуется и она. – Я тоже о тебе столько слышала от девочек! Ты же герой, несущий возмездие на улицы города, переполненного врагами два-дэ реальности…       – А ты защитница косплееров, вынужденных страдать от рук жалких трёхмерных извращанцев!       – Я тоже про вас обоих слышал, – кивает Кадота. – Кто бы мог подумать…       – Уолкер? – с удивлением подаёт голос лохматый парень из-за руля фургончика, въехавшего несколько минут назад в толпу бандитов. – Ты иностранец?       – Не совсем, – качает тот головой, закончив обмен затейливыми комплиментами с Карисавой. – Моя мама жила в Америке довольно долго, но отец японец.       – Так ты как Кагами Тайга?!       – Нет, скорее, как Хайба из Хайкью!       – А-а, понимаю-понимаю, но это всё равно круто!       – О чём это вы? – озадаченно бормочет водитель, но они его игнорируют, а Кадота всё так же добродушно посмеивается.       Он чем-то необъяснимо привлекает Эрику, но чем же – она понимает только через несколько недель, когда, неожиданно сдружившиеся, они начинают проводить дни напролёт вчетвером в минивэнчике Тогусы.       Он и правда похож на героя манги. Не юри, конечно, и даже не яоя, но сёнэн Эрика тоже очень уважает. Даже такой наивно-героический. В этом ведь и смысл сёнэна.       И Кадота – тот самый рыцарь без страха и упрёка, тот самый Такседо Маск, Ророноа Зоро, который никогда не позволит называть себя героем, который лишён бьющего через край оптимизма и самолюбования – угрюмый и строгий снаружи, на деле же доблестный и самоотверженный защитник. Он будто сошёл со страниц манги или книги, чтобы нести справедливость в жестокий город. Карисава умом понимает, что это не так, что просто легенды возникают не на пустом месте и такие люди бывают и в жизни, что нельзя, в конце концов, думать так о друге. Умом понимает – но в груди что-то тесно ворочается, до боли сжимается и наконец распускается жёстким, колючим цветком чертополоха.       – Простите за грубый вопрос, но вы двое… встречаетесь? – осторожно спрашивает журналистка.       Они с Юмаччи с удивлением переглядываются.       – Нет-нет, что вы! Разве может кто-то вроде меня влюбиться в человека из плоти и крови? – восклицает Эрика, и слышит, как Юмаччи вторит ей.       Юмаччи знает, что она влюблена в героя манги, не знает – какой. Хотя, может, и догадался, думает Карисава. Не зря же они с самой первой встречи на одной волне. Он понимает её, как никто другой.       Она не помнит, когда из зарослей чертополоха поднялись тонкие гибкие ветви акации. Но чувствует: у акаций шипы длиннее.       Эрика знает, что в него влюблена половина её косбэнда, и ей всё равно. Потому что эта самая половина косбэнда – девчонки вроде Азусы-чан, спасённые им когда-то. Она не ревнует – она к нему и так ближе, чем все они вместе взятые. Она его лучший друг, вместе с Юмаччи и Тогусой-чи. Она может прикоснуться к нему или даже повиснуть у него на шее, если захочет. Она может видеть, как изредка разглаживаются морщинки на лбу и уголки губ приподнимаются в спокойной, ровной улыбке.       Поэтому Эрика не ревнует – ей и так больнее, чем всем её подругам вместе взятым. Длинные колючки протыкают печень, густые белые соцветия заполняют трахею.       Она зовёт его Дотачином. Во-первых, потому что ему это прозвище не нравится, а во-вторых, потому что рядом с «Юмаччи» и «Тогусой-чи» «Кадота-кун» будет звучать дико. И вообще, это было бы похоже на героиню сёдзё, на которую, Эрика знает, она никак не тянет. Её жанры – либо яой и юри, либо хоррор и эччи. Ей можно любить и сёнэн, и сёдзё, конечно, только не лезть в них, даже чувствуя, как спустя уже годы сердце и лёгкие оплетают упругие побеги плюща.       Когда ей звонит его отец, Эрика словно выпадает из реальности. Просто перестаёт существовать то ли на несколько секунд, то ли на пару триллионов лет. Никто, кажется, и не заметил, и она даже что-то ему ответила и объяснила потом девочкам.       – Карисава-сан?       Она вздрагивает, обнаружив у себя перед лицом приоткрытые серые глаза Юмаччи. Они втроём – напротив больницы, чуть в сторонке стоит Анри-чан, деликатно не встревая и не подслушивая. И Эрика решительно не может вспомнить, как они здесь оказались. Не то чтобы это было важно, но хотя бы голос Кадоты-старшего перестаёт звучать в ушах.       – У тебя на лице написано желание убивать, – комментирует Тогуса-чи. Она криво улыбается:       – Думаешь, у тебя нет?       Мальчики переглядываются.       – Знаешь, Карисава-сан, – осторожно проговаривает Юмаччи, – может, тебе следует остаться здесь?       Эрика чувствует, что задыхается. Хотя плющ вроде бы не цветёт. Нет, она в порядке, она тоже, тоже поможет искать…       – Верно, – поддерживает его Тогуса-чи. – Останься, подожди, когда Кадота придёт в себя. Напишешь тогда нам. А то втроём мы, боюсь, разрушим город, пока будем в неведении. – Он улыбается так же криво. У них обоих на лицах, помимо желания убивать, – беспокойство о ней.       Эрика быстро благодарно кивает.       Она не засыпает, но потом не может вспомнить, сколько прошло времени, утро сейчас или поздний вечер и ела ли она что-нибудь с тех пор, как сидит в приёмной. Память едва выхватывает несколько моментов: высокий почти пожилой человек, тяжёлыми шагами приближающийся к дверям реанимации, снующие туда-сюда белые халаты, жёлтые тюльпаны в руках незнакомого бледного мальчика, отсвечивающие красным очки Анри-чан, чёрный экран телефона и резкий голос Изаи. Эрика одновременно готова его убить и благодарна за то, что ненадолго отвлёк. Просыпается окончательно, только поймав на себе сочувственный взгляд немолодой полненькой медсестры.       – Операция прошла успешно, – заученно произносит женщина и мягче добавляет: – Скоро очнётся ваш… – запинается, – Кадота-сан.       Эрика кивает. Оглядывается на девочек, повскакивавших с мест, передаёт слова медсестры и отправляет всех по домам, решив, что тоже пойдёт и примет душ.       – Сходи, – серьёзно соглашается Азуса-чан, внимательно поглядев на неё. – Тебе точно пора прийти в себя.       Эрика проводит ладонью по лицу, чуть растерянно кивает, пальцы быстро набирают сообщение, отправляя сразу обоим. Ей и правда надо в душ и, наверное, перекусить и поспать.       Потом она, конечно, жалеет. Немного злится – на себя, на него? Её не было в больнице какой-то час. Непослушные руки ищут в кармане мобильник, голос срывается.       Огни ночного города кажутся какими-то чужими, потусторонними, и она снова впала бы в то полубессознательное состояние, когда тело ходит и разговаривает вроде бы осмысленно, но совершенно автоматически, – только не позволяет беспокойство. Впервые за долгое время – за собственную жизнь. Эрика и не помнит, когда в последний раз боялась за себя.       Но каким-то чудом они все выживают. А она почти уже не верила. Алые линзы падают на остывающий асфальт, Юмаччи поспешно отскакивает, он – медленно подходит. Она не ждёт – бросается навстречу, впивается окоченевшими пальцами в ключицы, где нет бинтов, и не плачет. Только один раз вдыхает резче обычного и чувствует, как ткань его куртки, к которой она прижалась щекой, пропитывается чем-то прозрачным и соленоватым. На несколько секунд позволяет себе почувствовать всё ту же знакомую жёсткую ладонь между лопаток, а затем отодвигается и почти искренне смеётся. Зелёные плети на сердце, кажется, чуть расслабляются.       Она знает, что однажды – в самом конце – это всё пройдёт, оставив ей напоследок лишь бледные цветы мальвы. А потом засохнут и они.       Эрика заранее учится собирать икебану.