- Я люблю тебя.
Безумная глупость с моей стороны так говорить. Как думаете, что хуже: видеть в глазах человека напротив холодное безразличие или тупую обреченность? Я пока не могу выбрать. Но больно до безумия знать, что ты никогда не почувствуешь каково это - быть по ту сторону. Слышать эти же слова в свой адрес. В такие моменты главное не молчать. Просто умоляю тебя, не молчи!
Он молчит. Не знает, что на это ответить. Глупость какая-то все эти правила. Я знаю, что он не может мне отказать, знаю, что буквально вынуждаю его через силу улыбнуться и притянуть меня в свои объятия. Кто знает сколько бы я отдала за то, чтобы он сделал это по своему желанию, а не убегая от необходимости отвечать?
Не важно. Важно совсем другое. Что? Не могу объяснить.
Из объятий я не вырываюсь, хотя хочется сделать именно так. Но кто я такая, чтобы закатывать истерику? Мягко отстраняюсь, поднимаю глаза и задорно улыбаюсь:
- Ну чего ты такой напряженный?! Как друга люблю! Разве это непонятно?
Вижу, как из глаз напротив уходит обреченность, мышцы под пальцами расслабляются, а на губах появляется улыбка. Знаешь, как больно ты мне сейчас делаешь? Конечно не знаешь. И это правильно. Тебе об этом не надо знать.
Глупо отшучиваюсь и сворачиваю на дорожку парка. Ты сейчас пойдешь прямо, потом свернешь во дворы, найдешь третий дом, завалишься в комнату к моему брату и будешь рассказывать, что его младшая сестренка учудила.
На улице догорает лето. Именно догорает: деревья неожиданно рано окрасились в охру, кроваво-алый и рыжий, напоминая лесной пожар. Через несколько дней первоклассники пойдут в школу. Не только первоклассники, естественно, но именно для них это самое важное событие в их пока еще короткой жизни. А сейчас они весело бегают по парку наперегонки с собаками под чутким присмотром родителей, в любой момент готовых подойти и отряхнуть плачущего малыша, погладить по голове и сказать ласковое слово.
Интересно, когда мы начинаем считать себя взрослыми настолько, что пытаемся выскользнуть из мягкого кокона опеки? Когда начинаем хранить от родителей свои большие и не очень секреты? Уже и не вспомнить, когда это началось.
Я сворачиваю с каменной дорожки и падаю на нагретую солнцем траву. В этой части парка собак не выгуливают, слишком много резкопахнущих трав, но мне всегда доставляет удовольствие вдыхать этот запах полной грудью. Полынь, колокольчик, аромат солнечных яблок, от тяжести которых бедное дерево пригибается низко к земле, и еще смесь чего-то непонятного, но крайне вкусного, опьяняющего похлеще дикого меда.
На небе ярко светит теплое солнце. Как странно в этот ясный теплый день так сильно мерзнуть. Меня бьет мелкая дрожь, концентрируясь больше в руках, от чего хочется еще сильнее сцепить в замок пальцы.
Плакать не получается. Мама всегда говорила, что когда мне плохо, я не выплескиваю эмоции наружу, а просто сильно бледнею и выпадаю из реальности, тупо пялюсь в пространство и молчу. Уж лучше бы ревела. Лучше бы...
Земля теплая, она делится со мной своим теплом, укутывает запахами, заставляет отвлечься. И это правильно. Нельзя мне раскисать.
Я встаю, отряхиваю слегка испачкавшуюся одежду и достаю мобильный телефон. Нахожу знакомый контакт и нажимаю вызов. Начальница берет трубку на третьем гудке. Как всегда недовольная, что-то зло шипит в трубку, но смягчается, когда узнает причину звонка. Дальше не слушает, просто говорит, чтобы я через полчаса была на месте и кладет трубку.
Дойти до временной работы я успеваю за десять минут. Но это ничего, раньше начну - меньше буду думать о плохом. Людей в зале ресторана сегодня много, гораздо больше, чем в обычный день. И я с головой ухожу в работу, вежливо улыбаюсь посетителям, разношу заказы, пару часов даже стою у плиты, помогая поварам с нарезкой. После закрытия напрашиваюсь подменить уборщицу, у которой заболел младший сын. Она со слезами на глазах благодарит меня, даже не подозревая, что мне это нужно гораздо больше, чем ей. Нужно отвлечься.
До дома я добираюсь уже во втором часу ночи. Тихонько пробираюсь в свою комнату и падаю на кровать от усталости. Но сон не идет, сердце тупо и сильно болит, в груди ноет так, будто меня ударили. Но я терплю.
Помню, несколько лет назад я так же лежала на кровати и у меня так же ныло сердце. Ну до чего же глупая, а? Все время выбираю не то.
В кармане сумки лежит билет на самолет, загранпаспорт и приличная сумма денег. О том, что я сдавала экзамены в иностранный вуз знает только мама. Отца с братом я попросила не оповещать. Мама тогда сразу поняла, в чем дело. Моя милая, мудрая мамочка. И вот сейчас последние деньки до того, как я улечу на несколько лет. Нет, по программе мне обещали выделять билеты до дома каждые полгода, но я уверенна, что не стану прилетать. Теперь точно уверенна.
После завтрашней смены я заберу всю свою зарплату и улечу отсюда. Надолго. И прежней уже не вернусь.
***
- Я люблю тебя.
Смотрю недоверчиво и даже слегка подаюсь назад, незаметно оглядываясь, боясь ошибиться. Но нет, мой одногруппник смотрит именно на меня и говорит именно мне. Так странно, еще два года назад, улетая из родного города, я запретила себе даже мечтать услышать эти слова от кого-то, кроме родителей. А сейчас на меня смотрят серьезные серые глаза, в которых светится такая решимость, что я невольно теряюсь. В такие моменты главное не молчать. Ну же!
- Извини, но я не могу ответить на твои чувства. - Слова даются с трудом. Мне до безумия не хочется видеть, как эти красивые глаза гаснут, теряя этот мягкий блеск и легкую безуменку, так свойственную этому парню.
- У тебя уже есть любимый человек? - Я только устало качаю головой. Нет, любимого у меня сейчас точно нет. - Я противен тебе? Ты не хочешь со мной общаться?
- Да нет же! - Выкрикиваю я, совершенно не понимая, откуда могли взяться такие глупые предположения.
- Тогда я влюблю тебя в себя. - Он твердо смотрит мне в глаза и неожиданно улыбается, светло и радостно, будто не ему сейчас отказали в принятии чувств. - Влюблю.
Он разворачивается и уходит по дорожке к учебному корпусу, насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик. А я еще долго стою, прижимая к груди папку и смотря ему вслед. В голову настырно лезли мысли о мартовских котах, кошачьей мяте и валерьянке, от которой я бы, честно говоря, сейчас не отказалась. Подул холодный ветер, и я поспешила по той же тропинке к учебному корпусу, в котором благополучно забыла свое пальто. Весна в этом году хоть и солнечная, но расслабляться не стоит.
Но только я собралась выкинуть инцидент с признанием из головы, как начало твориться нечто странное. Началось все с того, что на первой же паре этот сероглазый сумасшедший попросил мою соседку по парте поменяться с ним местами. Он пересел ко мне за стол и остался сидеть рядом до конца дня. А потом и на следующий день. И еще через день. И всю оставшуюся неделю.
Он писал мне записки, короткие, иногда сводящиеся к обычному: "Ты сегодня не обедала. После пар пойдем в кафе." И он вел меня в кафе, не взирая на мои возражения, а потом с ослиным упрямством каждый раз платил за мои обеды, хоть я и пыталась это сделать сама. "Я пригласил тебя на обед, значит и платить тоже должен я." И никак иначе.
А когда я заболела, пересидев в библиотеке на сквозняке, он пришел ко мне в комнату в общежитии и долго ругался, отпаивая меня горячим чаем и антибиотиками. Помню, как в горячечном бреду я просила его не уходить, а он менял мне повязку на лбу и говорил, что останется. Я тогда так и заснула, держа его за руку, а когда проснулась, обнаружила, что он все так же сидит. Уставший, растрепанный и явно не выспавшийся. Сидит и держит меня за руку, потому что обещал не уходить.
Потом были письма. Длинные бумажные письма и маленькие записочки, каждая из которых заставляла сердце замирать. Каждый клочек бумаги я бережно складывала и хранила в небольшом ларце, подаренном им же. Он тогда сказал, что это будет моим персональным сундучком с сокровищами, и оказался прав.
А несколько месяцев спустя он меня поцеловал. Его губы, твердые и уверенные, навсегда врезались в мою память. Сердце билось как сумасшедшее, угрожая пробить грудную клетку. Я вспоминала каждое мгновение, каждую секунду, проведенную с ним вместе, и тонула в нежности, захлебываясь чувством любви, накрывшим меня с головой, не оставившем шанса на спасение. Да и не хотелось мне спасаться.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя...
***
Я держала в руках раскрытый ларец и разглядывала его содержимое. Сейчас в моих руках была крохотная записка, которую я с интересом рассматривала.
- Нашла что-то любопытное? - Теплые любимые руки мягко опускаются мне на плечи, согревая своим присутствием, заставляя блаженно прикрыть глаза и откинуться на спинку кресла.
- Разбираю свои сокровища. - Я лукаво улыбаюсь и трясу перед его носом потрепанным клочком бумаги.
- Так вот что ты в нем хранила все эти годы! - Его лицо освещает улыбка, которая пляшет в глазах даже больше, чем могут улыбаться губы.
- Все самое дорогое!
По гостиной разносится мягкий смех. Любимые руки подхватывают меня и кружат, будто я снова тихо и застенчиво сообщила ему о том, что у нас будет ребенок. И столько счастья, столько любви светится в этих невероятных глазах, что становится совсем неважно, что на клочке бумаги все буквы стерлись, оставляя только имя, которым он подписывал все свои записки, ссылаясь на старую привычку.
Только имя. Его имя.
А остальное не важно. Ведь я точно помню, что было написано на этом стареньком листке. И вряд ли когда-нибудь уже забуду. А если и забуду, то он мне непременно это снова повторит.
