27.07

Можно ли смотреться чертовски женственной в изумрудном свитере, массивных кроссовках и черных джинсах? И пусть сейчас это не редкость для девушек, но на Сэмми Катовой это выглядит чертовски круто. Следы осеннего холода не остались не замечеными в её образе, ведь на свитер девушка набросила косуху. Но опять же, черная куртка, которая больше подходит парням, полностью дополяет образ и ни капли не портит тот женский шарм, которым она излочает. Сэм шагает по ТЦ вместе с девушкой одного своего старого друга - Александрой. Та, в свою очередь, имеет в своем луке точно такие же компоненты, что правда различиаются девушки лишь в фирме обуви и куртки. Всё остальное лишь немного иных моделей. Они идут, разговаривая, совершенно не скупясь на маты и смех. Девушки чувствуют себя абсолютно простыми среди окружающих, хоть даже и не замечают их. Что не скажешь наоборот.        — Вчера на Газе встретили Алана, но ему, кажется, было похуй и он тупо не заметил нас. Летел на студию с горящими глазами. Странно это было, одним словом, — совершенно не по теме и якобы между строк, Саша подводит разговор к интересующему её вопросу. На секундочку, волнующий её начиная с фестиваля, с момента их знакомства. Сэм убирает улыбку с лица, когда слово "вчера" доносится до нее. Она примерно может сложит два плюс два - понять связь рассказа Саши и их ситуации с Аланом. Конечно, не хочет подпускать мысль о том, что это всё из-за неё. Но и сказать ей нечего. — К слову говоря, что у вас? — в отличие от Сэм, Саше есть что сказать. И даже спросить. — У нас?, — немного призадумывается, когда брюнетка кивает. Поцелуй, подростковые чувства и полная неразбириха сейчас - вот что между ними, все это звучит столь инфантильно и ничтожно, но это так, — Ничего. Что бы она ответила сейчас, если бы вчера сознание не включилось в неподходящий момент? Есть ещё один вопрос. Что было бы между ними в таком случае?        — Вы встречались во Владикавказе? — Александра решила загнать подругу как можно дальше в воспоминания. Важный момент: Катова не разрешает себе вспоминать прошлое. — Нет, мы дружили хорошо. А потом у него девушка появилась, на два года младше, но я не была с ней близко знакома. — она тяжело вздыхает, поневоле погружаясь в воспоминания. — Она, кажется, учиться уехала потом. Да и я тоже свалила в Москву. Он грузился сильно, когда она уехала, любил. Я плохо помню, — или же просто не хочет помнить. Хочет стереть из памяти вспышки ревности, когда видела, с какой нежностью во взгляде он смотрит не на нее. И почти получалось. Но не тут-то было. Её голос иссяк, она сама и не понияла, в какой момент. Когда в черепной коробке промелькнул вчерашний вечер или от нахлынувших воспоминаний? И почему все связано лишь с одним парнем с красивыми глазами? — Знаешь, в некоторые моменты мне реально казалось, что мы... вместе что ли. Не понимает, зачем говорит, признаваясь в этом себе. Срок давности этих чувств почти перевалил за пять лет так точно, но она всё помнит. И как только совместный шоппинг вылился в показательное препарирование ее души и выворот наизнанку маленькую часть мозга по названием "память?" — Может кофе? — отличная альтернатива поникшего настроения. — Я бы чего покрепче ебанула. Но пока перестать бухать. Сэм с такой доброй на лице не была на глазах у людей, пожалуй, очень давно. Примерно с момента последней её влюблённости. А это было давно. — Самое смешное, что я стала верить в судьбу, даже искренне её ненавидя. Не знаю, как иначе назвать нашу с Аланом встречу, честно. Жалелов, сука, виноват во всём. — Так, ты это, Адиля тут не приписывай. Судьба виновата, значит судьба, — разрядить обстановку было вынужденным шагом, ведь Сэмми явно теряла дух. — Знаешь, когда иллюзия отношений, так сказать, стерлась, всё начало меня сподвигать на переезд. Родители, безусловно, смотивировали во мне рвение уехать от них куда подальше, но последней каплей всё же стало положение между мной и... и Аланом. Он всегда был рядом, в школе, дома, во дворе. Добрый, но одновременно непереносимый. И я дала слабину, когда влюибилась, ненавижу это слово, это был мой прокол. Тогда я решила бежать в Москву, поступать в МГУ. И с горем пополам, но, все-таки поступила, правда меня отчислили на втором курсе. Её взгляд направлен куда-то вдаль, в какую-то точку. Но она не запомнит этого, потому что крутит в голове воспоминания, как пленку. В голове её последний день во Владикавказе. Чемодан, кошелек с лично заработанными деньгами, билет на самолет и полная неуверенность в будущем. А еще крики родителей. Она их не любила. Как и они ее. — Ты общаешься с родителями? — Сэм и сама не понимает, почему она открывается Саше. Что-то так и тянет говорить, не умолкая о душевных ранах. Пусть это будет энергетика, исходящая от девушки Скриптонита. — Я видела их в последний раз, когда уезжала в Москву. Понятия не имею, как они. Думаю, я была нежелаемым ребёнком и причиной не только их свадьбы, но и ссор. Мне было, наверное, лет двенадцать, когда мне сказали, что лучше бы был аборт, нежели я. Весёлая семейка, в общем-то. На глазах ни слезинки, лишь сконцентрированный взгляд на чашку в руках. Все слёзы на эту темы были уже давно пролиты. Сейчас внутри ничего не дрогнуло, если, конечно, после всех проблем там осталось, чему дрогаться. — Прости, я не знала... это, наверное, ужасно. — Ужасно слушать каждый вечер скандалы и упреки. Но это моё прошлое, которое я приняла как данное. Если бы было по-другому, я бы здесь не сидела с тобой. — Прости меня ещё раз, но каким боком тут наш славный Хадзарагов? Или, скорее, "твой?" Бывает такой взгляд, когда он именно живой, хоть со стороны легко перепутать с добродушным. Живой он тогда, когда он настолько открытый и мягкий, что губы, в независимости от ситуации, принимают образ легкой улыбки. — Я уже упомянула, но есть ещё и другие факторы. Мы стали меняться в силу смены возраста и что-то пошло не так. Я старалась не задумываться почему да как, а сейчас уж точно не хочу разбираться в этом. — Я не знаю, что говорят в таких случиях, но уж точно не хочу говорить фразочками, мол всё будет хорошо и так далее. Поэтому скажу, что ты знаешь, где меня искать, в случае если тебе будет необходимо поговорить. Знаю, нечасто хочется открыться кому-то, но вдруг. Блонди кивает головой и при каждом кивке её волосы кажутся буквально золотыми из-за игры с солнцем. Она вся такая лучистая и светлая, хоть ненавидит быть такой не меньше, чем ненавидит светлое время суток. * * * Выходит на своём этаже, как обычно, смотря в телефон. Сегодня, увы, без пакетов. Её не покидало чувство, что люди в торговом центре были в зговоре устроить акцию "забери нужный ей размер и устрой очередь везде, где только можно". Ведь толпа людей сразу отбила в ней желание примерять что-либо. И не только у неё, с Сашей они сошлись в нежелании принимать участие в "акции". Проверять почту уже вошло в постоянную привычку, ведь связь с заказчиками происходит только в такой форме. Но гадкий интернет не ловит в стенах подъезда и лифта, поэтому она убирает его в рюкзак, а на смену ему пытается найти ключи. И каков был её испуг, когда боковым зрением замечает человека у своей двери. — Алан? — поджимает губы при виде парня, сидещяго на холодном кафеле с бутылкой в руках. Кажется, это виски и бутылка наполовину пустая. Или наполовину полная. Долго ждал её. — Привет. Поднимает голову на неё. Проницающий взгляд черных гзал, матовая кожа, четкие скулы и хрипловатый голос. Хорош, он дьявольски хорош. По её позвонкам пробегаются мурашки от одного лишь его слова, не говоря о визуальном контакте. — Что-то случилось? — с некой осторожностью в голосе приближается ещё на шаг ближе к нему. — А разве нам нужен повод увидеться? После вчерашнего, скорее да, чем нет. — Ты уверен, что это хорошая идея? Он кривится по своему, до упомрочения красиво. Оба ведут себя, как те самые подростки. С кипящей кровью, одинокие в холодном мире, Стоят, рассматривая друг друга. Хорошо молчим. — А тебе не нравится? — ей нравится, даже очень. Хоть это уже давно вышло за рамки и стало неконтролируемо, но это ещё больше ей нравится. Испуг возвращается к ней, когда Хадзагаров встаёт с пола. Скорее всего, именно страх (непонятно, чего боится кареглазая точно) тащит её спиной к двери, плотно прижимая девушку к ней. Алан безмолвно усмехается, глядя в чистые девичьи глаза. А такие ли чистые? Становится напротив. Он полон какой-то уверенности, что не скажешь о Сэмми. Испуганная, стеснительная... неужели это она? — Ты пьян. И именно это мне не нравится. Когда я, будучи трезвой, разговариваю с пьяным человеком, это меня настораживает. Никто даже не имеет мысли зайти в квартиру. Это, пожалуй, последнее, о чем сейчас можно думать здесь. — Я завтра еду в тур, — происходящее напоминает их юность, общение в падиках - тогда было это чертовски круто. Сейчас же от глупости и не отличить, — скучать будешь? Серые стены пустого подъезда угнетают. Сэмми стоит напротив Алана, скрестив руки и облокотившись на дверь своей квартиры, смотря на него с долей иронии и сарказма. Она достает из кармана ключ к массивной двери квартиры, делает пару поворотов в замочной скважине - и, вуаля, проходите. Жестом приглашает Хадзарагова. И, уже вдвоем оказавшись в квартире, она отвечает ему: — Убиваться буду, поеду за тобой, как жены декабристов, — усмехается. Игра. Это шутка, насмешка, способ сказать, что он не не нужен, ведь гордость не даст признать обратного. Но в каждой шутке есть доля правды, не так ли? — Ну Сэм, спрячь свои шипы. Я тебя как облупленную знаю. Знал, точнее. Сарказм - панцирь. Способ не произносить горькую для себя правду. И он, и она это понимают. — Ой, блин, чуть не забыл, — Хадзарагов запускает жилистую руку в карман куртки, видимо, пытаясь там что-то отычкать, — все, нашел, — в его пальцах оказывается маленькая бархатная коробочка. Обручальное кольцо? Нет, это слишком, учитывая то, что они даже не встречаюстся. — Недавно у тебя был день рождения, про который я благополучно забыл, пока Адиль за шкирку не потащил меня в клуб, напоминая мне об этом, — Алан подходит ближе, сокращая растояние, смотря в глаза Катовой сверху вниз чуть пьяным взглядом, — так что... Это тебе. Я долго выбирал, и решил, что это должно напоминать тебе обо мне. Поэтому Луна. — Он протягивает Сэмми эту самую коробку, и Катова, смущенная такими словами, принимает ее. А смутить ее нелегко. Как и просил, спрятали шипы. Теперь она такая, какая есть. Внутри коробки лежал серебряный кулон в виде Луны, подвешенный на тонкую цепь. Краторы переливаются, создавая удивительную игру света. Красиво. И хоть Сэмми никогда не была привязана к цацкам и прочим украшениям, но этот подарок тронул ее. И адресат тут сыграл не последнуюю роль, да так, что осознав, какое малюсенькое расстояние сейчас находится между ними, сердце Сэмми начало биться сильнее, а веки отяжелели. — Спасибо. Я очень ценю это, но не стоило, правда, — она поднимает свой взор на его малость пьяные глава, широко распахнутые и, видимо, ждавшие ее ответа. У Алана всегда был характерный только для него взгляд, проницательный настолько, что пробирался внутрь и лишал возможности дышать. Он так действует только на Катову, или на всех? Потому что уровень эстрагенов в ее крови сейчас явно превышают норму. Причем всегда, когда он рядом. Интересно, это всего лишь животное желание или настоящая влюбленность? Второе звучит слишком ванильно, по-детски и инфантильно, а потому Катова не хочет признать, что теряет возможность здраво мыслить в присутствии Хадзарагова. Влюбилась. Звучит как флэшбэк туда, в шестнадцать лет, где юность серой улицы и первая привязанность. Нет. Каким-то макаром ладонь Алана ложится на стену, рядом с лицом Катовой, образуя барьер между ней и окружающим миром. Он смотрит пытливо, из-под пушистых ресниц, будто бы проверяет, насколько она изменилась с момента их последней встречи во Владикавказе пять лет назад. « трехмерный крестик на руке напомнит, как однажды я глазами тихо попросил остаться той, какой была. » Взор падает на ее приоткрытые губы, обветреные после улицы. Хочется поцеловать, попробовать на вкус, узнать, изменился ли. Его жилистая рука ложится на подбородок Катовой, большой палец поглаживает щеку. Целует требовательно, оттягивая ее нижнюю губу и прикусывая почти до крови. Катова и не против. Горько - вот вкус ее губ. И ее самой. Почти не изменился. Алан прижимается своим телом к ее, отчего становится ещё жарче. Сэмми снимает свитер, откидывая его куда-то в сторону. Он мешал. Теперь, рука Хадзарагова, имея большую территорию для исследований, спускается вниз, обхватывая шею, отчего Сэмми запрокидывает голову назад, ударясь о стену. Но боли она не чувствует, поскольку тестостерон в крови превращает это столкновение в сильнейший импульс возбуждения, волной проходящий по телу. Его язык проходится по ключице, проводя мокрую дорожку от желваков до предплечья. Татуировка на ее плече. Он давно хотел на нее посмотреть. Хадзарагову не нравились рисунки на девичьих телах, но почему-то этот черный дракон добавлял ее образу бунтарства, что еще больше возбуждало его. Подушечками пальцев Алан оттягивает лямку полупрозрачного, черного бралетта вниз, указательным пальцем очерчивает контур крылатого дракона. Это застявляет дыхание Катовой сбиться, а участки кожи, к которым он прикасается - гореть огнем. Она притягивает его за ворот вельветовой кутрки, которая позже окажется на полу, к себе, отвлекая от татуировки, и снова целует. Напористо, не давая шанса вдохнуть кислород. Алан обхватывает руками ее бедра, поднимает, заставляя обхватить ногами его талию. Его пальцы сдавливают худые бедра до кости, проводя невидимые линиии подушечками пальцев. Больно, от чего, вероятно, появятся синяки, но от этого только приятнее. Глухой стон Сэмми проносится над ухом Алана. Дыхание давно сбито у обоих. Одежда лишняя, она мешает, именно поэтому его футболка оказывается где-то рядом с остальными скинутыми вещами. Неважно, где. У него худое тело, выступающие ребра и напряженные вены, так и требующие того, чтобы к ним прикоснулись. Что она и делает. Под весом своего тела, он, пригвоздив Сэмми к стене, обхватывает ее запястья, так же прижимая к стене. Ему нравится, что она в его власти. Всегда буйная, неукротимая, острая на язык, сейчас прижата к стенке, дрожа и извиваясь. И это - его рук дело. И не только рук. Хадзарагов носом касается ее скулы, целуя подбородок. Пахом трется о ее промежность, сильнее вдавливая ее тело в стену, и выпускает стон, намекая на то, что там уже жарко. Черт! Доля здравого смысла ударяет в голову Хадзарагова, и он отстраняется. Зачем, спрашивается? Невовремя. И какие только бесы в них вселились? Осознание того, что они сейчас делали, приходит через пару секунд. * * * Терпкий черный чай разливается по двум бездонным чашкам. Молодые люди решили сделать вид, что случившегося пятнадцать минут назад вовсе и не происходило. — А можно спросить? — Ты уже. — Катова немного отхлебывает из чашки, стараясь не обжечь язык. — Что означает твой ник? Сэмми почувствовала себя как на интервью у Дудя. Но лучше бы был Дудь, чем тот, кто сидит сейчас рядом с ней и с интересом ждет ответа, потому что мыслить нормально она не в силах. В голове слишком много всего, а черепная коробка напоминает сейчас вязую кашицу, которую Сэмми, к слову, не умела готовить. Надо постараться дат ответ. — Ny Volana - это Луна. Я люблю ночное время суток, а оно любит меня. И в голове сразу происходит ассоциация с луной. И да, я в курсе значения твоего ника. Удивительно, правда? — Я, конечно, при девушках не матерюсь, но это просто охуеть, — Хадзарагов мимически приподнимает брови, всем своим видом показывая удивление. — А с каких пор ты так уважителен к девушкам? — Я всегда таким был, — на его лице скользит теплая улыбка, — ты просто была своей. Я мог быть собой рядом с тобой. И правда. Он достаточно галантен и обходителен по отношению к другим девушкам, чего Сэмми не могла не заметить. И не сказать, что она была обделена этим с его стороны - просто он позволял себе больше. И это нисколько не огорчало Катову. — Что было тогда, в клубе, когда ты спряталась за мной, а Кирилл выводит твою подругу? — Бывший мой был. Но ты верно подметил, слово "что" подходит к нему! А еще я обещала тебе показать татушку, но ты ее уже видел, — неловкость проскальзывает в ее голосе, но Сэмми решает это исправить, — не думай, что я блядь, ты сам хотел ее увидеть. Я по старой дружбе тебе разрешила. Он тепло усмехается с ее умозаключения о бывшем. Какой бы сильной и непробиваемой она не казалась, нотки женской стервозности все-же просачивались наружу. И Хадзарагову это нравилось. — Я разглядеть не успел. — А по-моему, ты минуты две на не пялился, а потом пальцем обводил, — прежняя Катова вернулась. Буйная, откровенная, — понравилось? — Я же говорю, внимательно разглядеть не сумел, — он взглядом кивает на ее оголенное плечо, прикрываемое лишь бретелей достаночно открытого домашнего топа. Ее квартиру хорошо топят, поэтому после инциндента в прихожей свитер она обратно надевать не стала. — А ты рассмотри, я разрешаю, — она смотрит на него с вызовом и легким безумием, проверяет, осмелится или нет? Придержится ли привычки уважительного отношения к женскому полу? Она дергает рукой в попытке дотянуться до чайника, чтобы налить тебе в кружку ещё чаю, но лямка предательски, (или нет?) как некстати сползает вниз, что не укрывается от цепкого взора Алана. Если она пытается его соблазнить, то у нее неплохо получается. Но... нет. Он не может себе этого позволить. Слишком ее уважает, чтобы относиться как с куску мяса. Он и правда уважает Катову. Как только напряжение спадает, и она делает про себя вывод о его реакции, Сэмми поправляет лямку и возвращается в нужное русло. — Так ты в тур уезжаешь. А кто будет мне докучать? — Я не думаю, что ты обделена вниманием мужского пола. — Это ревность? Нет, не обделена, но оно меня не интересует. — Это не ревность, это факт. Ты красивая девушка, жгучая, моментами стервозная, к тому же, мастер своего дела. Ты многих привлекаешь, а твоя самоуверенность так вообще сбивает с толку. И это я говорю честно. Но я знаю, что все твое показушное самолюбие - защитная рекация. Ты боишься, а потому тебе чуждо казаться слабой. — Ты решил провести анализ моей личности? Мне есть, что сказать в ответ, — она удивлена, — ты искренен, добр и ласков, но за этим стоит крепчайший стержень. Талантлив, харизматичен и энергичен. А еще очень красив с женской точки зрения, говорю обобщенно. У тебя достаточно брутальный вид, но лиричные трэки. Это наталкивает фанаточек на мысли, что ты сильный мужчина, но в душе ты ребенок. — она откусывает зеленое яблоко, после чего кладет его на стол. — Сэмми, ты можешь избавиться от всего притворства, если оно не въелось тебе в кожу? Я ненавижу ненастоящих людей. Тебе ни к чему надевать панцирь рядом со мной, — "я сам буду защищать тебя" — хочет он добавить, но не решается. — Я постараюсь. Честно. — опускает голову вниз и пронзительно смотрит на него. Стервы Воланы как и не бывало. Улетучилась. Осталась только уже не такая и беззащитная Сэмми Катова. — Я ненавижу свое имя, данное мне отцом, — но из уст Алана оно звучит вполне сносно, — оно слишком пафосное. — Зато редкое. Я вот ни одной Сэмми больше не знаю.

остается чистота, твое белое нутро и бездонные глаза, ты актриса моих снов.