Другая сторона

***

Адриан Агрест всегда улыбается. Когда он читает газету, отвечает у доски, ест в столовой, общается с одноклассниками или с ней, на лице его словно приклеенная расцветает широкая улыбка, обнажающая белоснежные ровные зубы. Да так, что свет отражается, мгновенно её ослепляя. Она обезоруживает каждого, кому посчастливится увидеть её или ощутить на себе. Пленяет, подавляя собственную волю, и подчиняет — словно каким-то насосом вкачивается в повреждённые мозги нужная и «правильная» информация. Такая яркая, добрая, дружелюбная… Ненастоящая. Фальшивая. Словно кукольная, каждый раз идентичная, ничем не отличающаяся от предыдущей ни изгибом губ, ни отсутствием или наличием ямочек на щеках. Он не смеётся, не хохочет, не ухмыляется. Только постоянно улыбается. Однако… Улыбка эта никогда не трогает его глаз. Таких пустых, остекленевших и мерзко холодных, словно всю жизнь из них высасывает ежесекундно Сатана. Затягивают своей бездной, в которой водятся голодные черти. Адриан, как бездушная фигурка, идеально сложенная и соответствующая всем стандартам красоты. И эта его красота отталкивает своей чересчур правильностью и таким невозможным для нормального человека отсутствием видимых недостатков и недочётов. Словно эти самые ошибки решили больше не делать, попутно изготавливая модель серии «Адриан Агрест». Будто эта улыбка идёт в комплекте с внешностью и тембром голоса: постоянная, неизменная. Одинаковая. И такая фальшивая. Ей хочется рычать и кричать на него, дабы вызвать хоть какие-то проблески или хотя бы зачатки эмоций и чувств, если таковые вообще у него имеются. Адриан Агрест не кричит, не злится, не волнуется. Только улыбается. Её от этого тошнит. Ведь всё это — сплошная показуха. Она в этом уверена. Эти его произносимые спокойным тоном «Маринетт» всё с той же улыбкой, его находящиеся в одном положении губы, его такие мёртвые глаза. От него так и несёт фальшью и противной недосказанностью, подобно соли искажающей лицо в страшной гримасе от кислоты и горькости вкуса. И главное — никто этого не видит. Или не хочет — она не знает. С щенячьим восторгом они скачут под его дудку, заглядывая тому в его искусственный рот. И пищат от счастья и ограниченности собственного ума. Отвратительно. Адриан Агрест всегда улыбается. Когда он спит, когда выслушивает гневные тирады отца, когда пишет контрольные. В-С-Е-Г-Д-А. По-настоящему жутко и страшно. Ей кажется, что, даже умерев, его лицо останется абсолютно таким же. Неживым. Она порой задумывается: а рождался ли он вообще, чтобы умирать? Знать истинный ответ ей не хочется. — Доброе утро, Маринетт, — монотонно проговаривает он у неё за спиной, открывая перед ней дверь и пропуская тем самым вперёд. Даже оборачиваться не нужно — интонация ни на йоту не меняется. Всё та же: ни радости, ни волнения, ни нетерпения. Ни-че-го. — Фальшивка, — одними губами произносит она, оборачиваясь напоследок к нему лицом. Он смотрит куда-то сквозь неё своими тёмно-зелёными глазами. Мутными, как грязный лёд. «Фальшивка!» — вопит она мысленно. А у самой растягиваются губы в улыбке в ответ. Даже такая: скованная, вынужденная, неискренняя — она кажется живее, чем его. — Доброе, Адриан, — отвечает, проходя в аудиторию. А он всё не двигается с места — словно ключик, доселе его заводивший, исчез. Будто кто-то сзади подошёл и вытащил его, предварительно над ним посмеявшись и убедившись в своей правоте: Адриан Агрест никак не считается живым. Хотя сердце всё стучит да стучит мерным «ту-дум» в грудной клетке, заставляя кровь разогревать его мышцы да затхлые кости. Если у него и есть душа, то тело своё уже достаточно давно своим визитом не удостаивает. Он неправильный. Вроде бы дышит, а вроде и нет. Моргает с одним и тем же интервалом в четыре минуты. Адриан Агрест — кукла, продвинутая технологическая модель, поражающая всех и каждого своей красотой и улыбкой. Всех и каждого, кроме неё. «Когда-нибудь все поймут, что ты на самом деле», — уверяет себя она, отводя от него взгляд. А он всё стоит да сверкает своей белоснежной улыбкой. Вот только она не трогает его глаз.