Не-любовь

1. Никогда не думала, что он может быть таким…. Смотрю на него, и теряюсь, не могу подобрать слово. Да и как его подберешь, если тот, кому оно адресовано, умирает у тебя на глазах? Он лежит на кровати, накрытый легкой простыней. В левой руке — капельница, на груди — куча датчиков, худо-бедно поддерживающих жизнь в этом, все еще могучем теле. Глаза закрыты, дыхание очень слабое. Отец считает, что он умрет со дня на день. Отцу можно верить, он профи, высококвалифицированный специалист. Да я и сама знаю, что с такими ранами, с такой кровопотерей жить невозможно. И все-таки, мне не хочется верить. 2. Когда мы, получив сигнал бедствия из созвездия Дракона, обнаружили его, он представлял собой кровавое месиво. Шесть сломанных ребер, перелом височных костей, пять рваных ран на теле, около сотни мелких ссадин. Исследовав раны, мы обнаружили находящееся в них, пока неизвестное науке вещество. Единственное, что пока удалось установить — это то, что принцип его действия схож с хлорцианом. Сейчас у нашего пациента наблюдается тяжелое угнетение нервной системы. Отец только руками развел: — Могу сказать наверняка только то, что он умрет не в муках. Вероятно, он даже этого не почувствует. — Ты точно уверен в том, что он умрет? Шансов вообще нет? Отец снимает очки и смотрит на меня усталым, измученным взглядом. Я впервые за все время замечаю тонкую сеточку морщин вокруг его глаз. — Не знаю. Я впервые сталкиваюсь с таким случаем. Знаю одно: если бы на его месте был обычный человек, он бы давно уже умер. Его счастье, что он, все-таки, гуманоид… — Так значит, все-таки есть шанс? — Обрадовавшись, что поймала его на слове, восклицаю я. Отец улыбается уголками губ: — Шанс есть всегда. Но я бы не надеялся… — А я буду. 3. Спрашивается, зачем я во все это ввязалась? Для чего взялась спасать жизнь старого врага, который сам не единожды пытался отправить на тот свет дорогих мне людей? А вот не знаю. Просто однажды я поняла, что он мне нужен. Не присутствуй он в моей жизни, она была бы другой. Я была бы другой. Все было бы другим. Если бы его не было, его стоило бы придумать… Он лежит под простыней, бездвижный, беспомощный. Он все еще жив. — Пап, как думаешь, можно удвоить дозу амилнитрита? Отец смешно морщит нос, секунду раздумывает и, наконец, кивает: — Попробуй. Хуже ему точно уже не будет. Отец оценивает его состояние как стабильно тяжелое. Хоть в чем-то стабильность, уже хорошо — мрачно думаю я. 4. Этой ночью мне приснился кошмар. Третья Планета. Я бегу за говоруном. Внезапно он разворачивается, бросается на меня, стремительно растет в размере и в конце концов оказывается чудовищной птицей Крок. Он хватает меня в когти и поднимается в небо. Отец и Зеленый несутся за нами на флаере, Зеленый стреляет, птица выпускает меня, и я лечу прямо на острые скалы… Я просыпаюсь от собственного вопля. Дверь открывается, на пороге возникает отец. Спросонья мне кажется, что он, как в детстве, услышав мой крик, пришел успокоить меня. Я бормочу, что все в порядке. Но отец, точно не слыша меня, говорит: — Собирайся скорее, он умирает. 5. Тихо умирает ночь. К счастью, это единственная смерть за сегодня. Да, он все еще жив. Это был рецидив. По всем законам логики, теперь он должен пойти на поправку. Я проверяю его пульс, убеждаюсь в его стабильности, тяжело вздыхаю, отпускаю медсестру. Эта ночь была сложной для всех нас. Смотрю на то, как тихо поднимается и опускается его грудь, и вдруг понимаю, что не хочу уходить отсюда. По идее, ничего не должно случиться, но все-таки. 6. Он поправляется быстрее, чем мы ожидали. Отец считает, что это после выведения токсинов мощный организм пришел нам на помощь и принялся интенсивно восстанавливаться. Почти все раны затянулись. С переломами сложнее, но серьезной опасности уже нет. Сейчас я стараюсь реже заходить к нему — меня смущает его взгляд, которым он провожает каждое мое движение. Отец пока не разрешает ему говорить, но его взгляд красноречивее всяких слов. Однажды, дежуря возле него ночью, и думая, что он спит, я на минутку вздремнула. Проснувшись от внутреннего толчка, я увидела, что его глаза открыты. В его взгляде, устремленном на меня, светилась тихая радость. Я подошла к нему и, теплее, чем бы мне хотелось, спросила: — Тебе что-нибудь нужно? Он отрицательно качнул головой, вздохнул и снова закрыл глаза. 7. Ловлю себя на том, что мне нравится находиться возле него. Он такой тихий… Как будто это и не он вовсе. Совсем другой человек. Хотя, откуда я знаю, какой он на самом деле? В своих столкновениях с ним я видела только одну грань его характера — нехорошую. Вполне возможно, что отец прав, и теория относительности добра и зла имеет место быть. Мой личный враг может быть кому-то хорошим другом, заботливым сыном, братом, мужем… Невозможно представить, чтобы он мог быть на ком-нибудь женат, но, с другой стороны, почему бы и нет? Как много я не знаю о нем… Как много я не знаю о себе тоже. 8. — Ты расскажешь, что случилось? — Я стараюсь говорить тоном профессионала, который желает иметь на руках полную картину произошедшего. И одновременно чувствую, как в глубине души шевелится любопытство. Он смотрит на меня долгим взглядом, словно прикидывая, стоит ли говорить. В это мгновение я узнаю его прежнего, и мне становится легче, я чувствую себя свободнее. — Я не знаю, что это было, — наконец, произносит он, — мы высадились, на нас напали. Кто — не знаю. Все. — А сколько вас было? — Четверо. Задать следующий вопрос мне нелегко. Я вспоминаю страшную картину, которая предстала перед нашим взором в момент высадки, и понимаю, что мне не очень-то и хочется знать на него ответ: — А… Крыс? Быстрый взгляд на меня: — Его с нами не было. Чувствую неимоверное облегчение. Странное ощущение, учитывая, кто такой Крыс, и кем он приходится мне лично. Но, с другой стороны, я сейчас сижу и мирно разговариваю с самим Весельчаком У, которого совсем недавно мы с отцом (разумеется, в большей степени отец, нежели я) буквально вытащили с того света. Странности случаются. — А зачем, вообще, вы сунулись в созвездие Дракона? Его глаза насмешливо сужаются: — Много будешь знать, Алисочка, скоро состаришься. Ну наконец-то. Прежний характер прорезался. Как говаривал Алик Борисович, «Вот чувствую, что дело у нас пойдет на поправку». 9. Отец стучит кофейной ложечкой, размешивая сахар, и я бросаю на него недовольный взгляд. Я не страдаю неврастенией, но этот звук почему-то раздражает меня. — Вот, о чем я думаю, Алиса, — говорит он, — то вещество, которое мы обнаружили в ранах, это не просто боевое вещество. Это похоже на усовершенствованное оружие массового поражения. Сверхмощное оружие будущего. — И ты думаешь… — Я думаю, что наш друг полез туда именно за ним. В душе шевелится что-то нехорошее, неприятное. Мне не хочется соглашаться с отцом. С другой стороны, я понимаю, что он, скорее всего, прав. — И еще я думаю, что его следует доставить на Землю. Мне кажется, он может рассказать много чего интересного и полезного. И опять отец прав. Только почему же так тошно на душе? 10. Ему уже можно вставать. Он осторожно поднимается и, пробуя силы, делает несколько шагов. По лицу видно, что ему больно. Подхожу к нему, помогаю сесть, спрашиваю, где болит, подробно рассказываю, отчего это бывает. Он внимательно слушает. Пользуясь его податливостью, несколько смущенно задаю ему давно мучающий меня вопрос: — А как тебя зовут по-настоящему? В его глазах вспыхивает удивление, но он отшучивается: — То, как меня мама назвала, я давно уже забыл. А что? Свечку за меня хочешь поставить? — И он громко смеется собственной шутке. Понимаю, что мне будет с ним нелегко. Характер не лечится. Он вдруг умолкает и смотрит на меня каким-то странным взглядом. Повисает тяжелая пауза, и я не знаю, куда деть глаза. — Ты выросла, Алисочка… — Каким-то не своим, сдавленным голосом произносит он. На мое счастье, на пороге появляется медсестра. Я быстро выхожу. 11. — Вот, что я думаю, Алиса. — Говорит отец. Его голос спокоен, но он то и дело снимает очки, протирает стекла и снова надевает их. Он всегда так делает, когда нервничает, — ты не должна так много времени проводить с ним. — Почему? — Удивляюсь я. — Уверяю тебя, сейчас он совершенно неопасен. Или ты полагаешь, что он неожиданно возьмет меня в заложники и велит повернуть корабль туда, куда ему надо? — Дело не в нем. Дело в тебе… — В усталых глазах отца вдруг загорается огонек, — хотя и такой ход событий вполне вероятен. — Что значит «дело во мне»? — Уточняю я, пропустив последнюю фразу мимо ушей. Отец смущается, надолго умолкает, но я терпеливо жду. Наконец он произносит: — Понимаешь, Алиса… Вполне возможно, что ты не вполне владеешь своими чувствами. И я предполагаю, что это из-за него. Мне становится смешно. — Пап, — говорю я, — ты, конечно, умный человек, ты профессор, и все такое. Но ты ошибаешься. Я его только жалею. Он, на самом деле, не такой плохой, каким кажется… По взгляду отца я понимаю, что его опасения, кажется, подтвердились. Но он, все-таки, слишком доверяет мне: — Я знаю, ты умная девочка. И все-таки помни, что иной раз… мы влюбляемся в тех, кого жалеем. 12. — Почему ты стал пиратом? Я жду смеха и очередной порции шуток, но он серьезен: — Ты задаешь очень сложные вопросы. — А все-таки? Он меряет комнату шагами, останавливается напротив меня и, чеканя каждое слово, говорит: — А почему ты такая хорошая? Краска бросается мне в лицо, я опускаю глаза. Я не знаю, как ответить. Я не считаю себя хорошей. За меня отвечает он: — Воспитание, Алисочка. Круг общения. Образование. Вот те самые «три кита», которые формируют личность. А теперь сравни себя и меня. И ты, возможно, получишь ответ на свой вопрос. — То есть, ты считаешь, что если бы обстоятельства сложились иначе, ты был бы другим? Он садится напротив меня, легко касается моей руки: — Ну вот, представь себе… — понизив голос почти до шепота, говорит он, — ты рождаешься на отсталой планете, твоим родителям нет до тебя никакого дела. Со временем ты понимаешь, что жить в нашем мире невозможно, можно только выживать. И ты начинаешь выживать. Тебе встречаются определенные личности… Все начинает крутиться… И ты понимаешь, что иначе уже не можешь. Я вскидываю на него глаза: — И все-таки, можно иначе. Есть еще и характер, и индивидуальность. И дурные склонности можно направить во благо. Он отстраняется: — Перестань проповедовать. — Я не проповедую. Я просто хочу помочь. — Не стоит, я безнадежен. — Он поднимается, и вновь принимается ходить, — знаешь, мы, пираты, не такие уж и дурные. В мире есть вещи и похуже. В твоей жизни, Алисочка, встретится еще немало пиратов — и явных, и скрытых. Последние намного хуже. Мы, по крайней мере, не лицемерим. 13. Мы подлетаем к Земле. Слышу, как отец с кем-то связывается. Впрочем, я знаю, с кем. Это из-за него, из-за Весельчака. Отец непременно хочет, чтобы он дал показания. И я знаю, что это, действительно, нужно. Только почему так неспокойно на душе? Мне в последние дни все время кажется, что я что-то делаю не так… Несмотря на то, что отец настоятельно рекомендовал мне держаться от Весельчака подальше, я все равно захожу к нему. Он стоит и неотрывно смотрит в иллюминатор. Я подхожу ближе: — Мы подлетаем к Земле… Он поворачивается и грустно смотрит на меня: — Я знаю, Алисочка. Я, не отрываясь, смотрю в его большие синие глаза. В них есть что-то гипнотическое. И я произношу то, чего нельзя произносить, но от чего на душе становится легче: — Хочешь, я помогу тебе уйти? Его удивительные глаза темнеют: — Почему?.. Я не знаю ответа. Тогда он, завороженно глядя на меня, делает шаг вперед и привлекает меня к себе. Я не сопротивляюсь. Я слышу, как бьется его сердце. Он вздыхает и на секунду так крепко сжимает меня в руках, что мне становится трудно дышать. Вдруг он резко отстраняет меня, дико смотрит мне в глаза: — Уходи, — говорит он и, видя, что я не двигаюсь с места, почти приказывает, — пожалуйста, уходи. Я ведь не железный… Уходи, не то я за себя не ручаюсь. Не знаю, чем бы все это кончилось, но в этот момент на пороге появился отец. — Мы приближаемся к Земле, — говорит он, переводя взгляд с меня на него, — и я должен вам сообщить, что вам лучше пойти с нами. — Как скажете, док, — без тени улыбки говорит он. На Земле нас встречает целый отряд вооруженных полицейских. Многовато как-то для одного-единственного пирата, который все еще не до конца оправился от ран. Укоризненно смотрю на отца, но он, кажется, и сам понимает, что переборщил. Весельчак спокойно садится в полицейский флаер. Мы с отцом садимся в другой флаер и летим следом. КОНЕЦ