It's not the wakin', it's the risin' It is the groundin' of a foot uncompromisin' It's not forgoin' of the lie It's not the openin' of eyes It's not the wakin', it's the risin' Это не пробуждение, это возрождение. Это обретение твёрдой почвы под ногами, что не знают компромиссов. Это не отказ ото лжи, Это не прозрение. Это не пробуждение, это возрождение. (Hozier - Nina Cried Power)
***
Курить первую в жизни сигарету назло себе и всему миру — идея хреновая. Кашель лез наружу через каждую затяжку, в глотке чесалось-царапалось так, что хотелось засунуть пальцы поглубже в рот — ох, тут воспаленное сознание Тоби подкидывало очень мерзкие шуточки — и от души подрать там ногтями. — Перестань, на тебе лица нет, — посоветовал Оливер, вдоволь насмотревшись попыток Тоби выкурить хотя бы одну. Пихнул его локтем под ребра, когда из корпуса стали вываливать уставшие студенты под оглушительную трель звонка. — Перестань, все увидят… Все увидят, как Тоби Баррет киснет под осенним дождем. Буквально, промокая до подкладки пальто, хлюпая подошвами ботинок в жиже разбухших листьев и теребя влажный фильтр сигареты онемевшими от холода губами. Все же увидят, как Тоби хуево скрывает свою растерянность, выискивает среди голов знакомую светлую макушку, а среди сгорбленных спин — ровную, как на военных учениях. — Мне надо, — процедил Тоби сквозь зубы. К горлу подступил новый позыв сухого, противного кашля. — Для рассказа. — Не заливай, у тебя никто в рассказах не курит, — фыркнул Оливер. — Ты пишешь сказки. Да, Тоби здорово поднасрал однажды тот факт, что на курсах писательского мастерства обязывали делиться наработками. Читать вслух, предоставлять черновики и отрывки на растерзание однокашникам. Его творчество знали досконально, до последней запятой, все семеро, в том числе и Оливер. У Тоби ничего не оставалось, он все выливал без остатка, становясь за трибуну и открывая рот. У Тоби не оставалось ничего нормального. Сказки, оборотни и принцессы, доблестные рыцари, приключения и хорошие концы — все это выходило из него с таким трудом, что Тоби сам себе бы поставил охуенно высокий балл за вранье и правдоподобие, с которым он выдавал внимающим однокурсникам детскую прозу за любимое дело. Эмброуз Кук единственный, кто его насквозь видел. Прочитал на манер раскрытой бульварной книжонки — быстро, не напрягаясь особо — и мгновенно повесил ярлык неодобрения, как только Тоби перешагнул порог его класса. «Детская проза? — приподнял брови Кук на собеседовании, прочитав резюме Тоби. — Вы уверены, что вам нужен мой специальный курс? Я вам уже три года как преподаю, мистер Баррет, и, признаться, не замечал в вас нужной жилки, — он поднял глаза, темные, как ебаная мартовская ночь в глуши Миссури. И у Тоби что-то неприятно екнуло в груди. Как будто одним этим взглядом профессор Кук его раздел, опозорил и высмеял, не проронив при этом ни слова. Как будто готов был рассечь мешок с тайнами Тоби и достать наружу его бесцеремонное признание: «Я люблю писать прямо и без обиняков, вываливать комья правды на бумагу. И если бы вы мне сказали сочинить миниатюру на ходу, она, пусть иносказательно, но была бы о том, как я три гребаных года мучаюсь, находясь в одном с вами помещении, профессор Кук, но продолжаю свою пытку и ищу любой возможности для нее». — Я требую от студентов старания, требую пробивать потолок любой ценой. Детская проза… спекулирует на морали, плавающей на поверхности, на гипертрофированных легких образах. В нее ударяются либо гении, либо лентяи, либо те, кто запутался в собственных стремлениях... — уголок его губ дернулся в слабой, чуть раздосадованной усмешке. — Кто вы, мистер Баррет?» «Я писатель, — ответил Тоби на автомате, потому что это единственное, что он мог про себя сказать. За всю осознанную жизнь, наверное. С тех самых пор, как состряпал первый безалаберный стишок на конкурс талантов в начальной школе Сейнт Брукса, Тоби всем говорил одно и то же. И даже после того, как центром его настоящих, недетских сюжетов, центром всех метафор и скрытых образов и центром всего стал долбанный Эмброуз Кук. — Это моя жизнь». «Значит, запутавшийся, — хмыкнул профессор Кук, поставив отметку в его резюме. — Попробуем слепить из вас что-нибудь дельное». Все в один голос твердили, как Тоби повезло попасть в этот класс. Из трехсот студентов потока только пять-восемь избранных добивались от Кука заветного «жду вас на следующей неделе, при себе иметь блокнот и письменные принадлежности». Тоби выиграл лотерейный билет, понимая прекрасно, что за ложь придется отплатить двойным усердием. Он слушал по несколько раз записи лекций, вел цитатник, штудировал книги, отказывался от предложений Оливера сгонять в паб на выходных, добивая рыцарей, принцесс и ведьм до совершенства. Писал кропотливо и вдумчиво, выверенно вплетал в текст каждое слово, каждую аллюзию обрабатывал и прятал так, чтобы она оставалась сложной и интересной загадкой, даже находясь на поверхности. «Вы плохо стараетесь, — Кук неустанно разносил его рассказы, называя их пренебрежительно «чтивом», пенял на отсутствие искры, все аллюзии и метафоры именовал не иначе чем плоскими и серыми. — Даже не плохо, а хреново, мистер Баррет. Если по истечении каждой учебной недели вам нечего добавить к тому, что вы выдаете на моих уроках… Это весьма и весьма посредственно». Энтузиазм к детской прозе под его строгими ремарками и нападками гас на глазах. Рыцари в голове Тоби бились шлемами о стены башен, ведьмы травились псилоцибиновыми грибами, а принцессы спивались с горя. В них, как ни старался Тоби, как ни выжимал сюжеты, не теплилось должной жизни. «Ваша литература мертворожденная, — заключил Кук в конце прошлой недели. Он посмотрел на Тоби холодно, с ощутимым разочарованием, которое уязвило больше произнесенных слов. — Я теперь понимаю, что вы напрасно заняли чье-то место на моем курсе. Всего доброго, мистер Баррет». — Он тебя исключил, — прямолинейно заметил Оливер. Старина Олли никогда не приукрашивал и не утешал. Тоби поймал себя на мысли, что тот вовсе не понимал сочувствия как явление. — Нет смысла его упрашивать… — А что, если есть? — вскинулся Тоби, выронив погасшую сигарету в лужу. — Что, если он ждет, когда я докажу ему обратное? Оливер посмотрел на Тоби, с изумлением приподняв брови. — Тебя обидели, малыш? — спросил он досадливо. — Пойми же, что Кук тебе не по зубам. Он уже который год обучает и выпускает хренову тучу студентов. На общем курсе, на специальном курсе. Ты возомнил себя особенным? — Да пошел ты. Настроение от слов Оливера испортилось окончательно. — Я всего лишь пытаюсь тебя отрезвить, приятель, — Оливер поднял ладони в знак примирения. — Забей. Сосредоточься на учебе. Тоби покачал головой. И не признаться же Оливеру, что он чувствовал себя неполноценным, когда не писал. Что сердце как будто вырывали и на месте открытой раны смачно орудовали калеными щипцами. Выкручивая, выжигая беззащитные внутренности. Что решение Кука только раззадорило его, пришпорило его браваду и уверенность — он пробьет все потолки, которые ему напророчат. — Тоби… — Оливер мотнул головой в сторону сошедшего со ступеней крыльца Эмброуза. Тот пошел, убирая бумаги в портфель, по направлению к автобусной остановке. Ровный, как струна, раздающий редкие приветственные кивки студентам. Плотно затворенный в свое черное осеннее пальто, как в футляр на нескольких замках. Тоби рванул следом, не обратив внимания на пальцы Оливера, упредительно поскребшие его по спине. — Профессор Кук! Эмброуз остановился на одно удивленное мгновение, обернулся. Наградил Тоби хмурым взглядом и пошел дальше уже быстрее. — Профессор Кук, подождите… пожалуйста… — Тоби нагнал его, схватив в горячем порыве за рукав пальто. Оказался так близко, ближе, чем когда-либо, что подкосились колени. — Мистер Баррет! — Кук возмущенно отдернул руку. И наткнулся, осекшись, на взгляд Тоби. Умоляющий, упрямый. Что-то в этом взгляде, видно, заставило его смягчиться и с усталым раздраженным вздохом спросить: — Ну, мистер Баррет, что вам нужно? У Тоби бешено заколотилось сердце. — Дайте мне один. Чертов. Шанс. — Зачем? — приподнял брови Кук. Машинальным движением поправил воротник пальто, будто закрываясь, надежнее прячась от горевших неприкрытым огнем энтузиазма глаз Тоби. Усмехнулся. — Чтобы вы и дальше тешили своих коллег второсортными сказками? Это было забавно первые два семинара, не более. Тоби пропустил подколку мимо ушей. — Я не все показал, что мог. — У вас было время, у вас была возможность, — заметил Кук, скривив губы. Тонкие бледные губы, которые бесили больше всего в его лице. Вечно искаженном надменной гримасой. Сколько раз, закрывая глаза, Тоби представлял, как сминает эти губы в грубом настойчивом поцелуе. Языком заталкивает обратно Куку в рот его сраные подколки и недовольство. — Я направлял вас, давал вам подсказки. И вы возвращались, чтобы показать все то же самое. — Я… — Мне жаль, мистер Баррет, — вдруг перебил Кук, подняв на него долгий странный взгляд. — В вас просто нет таланта. Тоби будто ударили по затылку. До одури сильно и спонтанно, так что он не нашелся с ответом. Кук кивнул ему на прощание, развернулся и молча направился к остановке.***
Тоби влетел в квартиру с охапкой свежих листов для принтера, скинул обувь на коврике и только тогда заметил распахнутую настежь дверь в комнату Жана. Разворошенную кровать, недвусмысленные ритмичные движения двух тел в полутьме и чью-то голую поджарую задницу, целомудренно прикрывшую все прелести довольно стонавшего Жана. Хлопок двери и звон упавших на тумбочку ключей подпортили кульминацию. — Перееби тебя черти, Тоби! — вскрикнул Жан, забрыкавшись под обмякшим телом любовника и поспешно скинув на него большую часть одеяла. — Эй, Дэнни, детка, прикройся… «Дэнни», — усмехнулся про себя Тоби. Новый. Не тот, что ночевал у них на прошлой неделе и сожрал все крекеры с кунжутом. — Не буду вам мешать, — фыркнул Тоби, свернув в свою спальню. Кинул листы на принтер, постучал легонько по стеклу аквариума, заставив проснуться и показать голову из-под панциря черепашку Тэтчер. Уселся на стул перед письменным столом и открыл крышку ноутбука, закусив от нетерпения губу. Внутри все бурлило, кипело воодушевлением. Его ничто не сдерживало. Ни один ебаный моральный принцип, никакие правила и установки на каноны и классику. Хватило с него лощеных сказок и верных решений героев. Этот текст он напишет не для курсов, не для Эмброуза. Он напишет его для себя. — Тоби, милый, я вот что сейчас понял, — на пороге его спальни показался бодрый и неприлично свежий после секса Жан, кутая тощее бледное тело в одеяло. Тоби закатил глаза — только задушевных разговоров с Жаном ему не хватало. — Ты выбрал себе идеального соседа в лице меня… — Скромность — это твой конек, Жаннотен, — Тоби снова закатил глаза, открывая новый документ на ноутбуке и принимаясь печатать. Быстро, пока нужные мысли рождались и перебегали легко сквозь пальцы на клавиши. — …Как собрат по гей-сообществу, я могу понять твой интерес к крепким мужским задницам, поболтать по душам, вытереть слезы твоей скорби, — спокойно продолжил Жан, не моргнув и глазом. Мимо него на кухню прошел, зевая, голый Дэнни, мимоходом шлепнув Жана по ягодицам. — Я даже не возражаю, что ты дрочишь по ночам на фотку Александра Скарсгарда. — Это профессор с моего факультета, — Тоби чуть смущенно опустил рамку с фотокарточкой Кука из университетского альбома. И на кой черт было так непредусмотрительно оставлять ее на столе? — И я на него не дрочу ночами. «Как же», — услужливо съязвило подсознание. — Ох, университетские дела… Скучаю по ним, — расплылся в улыбке Жан. — А ваш профессор ничего, хорошенький. Не знал, что он снимался в «Настоящей крови». — Послушай, Жан, — вздохнул Тоби, повернувшись к нему всем корпусом, — у меня тут… важное дело. — Твои сказки? — прищурился Жан. — Нет, — решительно покачал головой Тоби. — Больше нет. Я понял, что детская проза не мое. Мне нужно что-то серьезнее. Что-то… ближе к жизни. — Хорошо, — Жан удовлетворенно кивнул. — Давно хотел тебе сказать, что твои сказки — жуткая хуйня. — Спасибо, Жаннотен. — Всегда пожалуйста, милый, — Жан подмигнул ему, уже прикрывая за собой дверь. — Пиши, не отвлекайся… Если мы с Дэнни будем… ну, слишком громко, просто надень наушники… — Жан! — Пиши, не отвлекайся…***
Закончил Тоби только утром. Размял затекшую шею, откинувшись на стуле, и с удивлением отметил, взглянув на потолок, что по нему уже расплылся пятном тусклый солнечный свет. Ночью ему и правда пришлось надеть наушники и врубить музыку. Потому что слушать громкие стоны Жана, перемежавшиеся рыком кончавшего Дэнни, периодические «сильнее» или «о да, малыш!» оказалось выше его сил. Тоби поставил документ на распечатку и осторожно выглянул в коридор. Дверь в соседнюю комнату оставалась закрытой, из-за нее уже два часа не раздавалось никаких звуков. На кухне Тоби обнаружил заботливо прикрытые салфеткой сэндвичи от Жана и с удовольствием на них накинулся. Только теперь, выплеснув на бумагу все, что так долго томилось внутри и жило, зрея в зачатке, он почувствовал, как голоден. Пока старенький принтер прогревался и мерно тарахтел, выплевывая лист за листом, Тоби закинул салатных листьев Тэтчер в аквариум и переоделся в свежую рубашку. Выдохнул, посмотрев на себя в зеркало и потеребив мешки под глазами. «Пора». Решительно затолкал листы в файл, не перечитывая. Тихо обулся и вышел из квартиры, направившись в университет. Если бы его не выперли с курсов, Тоби бы давно сидел в аудитории Кука и слушал обязательную лекцию перед собранием писательского кружка. До занятий, что стояли у Тоби по расписанию, оставалось около часа, а до перерыва курсов Кука, когда можно было подловить Оливера, чуть меньше двадцати минут. — Эй, Олли… — Тоби дождался его в курилке, нетерпеливо рванув навстречу из-под тени грустно поникшего от дождевой воды клена. Оливер от неожиданности чуть не выронил пачку сигарет, схватившись за сердце. — Боже, Баррет, ты себя видел в зеркало? — Видел. Ничего страшного. — Разве? — фыркнул Олли, достав сигарету и зажав между сложившимися в нервную ухмылку губами. — Я бы тобой малышню пугал. У тебя разве не позже пары? — Ага, — Тоби сунул ему в руки папку с рассказом. Только теперь, отдав собственное детище Оливеру, Тоби ощутил, как его трясло. От беспокойства и невозможности предугадать реакцию Кука. Может быть, он просто выкинет листы в урну, только узнав, под чьим авторством этот рассказ. — Передай, пожалуйста… Профессору лично. Скажи… Впрочем, ничего не говори, ладно? — Ладно, — пожал плечами Оливер. Тоби поблагодарил небеса за то, что в Оливере никогда не играло любопытство. Ему хоть охапку тротиловых шашек дай и попроси отнести на университетский корт, тот скажет «ладно» и понесет. Тоби горячо пожал Оливеру руку и пошел, почти рванул в сторону лестницы, ведущей в основной корпус. Начала учебного дня он дождался, сидя на подоконнике перед аудиторией. Пожалел в очередной раз, что не курит, вместе с толпой сонных однокашников ввалившись на пару истории. Достал тетрадь, полез копаться в сумке в поисках ручки, но тут в аудиторию зашел Оливер, порыскав взглядом по рядам в поисках Тоби. Поиграл бровями и стрелькнул глазами в сторону коридора. Тоби обернулся на преподавателя — старушка миссис Лоуренс увлеченно беседовала со студентами за первыми партами. Вновь недоуменно посмотрел на Оливера. Тот нетерпеливо замахал рукой, и Тоби сорвался с места, забыв про сумку и тетрадь. — Что такое? — спросил он, выскользнув из аудитории под редкие удивленные взгляды. — Кук зовет тебя к нам, — произнес Оливер так, будто сам до конца не верил в то, что говорил, и ни черта не понимал. — Зачем? — В душе не ебу, Тоби. Они направились быстрым шагом в сторону нужного класса. Последние метры до двери под рев звонка пробежали бегом, ворвавшись к Куку запыхавшимися и взмыленными. Головы всех студентов курса мгновенно обернулись на них. Эмброуз прервался от записей на доске, перевел взгляд с Оливера на Тоби. Его губы дрогнули в привычной едкой ухмылке, темные глаза — еще привычнее — будто забрались в самую душу, не оставив простора для личного. И Тоби догадался с упавшим сердцем: Кук прочел рассказ. Вспорол персонажей играючи, увидел за каждым измененным именем нужное имя. «Блядство!» Тоби осознал в эту секунду с удивительной ясностью, что Эмброуз видел все. Всю ненормативную лексику, которой полнился текст, все неприкрытые, оголенные подробности и чувства. Все неприглядное, не затертое щеткой цензуры и редактуры. — Мистер Баррет, мистер Смок, — Эмброуз кивнул им с Оливером с легким оттенком раздражения. — Занимайте места живее, время не резиновое. Тоби пробрался на прежнее свое место на ватных, непослушных ногах. Сел, рассеянно обернувшись и вспомнив, что забыл сумку в классе истории. Неужели Кук собрался заставить его зачитывать рассказ вслух? При всех. Чтобы потом скривиться и проехаться с извечным хладнокровием по огрехам, назвать Тоби бездарностью и вышвырнуть из аудитории снова, на этот раз додавив его окончательно? Лили, соседка по парте, сунула ему огрызок блокнотного листа и карандаш, ободряюще улыбнувшись. Тоби едва обратил на это внимание. Весь семинар он смотрел то на идеально ровную спину Эмброуза, чертившего схемы на доске, то на его пальцы, лениво покручивавшие шариковую ручку. То на шевелившиеся тонкие губы, вызывавшие за трибуну всех, кроме него. И не слышал ничего, потому что стук сердца и звон сотен мыслей все равно заглушали сторонние звуки. — Мистер Баррет? — очнулся Тоби в конце пары. Оглянулся, поняв, что в аудитории они остались с Куком одни. Ушли Оливер, Лили и все остальные, закрыв дверь и оградив аудиторию от гула голосов. Эмброуз сидел за столом, расслабленно откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу. Смотрел на Тоби внимательно, будто изучая. — Да, сэр? — неуверенно спросил Тоби. — Не похоже, чтобы вы внимательно слушали, — заметил Кук ядовито. — Я не терплю такого отношения от своих студентов. — Вы же… исключили меня, — с трудом выдавил Тоби. — Как видите, я вас вернул, — фыркнул Эмброуз, потянувшись рукой к листам. Тоби с ужасом признал в них распечатку своей рукописи. — Я смотрю, временное отстранение придало вам нужный вектор, Тобиас. — Временное? — тупо переспросил Тоби, не веря своим ушам. Происходящее все еще казалось ему до жути нереалистичным сном. — А сообразительнее все-таки не сделало, — вздохнул Эмброуз, пролистав рассказ. Усмехнулся, вновь подняв проникновенный взгляд темных глаз на Тоби. — Никаких больше сказок, только жесткий реализм. Вы на удивление резво рванули, только дал я вам пинка под зад, в нужную нишу. С чего бы это? — Сэр? — Тоби пришел в себя, отозвавшись с агрессивным сарказмом. — Ума не приложу, о чем вы. Эмброуз вдруг рассмеялся низким и грудным, очень приятным смехом. Лишенным набившей оскомину колкости и холода. — Я все думал, вы бесталанный болван, не понимающий, что от него требуют, или искусный лжец, — протянул Кук, отсмеявшись. — Вы оказались вторым. Детский литератор… а ведь можете писать совсем не по-детски. Тоби залился краской, опустив взгляд в пол. — Вы стыдитесь? — с неподдельным интересом спросил Кук. — Вы написали за ночь текст, даже не отредактировав его, не облачив этого наполнения в добротный сосуд, но текст все равно держал от первой строки до последней, и вы стыдитесь? — Кук хмыкнул, хлестко бросив: — Постыдились бы лучше своих записулек с предыдущих семинаров, которые зачитывали вслух. — Я… — Тоби подобрал слова и прокрутил в голове, прежде чем произнести, подняв взгляд и оценивая мельком реакцию Кука, — смущаюсь того, что вы могли разглядеть прототипы персонажей. — Прототипы — это мы с вами, Баррет, — буднично отозвался Кук, поймав его взгляд. Эти глаза держали крепче любого самого захватывающего романа. Темные, глубокие глаза, так резко вступавшие в контраст со светлой кожей и светлыми волосами. — Я вижу все, я не самый паршивый практик, но я отличный, черт подери, теоретик. Я вижу значение и истинный смысл каждой запятой. Тоби закрыл ладонями лицо, тяжело вздохнув. Значит, Кук понял, что далеко не платонические отношения героев бытовой драмки, которую он внедрил в антураж Англии середины прошлого века — это острые, оголенные и поданные как блюдо на тарелке фантазии Тоби. Фантазии об Эмброузе Куке. — Больше не пишите сказок, Баррет, — тихо сказал Кук, поднявшись из кресла. Оправил полы пиджака, подошел и отворил дверь, впустив внутрь легкий сквозняк и шум голосов. — Вам пора на занятия. Я внесу коррективы в ваш учебный план и вновь запишу на курс. — А как же… — Тоби растерялся, — как же мы… я… будем… — Как вы справитесь с неловкостью? — едва заметно усмехнулся Кук, покачав головой. — Я не знаю. Надеюсь, вы найдете способ.***
Тоби пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, он обрадовался возвращению в класс Кука, новым возможностям, новому дыханию, открывшемуся после падения надуманных рамок и оков, державших его потенциал в клетке. Но с другой стороны, реакция Кука его разочаровала. Нет, Тоби не думал, что Эмброуз вдруг раскинется по-хозяйски в кресле, попросит его на радостях сделать минет или похлопает по коленке, с намеком подмигнув. Но Кук и глазом не моргнул, озвучив так просто все то, что терзало Тоби гребаных три года. Эта мания, переросшая во влюбленность, это чувство, будто ни один больше человек на свете не пробудит в душе Тоби достаточной искры. Достаточной, чтобы творить и жить в полную силу. Кук не удивился, не разозлился. Ни-че-го. Сказал, что ждет через неделю новых наработок сверх отредактированного и доведенного до ума рассказа и скупо похвалил пару особенно удачных оборотов. Оборотов, включавших в себя слова «блядь» и «оргазм», что до сих пор, спустя несколько дней, вгоняло Тоби в краску. Обстановка дома тоже не радовала. Жан собачился с родителями по телефону, бесконечно волоча за собой по квартире провод допотопного аппарата, и выдавал в трубку то всхлипы, то откровенные рыдания, то скомканные оправдания и французскую брань. Как понял Тоби, прислушиваясь в промежутках между усиленной работой над первой главой затеянной повести, родители Жана у себя там, за океаном, как-то прознали про ориентацию единственного сына. Тоби вообще удивлялся, как можно так долго долбиться в глаза и не замечать очевидного. Но по Жану неодобрение родителей ударило сильно. — Тише, — попросил Дэнни, заботливо прикрыв спящего Жана пледом. Крадучись, насколько позволяли мощные габариты его тела, вышел из крохотной Жановой комнатушки и прикрыл за собой дверь. — Он только заснул. Тоби как раз вышел из спальни, чтобы набрать на кухне воды. — Сколько прошло? — спросил он, взглянув на часы: без четверти два ночи. Да, Баррет в последние дни совсем не замечал бешеного бега стрелок по циферблату, полностью погружаясь в то, что писал и переживал. — Три часа, — нахмурился Дэнни, почесав в затылке. — Он плакал. Все это время. Я… не смог его успокоить. — Ясно… — Тоби пошел на кухню, но в последний момент остановился, подчиненный необходимостью сказать. — Дэнни? — Да? — тот обернулся на пороге ванной. Сонный, уставший. Тоби хотел похвалить Дэнни за то, что не сбежал от истерики Жана, не набросился на него с упреками за слезы и излишнюю эмоциональность. Что видел в нем, кажется, не просто красивого парнишку для умопомрачительного траха. — Просто береги его, ладно? У тебя хорошо получается. — Конечно, — Дэнни улыбнулся, расправил плечи, даже перестал казаться настолько вымотанным морально непростым днем. — Конечно.***
Даже спустя несколько семинаров Кук не вызвал Тоби выступать с наработками повести. Лили, Оливер и остальные постоянно выходили к трибуне, зачитывали отрывки и главы, выслушивали традиционные разносы и сухие редкие похвалы от Кука. Но Тоби миновала чаша публичных выступлений. Все, что он делал на занятиях, так это обсуждал с остальными их творчество, записывал фрагменты лекций и внимал азам, которые преподносил Кук, становясь у доски с огрызком мела и пухлой замусоленной методичкой в руке. Черновики и наработки Тоби Кук, как правило, читал перед началом пары. Легонько кивал, где-то хмурился, а где-то усмехался так, что Тоби неизменно гадал — до какого отрывка тот добрался? И если Эмброуз как-то комментировал труды Тоби, забывшего в последнее время, что такое нормальный режим и своевременное выполнение прочих заданий, то делал это кратко. Всегда по делу, по языку и грамматике, по стилистике и ритмике текста. Без лишних эмоций, расставляя карандашом точки и галки, советуя, где стоит оставить паузу, а где стоит развить интересную мысль. Он не комментировал отсутствие морали, не комментировал слова и поступки героев. А между тем Тоби давно отказался от персонажей, по струнке ходивших под эгидой добра и непротивления злу насилием. Его персонажи, запутавшиеся, слепо шарившие в поисках источника света в темной комнатушке, жили как приходилось. Как умели и как считали удобным. — Почему, — не выдержал Тоби после одного из семинаров, решительно подойдя к столу Кука, — вы не даете мне представить мою работу остальным?.. Коллеги по кружку разбрелись из аудитории, стоило прогрохотать фирменному звонку Сейнт Брукса. Последним всегда оставался Тоби. Неизменно копался в сумке, делая вид, что ищет телефон или лист с расписанием, пытался хоть как-то растянуть время, проведенное с профессором наедине. В реальности, а не в своей повести, иначе бы совсем поехал головой. Только когда Тоби робко поднимал глаза и ловил насмешливый взгляд Кука, он, заливаясь краской, быстро прощался и уходил. Но не в этот раз. Тоби нуждался в ответах остро как никогда. Он изголодался по критике, изголодался по живым эмоциям в ответ на свои тексты. Даже на сраные сказки раньше находились любители. Та же Лили, к примеру, души не чаяла в его принцессах. А Патрик иногда хвалил фабулу и развязку. Кук поднял взгляд от журнала, который заполнял каллиграфически ровным почерком. Улыбнулся краем губ, и в его глазах мелькнуло что-то, совсем Эмброузу Куку несвойственное. Искреннее веселье. — Вы хотите, чтобы все вокруг разгадали тайну ваших… прототипов? — спросил он участливо. Откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники и легонько побарабанив по ним пальцами. — Нет, — отозвался Тоби неуверенно. — Тогда в чем вопрос? — Для чего-то же существует практика чтения своих текстов перед аудиторией, — разозлился Тоби. Эта вечная скупость в объяснениях Кука на тонкой грани с высокомерием. Бесила. Выводила из себя и привлекала одновременно. — Я ценю вашу… — он запнулся, осекшись о ставшее привычным смущение. Теперь, когда Кук знал о его пристрастиях, о том, как Тоби до чертиков хотелось трахнуть своего профессора. Боже, это так мешало, заставляя видеть двусмысленность в каждом слове, — ценю ваши ремарки. Советы. Но другие же… зачитывают. Кук посерьезнел. Со вздохом отстранился от спинки кресла. — Баррет, — сказал он твердо, — ваша импульсивность и нетерпеливость — главные ваши враги. Не в моей привычке объяснять педагогику на пальцах. Не в моей привычке хвалить без надобности. Но ваши коллеги занимаются так называемой пробой пера, им нужно как можно больше критики, нужно видеть сторонние мнения, когда их взгляд замыливается. Вам этого не требуется, — Кук сделал неопределенный жест рукой. Будто сам себя упрекал в излишней откровенности. — У вас все в порядке, Тоби. Легкий толчок под сердцем и тепло, разлившееся по грудной клетке. Кук назвал его сокращенным именем, домашним именем. В первый раз. Даже этого не заметив, продолжив с прежней невозмутимостью: — У вас есть направление и четкое виденье того, как будет развиваться сюжет и как будут действовать герои. Пусть они и… заплутавшие в темноте. Пусть они только ищут себя в жизни. Вы, как автор, знаете точно, где они окажутся к финалу, выдавая это знание по крупицам своим персонажам, не делая из них всеведущих богов. Вы… — Кук очнулся, взглянув на замершего Тоби так, будто только вспомнил о его присутствии, — вы вообще понимаете, о чем я? — Думаю, что да, сэр, — произнес Тоби хрипло. — Вот и пишите. Перестаньте забивать себе голову тем, что делают другие, — сказал Кук спокойно, возвратившись к записям в журнале. — О редактуре и критике поговорим, когда у вас будет готовый материал. Чистовые работы не начинают, не построив здание целиком. Тоби кивнул. Подхватил сумку и направился к выходу с четким намерением познать гребаный писательский дзен. На мгновение, всего на одно, Тоби почудилось, что Кук дрожащей, будто от волнения, рукой ослабил завязь галстука.***
Тоби закончил очередную главу, удовлетворенно упав на кровать. Посмотрел под потолок, блаженно прикрыв глаза, и улыбнулся собственным мыслям. Кто же знал, как это необходимо, как жизненно необходимо посвящать себя тому, что ближе лежит к душе. Даже если кажется, будто никто не поймет твоих мыслей, что ищущий да найдет, в чем уличить тебя и за что осмеять. Если бы не советы Кука. Если бы не его спокойное «пишите и не забивайте голову», Тоби остался бы на той же мертвой точке ненужного, скучного выкидыша, который когда-то гордо именовал детской литературой. Битники больше полувека назад объявили протест устоявшимся правилам, постмодернисты разбивали стены классического. Если они смогли встать на горло общественного мнения, почему не мог он? «В душе писателя, настоящего писателя, навсегда поселяется война», — вспомнились слова Эмброуза с прошлой лекции. Тоби поднялся, чтобы поставить последние главы на распечатку. Принтер затарахтел в привычном медленном темпе, разбудив старушку Тэтчер. Она укоризненно уставила глаза-бусины на Тоби, а затем надежно спряталась в панцирь и больше не отзывалась на звуки. Хлопнула входная дверь, и в квартиру ворвался громкий смех. — Нет, ну ты видел? — Вот это я понимаю — бурлеск! — Еще бокал шампанского, и эта их солистка… Сиси? Мими? — Она так шаталась на этих каблуках, я думал она ебнется со сцены… — И никто бы не догадался, так задумано или… Новый взрыв смеха раздался совсем рядом. На пороге спальни Тоби, отворив дверь с ноги, обутой в длинный латексный сапог, показался счастливый, разрумяненный от алкоголя Жан. Тоби приподнял брови. — Где вас черти носили?.. — спросил он насмешливо. — В курятнике? Он махнул рукой, намекая на цветастые перья, щедро торчавшие из блестящей, слепящей обилием страз накидки Жана. Тот усмехнулся напомаженными алым губами и залихватски подмигнул Баррету. Почему-то только Жан, обряжаясь в невесть что и ведя себя настолько манерно, что у Тоби зашкаливал гей-радар, умудрялся выглядеть органично. Естественно, как рыбка-клоун в актиниях. — Мы были на шоу, — объяснил Жан. — В «Сейнт Брукс Клауд», — добавил Дэнни, помаячив немного за спиной Жана, прежде чем уйти на кухню и застучать там дверцами полок. Тоби приметил, что Дэнни-то, в отличие от Жана, даже в именитый городской клуб представителей всевозможных меньшинств оделся привычно. В белую хлопковую футболку, которой, кажется, никогда не изменял, и линялые джинсы. — Такое шоу, такое шоу… — Жан картинно закатил глаза и схватился за сердце. — Если бы тебе уже сейчас, а не в марте, стукнуло двадцать один, мы бы обязательно пригласили тебя с собой! — И я бы обязательно согласился, — саркастически отозвался Тоби, постучав по крышке на мгновение заглохшего принтера. Пьяный взгляд Жана, пропустившего подколку мимо ушей, прошелся по письменному столу Тоби. Видно, ища свежей искры для разговора. И наткнулся на фоторамку, которую — будь она неладна! — Тоби так и не убрал подальше в ящик. Жан присвистнул. — Ого, — он улыбнулся, прикусив губу. — Я-то думал все, почему у него такая подозрительно знакомая мордашка… Дэнни даже ревновать начал, так я на него пырил… — Ничего я не начал! — приглушенно буркнул Дэнни откуда-то с кухни. — Твой Александр Скарсгард тоже был, — сказал Жан уже серьезнее под вопросительным взглядом Тоби. — Если бы ты раздобыл поддельные бумажки и пошел с нами, мог бы под третий бокал шампанского, который он выдул за милую душу, уговорить его на скорый… — Что? — перебил Тоби резко. — Жаннотен, у тебя совсем крыша протекла? — Господи, что же ты орешь, как ебучий кот во время гона? — поморщился Жан, зажав уши ладонями. — Эмброуз Кук? В гей, мать его, клубе? — недоверчиво переспросил Тоби уже тише. Внутренности скрутило, дыхание сбилось, как во время бега на короткую дистанцию. Баррет даже не подозревал, что можно злиться и радоваться одновременно. Ощущение на грани с тошнотой, впрочем, оказалось не из приятных. — Ну да, — пожал плечами Жан. — Дэнни? — позвал Тоби громко. Тот, ворча и бубня что-то с набитым печеньем ртом, зашел в комнату и поглядел поверх плеча Жана на снимок, на который Тоби указал дрожащим пальцем. — Ну да, этот типок… — подтвердил Дэнни. Скосил глаза на зависшего на фотокарточке Жана и возмутился: — Эй, а ну хватит на него пырить!***
В аудиторию Тоби ворвался, не помня, как миновал коридоры и нетерпеливо расталкивал плечами зазевавшихся студентов, которые плелись на обеденный перерыв в кафетерий. Хлопнул дверью, бросил сумку у порога и так резко подлетел к письменному столу, что Кук едва успел сообразить, что происходит, когда Тоби схватил его за отвороты пиджака и прорычал дрожащим от волнения и раздражения голосом: — Снимаешь там шлюх? Смотришь на задницы в микроскопических труселях и смеешься про себя, как ловко водишь за нос наивного, влюбленного до сраных звезд в глазах Баррета, да? Эмброуз посмотрел на него так, что стало вдруг стыдно. Только он так мог. Даже будучи неловко опрокинутым на спинку кресла, со съехавшим галстуком и выскользнувшими из-под ремня полами рубашки укорять одним взглядом. — Что случилось, Тоби? — спросил Кук со зреющим недовольством в тоне, решительно отстранив руки Баррета от себя и отпрянув на два спасительных десятка сантиметров. — Что ты себе позволяешь? — А ты? — огрызнулся Тоби, опустошенно присев на стол, ища хоть в нем надежной опоры. Так глупо. Так, черт подери, глупо. — Мистер Баррет, — Кук скривил губы, но ладони, едва нашедшие с первого раза подлокотники кресла, выдали его волнение. Как и взгляд, опустившийся, впервые на памяти Тоби, ниже глаз собеседника. — Ваша импульсивность и нетерпеливость… — Да, главные мои враги, я помню! — вскрикнул Тоби. Он и сам не знал, чего хотел услышать от Кука. Оправданий? Скупого «я просто не хочу именно вас, мистер Баррет»? Имел ли он вообще право требовать ответов? — ...заставили меня растеряться впервые за все время работы здесь, — покачал головой Кук. Вновь поднял взгляд. Проникновенный, честный. И вновь это странное ощущение, будто Эмброуз тщательно держал себя в руках каждый личный разговор с Тоби, но иногда, как сейчас, эта защита давала слабину. — Не порти все, Тоби. Пожалуйста. Баррет опешил. Кук просил, почти умолял его. И выглядел неуверенным как никогда в том, что говорил. — Не портить что? — горько усмехнулся Тоби. — Между нами ничего нет. — Ты уверен? — на секунду в голосе Кука проскользнула привычная колкость. Но он тут же, как по щелчку, посерьезнел. — Я не железный, Тоби. Когда меня пожирают глазами, когда на меня смотрят, как на ебаного небожителя, когда мои идеи так чутко ловят на лету, претворяя их в настоящее, чистое творчество… преобразовывая то, что есть во мне и есть в тебе, во что-то большее… Кук сбился с мысли, проведя ладонями по лицу. — Тоби, — произнес он глухо. — Да? — спросил тот охрипшим голосом. — Это всему помешает. — Чему помешает? — не понял Тоби. Как не понял и значения абстрактного «это». — Твоей книге, — объяснил Кук, устало вздохнув, и отнял ладони от лица. — Твоим заплутавшим в темноте героям. Ты свеж не в том, что пишешь об откровенном и порой неприглядном, ты свеж в том, что пишешь, остро проживая каждого из своих персонажей. — Так может, моим героям пора выйти на свет? — разозлился Тоби. — Может, мой опыт блуждания… он никуда не денется. Шрамы остаются надолго, профессор Кук. «Шрамы в большей степени, чем улыбки, пишут за нас наши истории. Что-то похожее сказал Чак Паланик, ты же сам знаешь. Ты этому меня учил». — Я не хочу тебе помешать. Не хочу стать тем, что будет тебя сдерживать, — признался Эмброуз. И Тоби вдруг разглядел в его глазах то, чему раньше не придавал значения. Что раньше казалось лишь странным огрехом в стройной системе непробиваемости профессора Кука. Тоску. Он запрещал себе. И мысли пытался не допускать о том, что студент сумел забраться к нему в душу. Сумел упрямо настоять на своем. Сумел забраться туда, куда остальные до него не добирались. — Ты не станешь, — горячо пообещал Тоби. — Твоя страсть. Твоя импульсивность. Твой талант. Ты… — Кук выдохнул, попытался подняться, сбежать. — Черт тебя подери, Тоби Баррет, черт тебя… — Тише. Тоби положил ладонь ему на плечо, заставил сесть обратно. Кук выглядел таким растерянным, таким уязвимым и открытым в этот момент. С его широко распахнутыми темными глазами, в которых не осталось холодности или надменности. Только оголившаяся правда. Разлившееся в глубине «хочу», испачканное пугливым «нельзя». — Тише. Тоби опустился на колени перед Эмброузом, потянулся к ширинке его брюк. Как долго он ждал этого. Чтобы обнаружить, как долго ждали и хотели его. — Тоби… — шумно сглотнул Кук. — Молчи, — поморщился Баррет, расстегнув молнию, потянув его брюки и боксеры вниз. Не оставив и шанса на отступление им обоим. — Просто молчи. Головка оказалась солоноватой и терпкой на вкус. Тоби облизал ее широко, глянув исподлобья на реакцию Кука. Тот откинул голову на спинку кресла, стиснув зубы и закрыв глаза. Наверняка убеждая себя, что не в его правилах потакать студентам. Не в его правилах поддаваться и быть ведомым. Гордый и надменный. Тоби усмехнулся, почувствовав прилив смелости. — Пойми уже, что ты не препятствие, — шепнул он, языком скользнув по всей длине его окрепшего члена. — Ты гребаное вдохновение всего. — Баррет, — выдавил Эмброуз вполовину возмущенно, вполовину умоляюще. Потому что возбуждение и сбившееся дыхание уже скрыть не мог. Тоби вобрал его головку в рот, огладив уздечку языком. Подразнился холодными и легкими, в противовес теплому и тесному плену рта, касаниями пальцев у основания. Обхватил член плотнее губами, вырвав из Кука задушенный слабый стон, перебивший смачное ругательство. — Тоби… — прорычал Кук, вцепившись в его волосы, и уязвимо дернулся навстречу податливо принявшему его рту. Тоби отключился от мыслей, от всего, что могло отвлечь или напомнить, каким несчастным, растерянным он был всего лишь несколько часов назад. Губы немели и приятно саднили, а распалившие кровь страсть, ясное и четкое, единственно пробившееся в сознание «он ведь теперь совсем мой» уже не позволили остановиться. Тоби сосал резко и грубо, заставляя Кука то вскрикивать от боли, то стонать, не в силах заткнуться. Не в силах вернуть хваленую гордость на место, приструнить себя. Кук сдал оборону. Баррет почувствовал это с первыми терпкими каплями предсемени во рту, с первым протяжным, лишенным всего, кроме откровенной преданности, звуком собственного имени из уст Эмброуза. — Тоби… Так не срываются, как падая в пропасть, на именах нежеланных. У Баррета помутнело перед глазами, в ушах оглушительно отозвался стук сердца. Он даже не понял сначала, что кончил и сам, всхлипнув от наслаждения, мазнув головкой Кука, с которой уже капала сперма, по собственным дрогнувшим в улыбке губам. Тоби сжал сквозь ткань джинсов обмякший член. Поднялся на подкосившихся ногах, вытер мокрые губы рукавом майки. И застыл, пораженный тем, как просто и открыто перед ним в кресле раскинулся Кук. Тяжело дышащий, встрепанный и раскрасневшийся, с чуть недоверчивой, но такой умиротворенной улыбкой на тонких губах. Откровенный, забывший про цензуру и редактуру. Для кого-то выставленный в неприглядном свете, но для Тоби — единственно настоящий. Герой, в которого вдохнули жизнь. Которому сказали: «Отныне ты не заложник предписанной фабулы и морали. Ты можешь позволить себе пробовать и ошибаться. Отныне ты блуждаешь в темноте так, как хочешь того сам. И странствуешь, идешь на желанный свет».