***
Суд встретил Юдекс раздробленными кристаллами, спресованными и сложенными в колонны знаменитого имперского стиля. Здание было древним, строилось задолго до открытия технологии выращивания кристаллов и появления в ней признанных мастеров. Тогда пони ещё не знали, как заставить сверкающую гранёную породу вырасти в цельное здание с полостями комнат и проходов, а потому выкорчёвывали её из месторождений, разламывали лоснящуюся гладкость на растресканные кривые блоки и из них строили помещения. Издали — монументальное сооружение с колоннами, контрфорсами, аркбутанами, пинаклями или другими архитектурными изысками, искрящееся на солнце и бросающее на окружение пригоршни радужных бликов и искорок. Вблизи — болезненный, рваный, дроблёный контур искажённых перекрестий потускневшей породы, чья красота поймана паутиной сколов и разломов. Могла ли маленькая неразумная Юдекс, забавы ради отыскивавшая такие углы обзора, чтобы все колонны по рядам сливались в одну, не скрывая ни единого проходившего внутри процесса, знать, что так зачаровывающий и манящий её фасад — наипрямейшая из метафор для творящихся за ним дел? Она вдруг почувствовала вес амфоры с бальзамом в седельной сумке. В висках неприятно загудело, снова сводя с ума. Горло сухо и горячо саднило после бега — не к лицу в её возрасте и призвании поддаваться на эмоции, словно подростку. Телекинезом выудив приготовленное сыном лекарство, Юдекс отпила густую терпкость, медленно прополоскала рот, сглотнула, обволакивая перегревшуюся глотку. Голова прояснилась. Изысканная горчинка осела на языке и таяла, балуя рецепторы переливами — всё как она любит. Сацердос даже в невменяемом состоянии сумел приготовить снадобье идеально. Блаженная облегчённая улыбка стянулась в бледную горестную линию. Теперь из коллегии можно было и уходить. Но, пересилив себя и мужественно вдохнув неизменно чистого воздуха, Юдекс широкими шагами помаршировала в суд. Залы и отделения винтом уводили её вверх. Архитектурное чудо: действительно, существовало несколько точек, с обозрения которых спирали шершавых и колких колонн становились ровным частоколом тюремной решётки, не скрывающим ничего. Уже вовсю рассматривались дела, гомонили заинтересованные зрители и случайно прибившиеся зеваки, рыдали и ярились осуждённые, силясь перевопить всех остальных, чтобы донести свою правду, а над всем этим устало-безразлично взмахивали копытами судьи, видевшие всё это неисчислимое и нескончаемое количество раз и заранее знавшие, чем закончатся их попытки призвать к порядку, а потому не тратящие на это слишком много сил и ждущие, когда страсти попросту выдохнутся. Гражданам частенько случалось спутать суд с театром, где чем громче ты бушуешь — тем явственнее ты вовлечён в процесс. Юдекс поднималась выше, но начинала понимать, что, напротив, спускается в тартар. Точно так же — круг за кругом. Со взяточниками, вымогателями, ростовщиками, коррупционерами. С разбойниками, убийцами, ворами, душегубами. С отравителями, врачами-коновалами, магами-нелегалами. С некогда служащими Империи, но затем запустившими копыта в её казну. С безумцами, дерзнувшими напасть на семью императрицы Шарон или пытавшимися организовать покушение на неё саму. С фальсификаторами, фальшивомонетчиками, обманщиками, клятвопреступниками. С дезертирами, имперскими изменниками, мятежниками. С богохульниками, дебоширами, подонками, смердами. С, наконец… — Юдекс, — раздался в непривычной тишине дружественный голос Луция. — Ты припозднилась сегодня. В омежьей коллегии было тише всего. Лишь три звука нарушали тишину: телодвижения и речь тридцати судей, альф и бет, отголоски безобразия и хаоса с нижних этажей и безысходные всхлипывания приговариваемых. Воздух редко полнился криками и проклятьями, давая простор для слабого эха, как сейчас. Даже то, что, как и во всех остальных коллегиях, ради экономии времени рассматривали сразу пять-шесть дел, не могло заставить децибелы перевалить за выносимую норму. — Прошу прощения, — ровно ответила Юдекс, по дуге столов проходя мимо безразлично или любопытно посматривавших на неё коллег к своему месту. — Незначительная ссора с женой. Несколько из этих альф переглянулись с издевательскими ухмылками. Теперь-то было известно, чем заканчиваются незначительные ссоры с омегами. Уголки рта Юдекс передёрнулись от омерзения, но она сохранила лицо, садясь между Луцием и Суллой, двумя лучшими своими друзьями здесь, и обратила взор на худого нескладного омегу в паре метров от себя. Дело брали судьи, ближе к которым вставал проситель — сегодня это был он. — Что я пропустила? — вполголоса спросила Юдекс, рассматривая воинственно щурящегося жеребчика под невнятное бормотание самого старого судьи. Настолько старого, что на работе его держали по двум причинам: уважение за выслугу лет с высочайшим профессионализмом на протяжении них и тот самый традиционный дух, который так необходим Империи в нынешние времена. Фавст через предложение терял мысль, путал статьи, отвлекался на личные моменты («Кстати, о степени, я записался к своему лекарю? А? Записался? Ну, хорошо, ничего-ничего… А-а-а к какому лекарю я записался?»). Даже омега всем видом не стеснялся выражать, что устал это терпеть. Впрочем, несмотря на тщедушный вид, создавалось впечатление, что этот жеребчик в принципе знал, чего хочет от жизни, и умеет к этому идти. Умел. До тех пор, пока у него была такая возможность. — Это наш старый знакомый, Постум, — любезно просветила Сулла, не обманув никаких ожиданий. — Всё время попадал к крайним судьям, но вот и ты лично с ним встретилась. Год назад должен был закончить риторическую школу, собирался пробиться в коллегию юношества и дальше пойти в политики, но едва ли не в тот же день, когда этот переход был для него возможен, упал метеорит — и новые законы перекрыли ему все пути. Целый год ходит и оспаривает это, за исключением, конечно же, пары течек, принудительного обследования душевных болезней и запрета омегам вообще появляться в общественных местах без сопровождения альф, хе-хе-хе. Вон сидит его престарелая мать. Юнец из провинции, а не гнушается тащить беднягу в такую даль ради того, чтобы всё равно… — Достаточно! — усыплённый и отягощённый старческим бормотанием воздух взмахом рапиры взрезал решительный взвизг. — Я понял Вашу мысль, судья Фавст, и она во всех смыслах неконструктивна, я с ней не согласен! — Ну-ну-ну, — зычно прогнусавил кто-то с другого конца стола. — Что за крики? Воспитанные омеги излагают свои мысли со спокойным достоинством, красивым и приятным голосом без такой резкости и наглости. Постума затрясло едва ли не до слёз бешенства. — Спокойное достоинство приводит омег в эту коллегию, — он яростно застучал копытом под собой, выбивая из кристального пола драгоценный звон, — а я буду задавать вопросы и утверждать, и вы выслушаете меня, каким бы голосом я это ни сделал! Я всю жизнь положил на учёбу, не дав ни одному учителю ни взятки, ни пощёчины, я был лучшим из лучших, отвергая власть происхождения и исходных ресурсов, меня называли чудом и пророчили большое будущее. Это не может быть перечёркнуто хвостом какой-то кометы! Как мой непрошеный второй пол влияет на знания, которые я получил, на мой ум, который был со мной от рождения?! Сострэйт испустила фирменный тяжёлый вздох, означавший только одно: подсудимый обречён. Эта пегаска, бета, была настоящим асом. Юдекс всегда испытывала перед ней профессиональный трепет, но хладнокровие и бездушие, с которыми та пользовалась своими талантами, доводили идеал до неестественного отвращения. — Послушай, малыш, — устало произнесла она, — поговорим откровенно, — Сострэйт выдержала паузу, раздумывая, насколько искренне соблюдать собственное предложение. — Мы с тобой оба всё понимаем. Ты умный жеребчик и, конечно, в старом мире достиг бы любых высот, которых только захочешь. Но старый мир остался в прошлом. Впереди — новый мир с новыми законами. И неужели ты думаешь, что твои регулярные набеги на омежью коллегию как-то могут отсрочить появление очередного закона, который попросту запретит тебе казать нос за пределы домашнего очага? Постум мстительно наморщил этот самый нос, случайно всхрапнул, рывком наполняя лёгкие воздухом для опровергающей тирады, но Сострэйт остановила его, даже не дав начать. Она властно взмахнула крылом в той же утомлённой манере, брезгливо передёрнула ушами, словно вокруг них надоедливо кружилась навозная муха, и продолжила так же спокойно и безразлично. Её голос давал слабое, чуть различимое эхо на грани мистического: даже остальные фигуранты замолкли и обратили к ней слух. — Подумай чисто по-понийски: ты даже не отсрочиваешь неизбежное. Ты просто мучаешь. Всех. Нас, себя. Свою несчастную престарелую матушку. Для того ли она растила тебя, столь умного и одарённого, чтобы ты на старости лет платил ей тряской в дороге, разбиванием суставов, утомительными и нервными заседаниями? — Уж точно не для того, чтобы я сдался за минуту до своего триумфа, — прорычал Постум, и решительность в его недрогнувшей фигуре на миг сравняла его с альфой. Юдекс с силой моргнула, прогоняя наваждение: нет, не удлинятся у него чудесным образом клыки, не поднимется вдоль хребта гребень горного льва, готового к бою. Его судьба предрешена, несмотря на всю отчаянную, воистину достойную лишь альфы борьбу против неё. — Но твоего триумфа, — промолвила Сострэйт медленно и внятно, — больше не существует в Империи. Зарябила, словно беззвучными рыданиями, такая неприподъёмная и гнетущая тишина, что после неё было приемлемо лишь одно: признав своё поражение, Постум и в самом деле начинает рыдать, уходит и никогда не возвращается. Но вместо этого он вплёл в притихшее дыхание всех судей настойчивый, непоколебимый шёпот: — В том, что ни один омега не получит высшего образования, не спасёт ни единой жизни и не защитит свою страну, будет ваша вина, а не его неполноценность. — Провокация! — немедленно взревел кто-то с центра стола. Юдекс не узнала голос, искажённый азартной вибрацией злобного ликования. — Посягательство на целостность общества! — Справедливое замечание, — приосанилась бета, вытянув губы трубочкой. — Это дело следовало бы передать в quaestio de maiestate… уже давно. Но это всего лишь омега. — Ни к чему напрягать им наших коллег, — слабо подтвердила Юдекс, как из сна, вкладывая в эти слова совсем другой посыл. Её копыта под столом не могли перестать сжимать амфору, бальзам в которой уже точно вскипел от тепла. В том, что ни один омега не получит высшего образования, не спасёт ни единой жизни… будет ваша вина, а не его неполноценность. Как сквозь плотную газовую пелену она смотрела, как по морщинистому лицу матери Постума текут слёзы. У неё, простой ремесленницы на пенсии, нет денег на уплату штрафа за непристойное поведение сына-омеги. Она должна публично высечь его в назидание другим. — Соберись, — хлопнула Юдекс по спине незаметно подкравшаяся Сострэйт. — Это было с любой точки зрения твоё дело. Ты могла включиться в него, даже опоздав. Давай, надеюсь на тебя. Она вернулась на своё место, не сводя с начавшей задыхаться единорожки подозревающе прищуренных глаз. Бета сразу почувствовала своё лидерство, если вообще не знала о нём заочно: среди трёх десятков судей она была самой компетентной, самой подкованной, самой ловкой. Но она явно не собиралась выполнять всю работу в одиночестве. Юдекс выдохнула несколько раз, снова приложилась к амфоре и слегка похлопала себя копытами по щекам. Сострэйт права: нужно собраться. Но, чем больше она пыталась сосредоточиться на делах, тем больше, как наяву, видела в подсудимых и просителях своего сына. Как именно ему угрожает отправиться в публичный дом, если через три года после первой охоты его не возьмёт в мужья альфа. Как именно его насилует мерзкий старик, всего лишь захотевший новое невинное тело в свою коллекцию, и теперь строящий из себя порядочного и желающего жениться на обесчещенном омеге альфу. И именно её сын стоит рядом с ним, дрожа, всхлипывая и не смея, но очень желая повернуть голову в сторону зрительской трибуны, где, ничуть не отличаясь от него выражением лица, не находит себе места молодая и красивая альфа — возлюбленная именно его сына, мечтавшая, должно быть, о свадьбе с ним, о крепкой семье и жеребятах, зачатых в любви и согласии. Как именно её сын, кое-как замаскировав синяки и незаживающие кровоподтёки, осведомляет о рождении третьего жеребёнка от нелюбимого мужа, чтобы получить немного больше свобод, и именно на его лице, отекшем и звездчатом от лопнувших тут и там сосудов, написана не оставляющая шансов былой симпатичности усталость и обречённость… И, если дела низкородных омег, крестьян и простых горожан, миновали сознание поднадоевшей типичностью и обречённостью, то, как защищались более образованные подсудимые, способные облечь мысль в метко разящую сталь остроумия и философии, вынуждало вникать в их сложные, живые судьбы и приносило эмпатические страдания. — За супружескую измену омеги только одно наказание — смертная казнь, — жёстко припечатала Юдекс, поскольку это наконец было то, с чем она могла чистосердечно согласиться. И даже добавила от себя, почему. — Измена омеги намного страшнее, чем измена альфы. Она несёт в род чужое семя. Другие судьи важно и одобрительно закивали. Сострэйт, как ни странно, удивлённо и будто бы осуждающе приподняла брови, но не возразила. Торжествующий взгляд, которым муж смотрел вслед упирающейся в копытах стражников и клянущейся в невиновности жене, был слишком злорадным, чтобы Юдекс с холодком в межреберье не заподозрила, что несчастную земную пони подставили или просто оговорили, но приговор уже был вынесен и через час будет приведён в исполнение… Лучше бы она назначила штраф предпоследней кобылке, пойманной за распитием вина на улице и тем самым поколебала образ порядочной, благодушной, чистой омеги, всеми правдами и неправдами воспеваемый последние несколько месяцев. — Колле-е-еги! — поражённо протянула одна из судей — кажется, Юнайк. — Прошу отвлечься от ваших дел, ибо я затрудняюсь вынести вердикт. Просители зароптали себе под носы, но всё же повернулись к ней вместе с судьями. Стоило им вникнуть в суть проблемы, как любые роптания улетучились без следа — и подсудимые с обвинителями на несколько минут превратились в зевак, едва ли не вываливающих языки в неуёмном любопытстве. — Подождите, — по слогам попросила Юдекс, растирая виски и думая, что головная боль таки сумела свести её с ума. — Господин Аргос заявляет, что его изнасиловала… наложница-омега? — Никакая она не омега! — трясся, как в истерике, безнадёжно взъерошенный бурый пегас. На его предплечьях позвякивали в такт дрожи цепи, вьющиеся к наморднику, ошейнику и кандалам стоявшей рядом удивительно миниатюрной земной пони. Она не шевелилась и не пыталась вырваться, но её глаза над металлической скобой, опоясывавшей мордочкой, выражали гордость столь беззастенчивую и злую, что все эти предосторожности незаметно переставали казаться лишними. — Омега не может наброситься, как дикая медведица, и уж точно омега не может… сотворить такое! Она демон! Демон! Из храма меня отослали к вам, но вот увидите: вы сами скажете мне идти обратно! Сострэйт сдержала хихиканье и в знакомой манере двинулась вперёд над столом: — Господин Аргос, в каком часу какого дня произошло изнасилование? — Ровно д-день назад. — Ровно день назад императрица праздновала своё появление на свет, а с ней — и вся Империя. Вы, должно быть, пренебрегли разбавкой вина да захмелели, отчего и не заметили, кто на самом деле Вами воспользовался. Советую не выносить курьёз за пределы этих стен, чтобы не опростоволоситься ещё сильнее. По рядам судей волной прокатились смешки; фигуранты дел тоже заулыбались, хихикая в копыта, если те были свободны. Сама подсудимая, судя по сузившимся глазам, засмеялась бы в открытую, не будь её рот стянут металлом и, возможно, набит тряпками и травой. Аргос панически огляделся и громко возразил: — Да, я выпил лишнего, тут Вы верно заметили! Но это же сколько нужно выпить, чтобы познать ощущения, которых прежде не ведал?! Да у меня… — он зарделся, но пересилил стыд. — У меня, кажется, до сих пор ничего не сошлось после такого надругательства! И, Ваша честь, я смотрел в её дьявольское лицо всё время, что она насиловала меня! Я готов отдать голову на отсечение и поклясться, что именно эта тварь сделала это со мной! Сострэйт переглянулась с Юдекс — то ли любопытно, то ли испытующе. Коротко промычав в быстрой задумчивости, единорожка послушно влилась в процесс: — Снимите с омеги намордник. Дайте ей сказать. — Никогда! — ужаснулся Аргос чуть ли не до седин. — Её клыки-сабли удерживали меня за горло всё время! — и он задрал голову, и впрямь демонстрируя четыре глубоких дырочки на коже, от которых дымком вились в стороны синяки. — Если омега нападёт на своего хозяина, — скептически подняла бровь Юдекс, — да ещё и в присутствии стольких свидетелей — она не только не успеет навредить ему, но и подпишет себе смертный приговор. Снимите намордник. Поколебавшись и несколько раз дёрганно посмотрев наложнице в глаза, Аргос запустил перья в затерянный среди гривы на затылке замок. В напряжённо выжидающей тишине раздался щелчок — и скобы с приятным звуком слегка разъехались вверх и вниз. Рабыня с облегчением размяла нижнюю челюсть. — Что ты скажешь в ответ на обвинения своего хозяина? — строго потребовала Сострэйт. — Коллиджения, — представилась земнопони. — Меня зовут… — Я тебя не о том спрашивала, — жёстче припечатала бета. Омега виновато прижала уши к окованной голове и исправилась: — Ваша честь, не может омега возлечь, как альфа. — Она лжёт! — вскричал Аргос и влепил Коллиджении такую пощёчину, что та еле удержалась на ногах, зазвенев цепями в отчаянном кренящемся танце. — Говори правду, тварь! — Я говорю правду, хозяин! — в нарочито плачущем голосе звенела наглость. — Ваша честь, мои слова можно считать ложью? Юдекс покрутила в копытах пустеющую амфору: — Омега, как альфа, возлечь воистину не может. Господин Аргос, берите свою омегу и возвращайтесь, когда найдёте истинного виновника. — Она перед вами, — пророкотал тот срывающимся голосом, резко дёргая земную пони к себе за цепь-поводок. — Проверьте, точно ли она омега! Судьи переглянулись. В глазах некоторых появлялись либо насмешка, либо раздражение. Сострэйт была из вторых. — Проверка требуется, когда присутствуют сомнения, — членораздельно выплёвывала она, начиная терять терпение. Юнайк съёжилась от её голоса вместо истца, начиная жалеть, что вообще привлекла внимание к такому странному просителю. — Я же готова поклясться перед всеми богами, что вижу стопроцентную омегу. — А я чувствую даже отсюда запах ванили и бергамота, а каждый жест и любая черта подтверждают её природу, — поддакнул кто-то из альф. — Вы не можете закрыть дело, не проверив всё досконально, — в глазах Аргоса отразилась решимость, непонятная, но столь твёрдая, что он перестал моргать — лишь сдвинул брови. Сострэйт наморщила нос и взмахнула копытом куда-то себе за спину — не испугавшись пристального взгляда, но желая скорее избавиться от чудака. — Принесите афродизиак. — Для чего? — не поняла Коллиджения. Одно из её ушей подозрительно провисло. — Возбуждающий дым используется, чтобы быстро проверить, кем является подозреваемый. Зрачки подсудимой истерически дрогнули, сужаясь. Несмотря на то, что больше она никак не пошевелилась, Аргос до предела натянул цепи, наматывая их на локоть. Юдекс бесшумно вздохнула, когда три альфы-подростка под копытоводством пожилого служащего внесли миниатюрный закрытый гранёный кальян, весы и большую шарообразную вазу с тугой крышкой. В ней находились остатки пожара страсти — угли начавшего вымирать ещё до прихода в эти земли пони деревца, ничем не примечательного в живом и прикованном корнями к земле виде, но при горении затуманивающего разум сверхъестественной и губительной жаждой соития. — Кури, — коротко приказала Сострэйт омеге, когда трубку раскуренного кальяна настойчиво сунули той к раздвинутому наморднику. И отчаянно-брезгливое выражение лица Коллиджении, и то, как она попыталась отшатнуться, сделали сцену похожей на оральное изнасилование. Ничуть не помогая ушедшей не в те дали фантазии, омега нерешительно обхватила прибор губами и показательно раздула щёки. — Глубже! — прикрикнула Сострэйт, не услышав характерного бульканья. — Ещё! Не будь в её голосе сбивающего амурный настрой тоталитаризма, порнографичность происходящего нарушила бы любые нормы приличия. И Коллиджения покорно, безысходно курила. Кашляла, задыхалась, роняла крупные слёзы из раздражаемых глаз, но продолжала глотать сладковатый дым, пока её задние ноги не задрожали и не просели. Передние копыта рефлекторно переступили перед ними, по-кошачьи прижимаясь друг к другу. Аромат кальяна перекрывало веяние бергамота и ванили, в которых начинали различаться внезапные древесные нотки, слишком терпкие и тяжёлые для… — Встань! — ликующе рявкнул на неё Аргос, вновь загремев цепями. — Встань сейчас же и покажи судьям, что у тебя под хвостом! Ну! Раздвинь ноги! Шире! Коллиджения часто дышала. То ли от унижения, то ли от афродизиака её щёки темно пылали под ярко-оранжевой шерстью. Из-под хвоста срывались мутные тяжёлые капли, а от паха, наливаясь кровью, медленно выпрямлялся книзу впечатляющих размеров монолитный член без границы головки, срединного кольца и вен. Судьи ахнули. Юдекс тоже не смогла удержаться, во все глаза глядя на невиданное зрелище. — Гермафродит! — Гермафродит — всего лишь миф о не в меру похотливой и эгоистичной омеге Салмакиде, это знают даже мои младшие жеребята. — Похоже, в этом мифе оказалась капля мифа. Аргос бросил цепи, зная, что в таком состоянии его рабыня не убежит далеко, и скакнул к длинному судейскому столу. Он кипел от торжества подобно столь же перевозбуждённому подростку, а не солидному и знатному жеребцу-альфе средних лет. — Теперь вы должны принести мне извинения за насмешку надо мною! Этого уда хватит на осквернение половины императорской армии! — Как бы Вам самим не пришлось приносить извинения императорской армии за столь смелые слова, — шутливо пожурила Сострэйт, благосклонно улыбнувшись. — Действительно, факт изнасилования имел место быть. — Но как его классифицировать? — воскликнула Юнайк, вскинув копыто вверх. — Если омега имеет альфий детородный орган и способна полноценно им пользоваться, разве не выпадает она из нашей юрисдикции и не должна быть направлена в quaestio de vi? — Справедливое замечание. Господин Аргос, я припоминаю, Вы сами заявляли, что Ваша рабыня — не омега. Отчего Вы привели её в омежью коллегию? Пегас, перестав радостно скалиться, смутился. — До падения метеорита она была самой нежной и сладострастной кобылкой из всех невольников и невольниц, коими я владею, и даже родила жеребёнка. После же все её прелести лишь подчеркнулись, и ни у кого не возникало сомнений в том, кем она является. Когда я пришёл в храм, чтобы изгнать из неё демона, превратившего её в это чудовище, жрецы не поверили мне! Они отправили меня в суд над омегами под угрозой в противном случае объявить меня сумасшедшим! Что мне оставалось делать, Ваша честь? Юдекс подняла брови, всерьёз заинтересовавшись делом: — Таким образом, рабыня всю жизнь производила впечатление омеги и жила соответственно ей, а год назад не утратила этих свойств, но приобрела в придачу дополнительные. Да так, что оказалась способна побороть природного альфу, пусть и захмелевшего, и взять его, как альфа берёт омегу. Все остатки гордости испарились из лица и фигуры Аргоса. Его челюсти сомкнулись до скрежета, а голова того и гляди готовилась лопнуть от того, как сильно прилила к ней кровь. Омежья коллегия же потихоньку переставала владеть рвущимся наружу весельем. Унылые, драматичные и мерзкие дела вдруг оказались вознаграждены настоящим анекдотом, и альфы радовались несчастью своего собрата больше, чем следовало бы. Юдекс чувствовала, что возглавляет это нежданное, неуместное, противозаконное даже удовольствие, и азартно дожала: — Не делает ли это омегу столь же управомоченной альфой, как и её хозяин? Привычная тишина омежьей коллегии была мгновенно нарушена самими судьями. Даже отодвинутые в сторону фигуранты других дел забыли обо всём и бросились ближе, стремясь вставить своё мнение и принять участие в формировании вердикта. Общеизвестные факты, крутимые так и так и сопоставляемые с исключительным инцидентом, сыпались, как из рога изобилия, сталкивались друг с другом, перекручивались на новый лад, рождая уродливых умозаключительных химер. — Остановитесь, остановитесь, стойте, — наконец призвала к порядку Сострэйт, почувствовав, что аргументы готовятся выйти на второй круг. — Ни к чему не приведёт нас этот спор без конца, — она повернулась. — Омега! Ты готова отвечать на вопросы? Коллиджения слабо потрясла головой. За время ожесточённого коллективного спора она сумела продышаться от дурманящих паров. Чудовищное орудие между её ног спряталось обратно в складки половых губ, будто его никогда и не было; голова прочистилась. — Омега! — теряла терпение пегаска. — Да, Ваша честь, да, я готова, — пробормотала та слабым голосом. — Что толкнуло тебя изнасиловать твоего хозяина? — Господин продал мою дочь задорого, — растирая лоб и виски копытами, ответствовала омега. — Дороже, чем любую другую её ровесницу на рынке, потому что она была самой красивой из всех кобылок Империи. Он разлучил её, мою единственную отраду, со мной, и я была безумно несчастна. Потом господин напился в хлам, бросил меня на пол, намереваясь изнасиловать… — Ловлю омегу на лжи, — подметил кто-то, решительно прерывая. — Они не могут не желать соития, и наглая врушка пытается воззвать к нашей жалости, надеясь на то, что мы не знаем её природу. — Принято, — кивнула Сострэйт безразлично и мотнула головой в сторону Коллиджении. — Твой господин хотел по праву своему овладеть тобой, и? — Он хотел сделать это, чтобы… «получить ещё больше маленьких красивых шлюшек на благо кошелька» его. Эти слова разозлили меня, и я страстно взмолилась Минерве, чтобы воздалось ему по делам его. Дальше — короткий белый провал, и вот я уже на нём, в нём, и никак не могу остановиться. И мне радостно. Былая оживлённость сменилась тишиной — смешанной, напряжённой, нехорошей. Благоговение молчаливо сражалось с возмущением: суд стоял на земле милостью и волей Минервы, её решения чтили как апогей справедливости, не подлежащий оспариванию и сомнению. Но чтобы омега прикрывала ею своё преступление против альфы, да ещё и такое гнусное! — Усматриваю злой умысел и прямое намерение, — проскрипела Юнайк. — Есть у неё альфий половой член или нет — она рабыня, покусившаяся на своего хозяина и лишившая его чести. — Есть у неё альфий половой член или нет, — подхватил другой судья, — она уже рожала жеребёнка и может родить впредь. Что может сделать пони омегой сильнее, чем это? Сострэйт высоко расправила крылья, призывая ближайших судей придвинуться к ней, и прошептала: — Однако мы собираемся вершить суд над носительницей признака альфы, победившей другого альфу. Она показала себя альфой сильнее и состоятельнее, чем её хозяин. Несомненно, мы накажем омегу. Но как это повлияет на имидж альф? — Одно только наличие большого пениса не делает пони альфой, — возразил Луций, хватаясь за редкую возможность «поучить» самую компетентную из судей, потому что та была бетой. Воистину уникальный шанс. — Эта омега получила альфье достоинство, пусть даже и милостью богини, — он закатил глаза, — и как она его применила? Какое справедливое решение вынесла? Какое изобретение придумала для мира? От скольких врагов спасла Империю? Ничего из этого! Она использовала его для самого грубого и нехитрого деяния из возможных, да ещё и против собственного хозяина. Ни в коем случае нельзя учитывать наличие у неё альфьего полового члена в качестве облегчающего обстоятельства. — Отличная речь и мудрые рассуждения, Луций. Я приняла решение, — вслух сообщила Сострэйт, и судьи отодвинулись от неё, освобождая личное пространство. Пегаска величественно возвысила голос. — Омега господина Аргоса виновна в мерзком преступлении против своего хозяина, совершённого умышленно и без раскаяния. Она приговаривается к лишению орудия этого преступления. То есть, к оскоплению.***
С закатом солнца язык Юдекс оросили последние капли бальзама. Сарцедос просто спас её. Если бы не его вязкое, густое снадобье, растянувшееся на целый день, чего бы это ему ни стоило при той частоте, с которой единорожка прикладывалась к горлышку, она сошла бы с ума от нервного перенапряжения, боли в шее и нытья в черепе. Пошатываясь, альфа поднялась на ноги и с наслаждением размялась. Луций вскочил намного бодрее и дружески хлопнул её по спине и тут же трепанул по холке, взъерошив мех: — Что-то ты сегодня не в духе, Юдекс. Сострэйт как пить дать постарается откусить себе часть твоего жалования за твою сегодняшнюю вялость, ты её знаешь. Маленькая ссора с женой не завершилась громким триумфом? Единорожка огляделась. Судьи собирали вещи и, негромко переговариваясь между собой и изредка смеясь, стягивались к лестнице вниз. Опустив глаза, Юдекс тихо ответила: — Это здесь не при чём, Луций, да и всё не так, как вы подумали. У Сацердоса сегодня утром началась течка. — У-у-у, — протянула весело Сулла. — Второй омега подряд среди двух жеребят. А мы говорили тебе, что нужно рожать больше! — У Битрикс слабое здоровье. Даже Сарцедос дался ей слишком тяжело, я не хочу так ей рисковать лишь ради… — Пф, — фыркнул Луций. — Роды для омег в радость, ты же знаешь. Для них нет ничего лучше и почётнее, чем выполнить своё предназначение. Ты только поможешь своей жене, подарив ей ещё одного жеребёнка! Надеюсь, наследника. Юдекс посмотрела на друга с нарастающей безнадёжностью. Она снова осмотрелась. В коллегии не осталось никого, кроме них. Сулла пританцовывала на месте, не терпя отправиться домой на выходные. Единорожка решилась: — Скажите, вы что, правда в это верите? Сулла перестала гарцевать, внимательно посмотрев на подругу. Юдекс продолжила: — Всего год назад мир был другим. Совсем другим. Те, кого мы сейчас называем омегами, просто испытывали сложности с тем, чтобы реализоваться в серьёзных профессиях, и предпочитали оставаться в тени сильных мира сего, но их никто не делал своими рабами. Их нельзя было изнасиловать, избить, убить за просто так. Их не коллекционировали, не эксплуатировали, не угнетали, не ненавидели, не обесценивали, не закрывали им рот, не придумывали один за другим законы, которые урезают их и без того ограниченную свободу всё больше и больше, не выделяли тысячи монет на пропаганду того же самого. Я не спрашиваю, что произошло. Я спрашиваю, правда ли вы в это поверили. Действительно ли вы хотите, чтобы ваши жеребята жили в таком мире? Или вы надеетесь, что у вас родятся только альфы? А у них тоже будут только альфы, и вся жестокость, грязь и несправедливость мира пройдёт мимо вашего рода? Луций и Сулла переглянулись. У первого ещё не было жеребят. У второй, и вправду, все четверо стали альфами и соответствующе утвердились в жизни. — А в чём несправедливость? — пожал плечами Луций. — Разве вырыл бы я шахты, которые дают стол и кров четырём тысячам пони и восьми тысячам жеребят и обеспечивают жизненно необходимыми товарами несколько миллионов жителей целой Империи, если бы был омегой?! Разумеется, нет! Всё, что я делал бы — лежал с языком набекрень и принимал в себя член за членом, и был бы счастлив в своём неведении! Омега не может и не хочет ни строить, ни управлять — только рожать. Ты сама сегодня видела одну, которая получила альфий член от Минервы — что она сделала? Только одно: вновь попыталась вернуться в размножение, только с другого конца. Ну, а раз они этого так сильно хотят — пусть получат! — Единственное, что может омега, но не может альфа, — закивала Сулла, — это рожать жеребят. Пусть же они займутся тем единственным, чего не можем мы, пока мы занимаемся всеми остальными вещами в мире. На них лежит всего лишь одна обязанность. Фактически, мы оградили их этим от любых сложностей, опасностей и невзгод. — Но разве ты не видишь после года работы здесь, — медленно распушила грудь Юдекс, — что все сложности, опасности и невзгоды для омег свелись к нам самим же?! Луций тяжело вздохнул, закатив глаза: — Юдекс, тебе-то что? Ты чем-то недовольна? Твоя старшая дочь счастливо замужем. Младшего сына тоже удачно пристроим, и всё будет отлично! За тот же год работы здесь ты могла заметить, что самые страшные происшествия и нарушения случаются только у низшего слоя населения. А ты разве к нему относишься? Нет. И знакомств с такими не водишь, как и положено главе приличной, уважаемой семьи. Держи своего сына в узде, будь к нему строга из материнской любви — и он проживёт счастливую жизнь. Главное — не дать ему выйти из-под твоего контроля, ибо омеги неразумны и слушают матку, а не мозг. — Не пытайся сказать мне, что у Сарцедоса нет мозга. Он мог бы стать величайшим целителем! Он обгоняет программу на несколько лет вперёд, он в свои юные годы, множа знания на интуицию, готовит отвары, которыми ты сам не гнушаешься облегчать свои страдания в похмелье или жеребцовом бессилии! — Тише ты! — прошипел земной пони, вспыхнув и прижав уши, но Юдекс не отступала. — И ты хочешь назвать моего сына одним из тех похотливых течных стригунков, которые мечтают только об узле в задницу?! — Обычно — нет, но в данный момент — да. Передняя нога Юдекс стремительным рывком взяла замах, а рог оглушительно стрекотнул искрами, но Сулла чудом сумела перехватить удар и воскликнула: — Юдекс, Юд, успокойся! Он не сказал ничего, кроме правды! — Он пересказал пропаганду того крикуна с площади на прошлой неделе! — рычала единорожка, вырываясь. — Но что, если это и есть правда?! — крикнул ей в глаза Луций и тряхнул за плечи. — Приди в себя, ну?! Я понимаю: ты взбудоражена тем, что второй твой жеребёнок не оказался альфой. А это — всё равно, что снова получить на копыта неразумного младенца и отныне пытаться его кому-то сбыть. Но я же не виноват в этом! Глубоким слабеющим дыханием развеяв красную пелену перед глазами, единорожка обмякла в передних ногах друзей. Сулла и Луций осторожно выпустили её, успокаивая и сочувствуя вполголоса. Юдекс невпопад пригладила растрепавшуюся гриву. — Простите меня. Бросаться в драку… было лишним. Но всё же… я не могу перестать думать об этом. Мы здесь, сейчас, своими копытами строим мир, в котором не просто мой сын — ни одна омега не сможет реализоваться, как мастер какого-либо дела. — Да нам и не нужно, чтобы они реализовывались. Единорожка медленно подняла глаза на Луция. Тот утомлённо смотрел в сторону. — Мы и так оставили омегам то, что у них получается лучше всего. Рождение жеребят. Ведение дома. Служение своему альфе. В этом и есть их счастье и предназначение. Тебе разве нужно, чтобы вместо этого они путались под ногами? Чтобы коллегия состояла не из пятнадцати альф и пятнадцати бет, а из семи альф, восьми бет, тридцати омег и омежьего трёпа. Коллегия превратилась бы в цирк под предводительством жалости, глупости и зависти, а не в место, где соблюдаются закон и порядок. И скажи мне: после этого года как ты отнесёшься к тому, что какая-то омега снова начнёт тебе перечить? Отказывать? Дерзить? Требовать? — Вот это верно, — закивала Сулла, усмехнувшись краем рта. — Видеть, как порют сильнее дурной козы жеребца, мучившего меня своими капризами перед падением метеорита и в итоге всё равно отвергшего, было бальзамом для моих глаз. Как он визжал и плакал при всём потешающемся народе, каким покорным и смирным сделался после! О, его следовало проучить за его непочтительный, наглый характер давным-давно. А теперь он наконец-то получил по заслугам и выучил урок, как именно следует разговаривать с альфами. — Это очень приятно, — вторил ей Луций, мечтательно хмыкнув. — Видеть, что ты победил. Что ты побеждаешь каждый день. И что побеждаешь ты потому, что так определила природа. С ней бесполезно спорить. Она мудра, как боги. И если она решила, что омеги должны рожать жеребят — не нужно это менять. Нам же она дала свободу, чтобы мы обеспечивали омегам лучшую жизнь для их предназначения. Кто виноват, что местами благая цель требует жертв? Почему из-за этого мы должны отказываться от счастья и наслаждения быть альфами, если взамен предоставили счастье и наслаждение быть омегами? Может, если кто-то из них не способен оценить и понять этого — это они глупы, а не мы жестоки? — Тогда почему ты боишься встать на место омег? — цеплялась за последнее Юдекс, чувствуя, что, несмотря на желание согласиться с его словами, должна продолжать рассуждать. — Не потому ли, что омегам от всех твоих побед, наслаждений и счастья остались лишь боль, поражения и потери? Луций улыбнулся ей, как жеребёнку. — Но разве случайно то, что мы оказались победителями, и омеги ничего не смогли нам противопоставить?