Ирония

На крыше спокойно. Я привыкла думать о том, что там, где для других - страх, беспокойство и паранойя - для меня - спокойствие, сонливость и нежность. Всё началось тогда, когда мама и папа захотели научить меня плавать. Мама нацепила на меня нарукавники, папа надувал жилет. Я заплыла далеко. Я запуталась ногами в длинных озёрных водорослях. Я утянула себя на дно. А потом я встретила её. Небольшая, наряженная в старомодное платье с наружным корсетом, длинными вьющимися волосами, прозрачной кожей, под которой были видны кости, и с меня ростом. Она растянула свои белёсые губы в ухмылке, прищуриваясь. Обошла меня пару раз, стуча каблуками детских туфелек. Постучала пальцем по своему черепу. Я засмеялась. Она засмеялась погодя. Она гладила меня по голове, играла с моими волосами, тянула меня за ткань купальника. А потом улыбнулась чуть шире и помахала рукой. Очнулась я уже с биркой на ноге. Рядом сидел отец. Мне стало так смешно, что я не смогла не засмеяться. Потом - долгие проверки. Потом - бюрократия и доказательства того, что я жива. Потом - существование. И множественные попытки суицида, с последующим возвращением обратно. Когда ты фаворит Смерти, ты не имеешь права на жизнь. Ты будешь существовать, максимально скучно, без каких либо происшествий. Ты не сможешь жить. Не сможешь выражать эмоции, не сможешь узнавать, не сможешь учить. Не сможешь жить. И единственным выходом будет попытаться покончить с собой. С каждой секундой приближения смерти я начинала чувствовать. Я чувствовала ужасное, пугающее облегчение. Я чувствовала страх. Я чувствовала, что это - то, ради чего многие живут. И ради чего я снова выдёргиваю вены с корнем. Я начинала чувствовать боль, но она была так тесно переплетена с облегчением, что казалась удовольствием. А потом, прямо пока я умирала, я полюбила. Такое странное чувство. Бесполезное, заставляющее творить глупости, и тесно переплетшейся с болью. Ирония. Но, когда я "ожила", оно прошло. Так же, как проходили и остальные чувства - не оставляя и следа. Заставляя забыть, и не понимать, зачем мне это нужно. И снова идти на суицид, чтобы узнать ответ. А потом мне перестало быть интересным. Я перестала убивать себя. И стала существовать. Не чувствуя радости от того, что происходило вокруг. Не проявляя сочувствия к тем, кто окружали. Не понимая, чего такого в эмоциях. И неосознанно причиняя боль. Когда ты фаворит Смерти, ты не имеешь права на жизнь. Но Жизнь имеет права на тебя. Это он сказал, появившись передо мной очередным вечером, когда я просто смотрела в потолок, не чувствуя потребности в удовольствии. Я даже не посмотрела на него. Ни тогда, когда он зашуршал одеждой, ни тогда, когда подошёл вплотную к моей кровати. А потом он прикоснулся ко мне. И тут же отдёрнул руку, будто обжёгся. Я и носом не повела. Он стоял так ещё пару секунд. А потом рухнул на пол. И только тогда, я соизволила посмотреть на него. Парнишка, года на два старше меня внешне, если вообще старше. С румяной кожей, голубыми глазами, ярко-рыжими волосами и белой одеждой. Как-то раз, я спросила Смерть, почему она ребёнок. Она ответила очень интересно. "Люди живут очень долго, а умирают не больше, чем минуту. И как мне вырасти, если вы так мало уделяете мне времени?" Из-за меня, Смерть повзрослела на пять с половиной лет. Для бога - очень мало, но она сказала, что для неё - нереально много. Люди живут долго. От одного дня до сотни, а иногда и до двух сотен лет. И людей много. И люди давно. А животные? Они тоже живут немало, а умирают быстро. Неудивительно, что Жизнь являлось статусом, в то время, как Смерть - именем. Жизнь меняется. Когда-то, она была отвратительной и жестокой, ужаснейше короткой. А сейчас, она изменилась. И лишь потому, что изменился тот, кто занимал пост жизни. А Смерть? Смерть не меняется. Остаётся всё такой же. А куда ей меняться? Как может поменяться Смерть? Парень опрокинул голову на мою кровать. Я смотрела, как его плечи вздрагивали. Он плакал. - Я не умею. Он затих. Затих и поднял удивлённый взгляд. - Я не умею чувствовать. Жалеть. Любить. Чувствовать вину. Судьба наебнула тебя, Жизнь. Ирония? Он улыбнулся уголками губ, стряхнув слёзы. - Ирония. Я сняла с его одежды булавку и раскрыла её. Ввела её глубоко под кожу, подцепила вену и потащила наружу. - Я не чувствую ничего, пока существую. Но я чувствую, пока умираю. Он наблюдал с нескрываемым ужасом, как тонкая трубка вены вырывалась мной из под кожи так деликатно и умело, что даже не шла кровь. Он наблюдал, как я разорвала свою вену той же булавкой, что только что держала ворот его рубашки. И наблюдал, как вмиг я почувствовала весь спектр эмоций. Не медля, схватила целой рукой, притянула к себе и коснулась его лба губами. - Люблю. Люблю. Люблю. Люблю-люблю-люблю. Запомни, я люблю тебя, и больше никогда не скажу этого. Я не хочу, чтобы ты ещё хоть раз слышал от меня правдивое люблю. Ты чёртов Жизнь, я не знаю, как тебя зовут, не знаю сколько тебе лет и когда ты стал жизнью. Я знаю только то, что могу любить тебя, только пока мертва и умираю. Но ты этого не выдержишь. Его пальцы впились в мои плечи настолько сильно, что боль от них была едва ли не больше боли от разорванной вены. Он снова заплакал, прижимаясь ко мне всем телом. У нас оставалось всего-то пять секунд. Самая короткая и сама грустная моя смерть. Смерть прямо на руках у Жизни. Какая же ирония.