Избавление

Слуга Вокансона, отворивший дверь перед Малкольмом Мюрреем, даже не взглянул на гостя. — Вы мсье Малкольм, — в тихом голосе дворецкого не было вопросительной интонации, а были болезненный скрежет и шипение, почти сливавшиеся со звуками дождя и ветра. Мюррей слегка наклонил голову, подтверждая свою личность и одновременно пытаясь заглянуть в лицо встречавшего его человека. Свет масляной лампы выхватывал из тени лишь острый подбородок, контур болезненно запавших щёк и тонкие бледные губы, сжатые так крепко, будто не произносили ни единого слова уже с десяток лет. В следующее мгновение слуга отступил назад, распахивая дверь в прихожую. — Входите, мастер ждёт вас. Сэр Малкольм обернулся и махнул рукой в сторону едва угадывавшихся за пеленой дождя очертаний экипажа. Спустя несколько секунд из темноты появился Сембене, крепко держа на руках свою ношу — длинный сверток, обёрнутый дорожным пледом. Дверь мягко затворилась за его спиной, без всякого участия слуги; пневматический поршень закрыл её с характерным чахоточным придыханием. За спинами вошедших щёлкнул автоматический замок. — Чудеса техники, — прокомментировал Мюррей, бросая мимолётный взгляд через плечо — больше для того, чтобы скрыть тревогу и убедиться в присутствии Сембене, чем для того, чтобы завязать светскую беседу. Дворецкий Вокансона, не оборачиваясь, уже поднимался по скудно освещённой лестнице, которая вела из прихожей на второй этаж. Мюррей и Сембене едва поспевали за быстрыми и уверенными шагами, совсем не вязавшимися с обликом этого болезненного и странного человека. *** Мастер принял их в своём кабинете наверху. В тесном, еле освещенном, как и весь дом Вокансона, помещении не было ничего, кроме потухшего камина, плотно набитых в стеллажи книг и задёрнутых бархатных портьер, которые, казалось, пропитались пылью веков. За резной спинкой кресла, в котором восседал хозяин, виднелась окованная металлом дверь в другое помещение. Вокансон пригласил их сесть, жестом указав на низенькую кушетку, куда Сембене смог опустить свою ношу. Он аккуратно подложил подушки — хотя едва ли они были нужны, — и приоткрыл покрывало. Малкольм сел в ближайшее к кушетке кресло, не сводя глаз с мраморно-белой щеки на фоне серой ткани, и короткой пряди тёмных волос. — Для меня большая честь приветствовать вас в моём скромном доме, мсье Малкольм. Двойную честь вы оказываете, поручая мне столь деликатное дело. У Жака Вокансона было сухое, желтоватое, словно отлитое из воска лицо и узловатые пальцы рук, перебирающие чёрную шерсть лежащей у него на коленях кошки. Кошка мурлыкала необычайно громко; этот звук в паузах между фразами разговора наполнял пространство кабинета с такой же назойливостью, как тиканье часов наполняет бессонницу. Малкольму кошка действовала на нервы, поэтому он невольно стремился заполнить паузы, говоря громче, быстрее переходя от любезностей к делу: — Я полагаю, описанные мною в письме задачи полностью вам понятны, мистер Вокансон. На всякий случай, уточню: нужно полное сохранение всех человеческих функций. Видимых со стороны, во всяком случае. И самое главное — полное обновление всего, что находится здесь, — Малкольм наклонил голову и прикоснулся пальцем к виску. — Воспоминания, мысли… Вы понимаете. Вокансон пожевал тонкие, как свечные фитили, губы. — Боюсь, от воспоминаний избавиться нам не удастся. Механизм их хранения и воспроизведения мною досконально не изучен… пока что. Однажды я найду способ их полного удаления, но текущие опыты показывают: память хранится не просто здесь, — мастер скопировал жест сэра Малькольма, постучав по своему виску. — Эта, с вашего позволения, субстанция, залегает на ещё более глубоких уровнях, чем известная мне система нейронов. Сэр Малкольм вопросительно поднял бровь. — Не буду утомлять вас научными терминами. Просто хочу предупредить: какая-то часть воспоминаний — базовых, самых ярких, возможно, самых важных всё равно будет проявляться. Я слышал, что доктор Франкенштейн — вероятно, вы с ним знакомы? — тоже сталкивается с этим феноменом в своих… хм, опытах. Нельзя заранее утверждать, какие именно события и понятия будут выбраны её памятью, — Вокансон кивнул в сторону безмолвного свёртка на кушетке, — для вечного хранения. — В таком случае, я переформулирую свою просьбу. Делайте что хотите, мистер Вокансон, но сохраните её тело и защитите душу, где бы эта душа ни находилась, согласно вашей науке. — В этом можете быть уверены, — Вокансон расправил плечи, в его тусклых глазах заискрилось самодовольство. — То, что получится в итоге, уж точно не станет представлять никакого интереса для тех таинственных сил, от которых вы хотите ее оградить. Сэр Малкольм ничего не ответил. Несмотря на пламенные заверения мастера в успешном исходе дела, решимость заказчика таяла с каждой секундой. С каждым звуком, который монотонно издавала неподвижная кошка на коленях Вокансона, Малкольму чудилось, что из-под её мурлыканья пробивается другой звук, затаённый, на грани слышимости. Механический и жуткий. Всё в этой комнате вселяло тревогу и недоброе предчувствие: где-то за бархатными портьерами и сине-чёрными обоями, под покровом темноты, под кожей слуг и даже под шкуркой домашней кошки скрыты тайны, о которых человек не захотел бы добровольно узнать. Малкольм искоса взглянул на Сембене — тот застыл, словно эбеново-чёрная тень. Вокансон, не замечая тревоги гостя, поставил кошку на пол — та засеменила в угол и скрылась из виду, не прекращая мурлыкать, — и принялся расхаживать по кабинету, увлечённый своими рассуждениями: — Скажу вам искренне, мсье Малкольм, этот доктор Франкенштейн — талантливый молодой человек, но знаете, на самом деле он ведь просто мясник. Талантливый мясник с хорошими познаниями в натурфилософии. Его создания навсегда останутся грубо сшитыми кусками плоти, без рационального разума, с клубком спутанных образов вместо памяти — ненастроенные, непредсказуемые существа. А то, что делаю я, сходно скорее с мастерством часовщика. С искусством часовщика и ювелира, — месье Вокансон поднял указательный палец вверх. — Как долго вам будут служить часы, созданные руками умелого мастера? Годы? Нет, господа. Эти часы прослужат столетия, а вам и вашим наследникам потребуется лишь обеспечить надлежащий уход за этим, без сомнения, восхитительнейшим произведением искусства. — Боюсь, мне некому оставить подобное наследство, — пробормотал Мюррей. — Как вам угодно, мсье. Мне неважно, что вы будете делать с… — Вокансон замялся, подбирая нужное слово. — С тем чудом, которое вы получите из моих рук уже совсем скоро. — Я лишь надеюсь, что это чудо не сможет причинять столько вреда себе и остальным после вашего вмешательства, — Малкольм собирался улыбнуться, но гримаса вышла невесёлой. Болтовню французского гения он слушал вполуха. Снова и снова Мюррей перебирал в голове те причины, что привели его сюда, пытался справиться с вновь нахлынувшими нехорошими предчувствиями и убедить себя: он принял верное решение. Оно далось нелегко, было принято не за один день и не за одну бессонную ночь, наполненную непрерывным кошмаром самого близкого теперь для сэра Малкольма человека. Но не привёл ли он Ванессу на порог нового, еще более чудовищного кошмара, где им обоим предстоит стоять рука об руку, как повелось у них давно? Не время и не место отступать сейчас, когда всё уже решено. И не к лицу менять свои решения человеку, который когда-то бестрепетно шёл навстречу полчищам людоедов, в кишащую хищниками саванну и дикие джунгли. Малкольм решительно поднялся из кресла. — Спасибо, мистер Вокансон. Думаю, нам пора. Поручаю эту девушку вашим заботам. Сембене вмиг превратился из недвижимой статуи в живого человека, послушно следуя за хозяином. Малкольм вновь начал обретать присутствие духа, чувствуя присутствие верного слуги за плечом — молчаливого, но по-настоящему живого. Живее тех, кто провожал их по коридорам дома Вокансона, к открывающейся в дождливую ночь двери. Покидая кабинет, Мюррей больше не оглянулся. Уже сидя в экипаже, сквозь плотно закрытую дверцу и стекло, сквозь завесу дождя, порывы ветра и мостовую, отделявшую его от дома Вокансона, Малкольм услышал крик очнувшейся от наркотического сна Ванессы — страшнее всех её криков, что он слышал раньше. *** Дни шли один за другим. Вестей от Вокансона не было. Мастера нельзя было тревожить, поэтому сэру Малкольму оставалось лишь ждать, пока тот соизволит объявить о завершении работ. Дни были долгими, но не так ужасны, как ночи. Ночами он лежал, не смыкая глаз, и гнал от себя мысли о том, что происходит в мастерской великого механика. Единственное, чем он мог заменить эти мрачные думы, были воспоминания о давно ушедших временах. О временах невинности, пусть только внешней, но такой правдоподобной на вид, что он сам мог бы в неё поверить. Так под искусно воссозданной оболочкой на самом деле может не оказаться жизни, одна лишь её имитация. Но даже та полуфальшивая, полная измен и греха жизнь теперь казалась Мюррею недостижимым сокровищем. Он вспоминал: их дом всегда был полон фигур самых диковинных птиц и животных. Бережно сохранённые тушки и шкуры экзотических существ он привозил из каждой экспедиции; из них делались чучела, которые украшали его кабинет и библиотеку в доме. Эти чучела, немые и прекрасные, стали неотъемлемой частью их семьи. Младшие члены семьи тоже осваивали искусство таксидермии; чучело пёстрого попугая, выполненное Миной, долго оставалось главным украшением стола Малкольма. Он вспоминал этого попугая, его жёлто-зелёный хвост, бросавший похожую на кинжал тень при зажжённой лампе. Одинокие вечера, проведённые в кабинете, над развёрнутой во весь стол картой, над кипами бумаг и книг. Весь мир буквально лежал перед сэром Малкольмом Мюрреем — неизведанный, дикий, но тайно моливший о покорении. Другой мир, знакомый и оттого не столь значительный, стучал маленькими ножками по коридору и шептался за дверью кабинета, не решаясь его побеспокоить. Если бы он тогда, десятилетия назад понял, что в действительности было самым важным, не пришлось бы сейчас держать удар, который едва ли способен вынести. Принимать решения столь же безумные, сколь и необходимые. Воспоминания убаюкивали, как горькое, но сильнодействующее снотворное. Малкольму казалось: он на мгновение уронил голову на письменный стол, сдвигая локтём бумаги, и задремал, окутанный тишиной ночного дома. Мягкие шаги вновь возникли за дверью, скрипнуло, щёлкнуло, прошуршало — и чёрная-пречёрная кошка вбежала в кабинет. Запрыгнула на стол, спугнув попугая — он взмахнул пыльными крыльями и растворился под потолком. Кошка повернулась к Малкольму и уставилась на него ярко-голубыми глазами. «Брысь!» — захотелось крикнуть ему. — «Пошла отсюда, наглая тварь!» — но губы не могли разжаться, и ни голова, ни руки не могли оторваться от стола. Тело не повиновалось, язык онемел, один лишь слух ловил наполнивший комнату звук: тик-так, щёлк-щёлк. Адский механизм крутился внутри животного, замыкал и размыкал электрические цепи, заставляя её тело непрерывно двигаться. Кошка склонилась к самому лицу Малкольма, обнюхивая, коснулась его щеки холодными проволочными усами. И зевнула во всю свою зубастую, алую пасть, выставляя напоказ сцепления шестерёнок и пружин, изогнутую медную трубу глотки и шипящий поршень вместо лёгких — адское месиво из металла, костей и плоти поглотило Малкольма за мгновение. Мюррей вынырнул из кошмара, как из чёрного омута, хватая ртом воздух в плотной темноте. Тикали часы, бесстрастно отсчитывая секунды; взволнованный стук сердца опережал звуки времени. Малкольм лежал в постели, думая о тех загадочных механизмах, которые заменят — или уже заменили сердце Ванессы Айвз. А есть ли оно вообще, это сердце, было ли оно у Ванессы в ту ночь, когда она разрушила судьбу Мины? Расчётливо и хладнокровно, под такими же бесстрастными взглядами незавершённых птичьих чучел. Малькольм закрыл глаза, позволяя сну вновь унести себя на невидимых крыльях. Он дремал, то и дело просыпаясь от тиканья часов. В беспокойной дрёме он не мог отогнать мысли, преследовавшие его днём. Сейчас, в непроницаемой тьме и под мерный отсчёт маятника, они обретали почти осязаемые формы. Мюррей представлял себе мастерскую Вокансона, его святая святых — огромное помещение без окон, в самом сердце жуткого дома. Таинственными приспособлениями увешаны стены, заполнены полки и столы в мастерской: это царство меди и железа, шестерёнок всех размеров и пружин тоньше человеческого волоса, скальпелей и зажимов. И повелитель всех этих невероятных вещей, возможно, в эту самую минуту творит свою магию: надрезает полупрозрачную кожу на длинных, исхудавших пальцах Ванессы, чтобы просунуть внутрь тонкий металлический штифт. Крошечные шарниры соединяют фаланги каждого из пальцев — щёлк-щелк, мастер соединяет последние детали и тощая, словно птичья лапка, кисть руки начинает двигаться по его велению. Мастер Вокансон знает свою работу, в этом сомнений нет. Наверняка, он начал с главного: с помощью острой пилы вскрыл череп Ванессы, это вместилище дьявольских мыслей и дьявольского голоса. Разрезал кожу вокруг её лица и с аккуратностью часовщика проложил внутри металлическую сеть — из новых нервных окончаний и связей, которые заменят прежние, испорченные неведомой болезнью. Вкрутил в кости черепа винты и шурупы, расположил в одному ему ведомом порядке шестерёнки, иглы и пружины. После многочасовой работы, вытерев окровавленные руки, Вокансон опустит крышку черепа Ванессы, как опускают крышку только что собранного механизма музыкальной шкатулки. Щёлкнет и придёт в движение сложнейший аппарат внутри её головы: тысячи крошечных иголок опустятся на нервные окончания, словно на пластинки патефонов, побегут колёсики микроскопических шестерёнок и соединятся нужные контакты. Новая жизнь проснётся и потечёт внутри истерзанного тела мисс Айвз: теперь в её голове не будет места голосу, который нашёптывал бы ей страшные слова и звал за собой. Её лицо больше не исказит гримаса потусторонней ярости, и её рот не откроется для того, чтобы извергнуть проклятия. Ни одному демону, желающему управлять Ванессой, отныне не найдётся места внутри неё: другой демон, созданный золотыми руками мастера Вокансона, демон тайной науки будет смотреть её глазами на сэра Мальколма и подсказывать ей слова, в которых не звучит никакой опасности. Она будет благодарна Мюррею за дарованное ей избавление. Он спасёт её — хотя бы её, пусть и не смог спасти родную дочь. В комнате с залитым кровью полом и въевшимися в стены криками не было конца кошмару. Кошмар сэра Малкольма стёрли первые лучи рассвета. Но утро не принесло облегчения — вместо него пришла лишь мысль о том, что надо было сперва попросить Вокансона заменить ему, Мюррею, сердце, на механическое. *** Время близилось к полуночи, когда в дверь дома Малкольма Мюррея постучал посыльный от Вокансона. Казалось, он уснул стоя на крыльце за то время, пока Сембене открывал дверь. Глаза посыльного резко распахнулись и бессмысленно уставились в никуда, как только Сембене поднёс огонёк свечи ближе к его лицу. — Мастер ждёт вас. Заказ готов, — прошелестел голос слуги. Непогода разыгралась еще сильнее, чем в тот вечер, когда Мюррей и Сембене впервые посетили мастера. Дождь барабанил по крыше экипажа, стенки которого стонали под ударами ветра. Всполохи молнии освещали неподвижное лицо слуги Вокансона, сгорбившегося в углу экипажа. Мертвенно-пустые глаза сверлили взглядом обивку стены за плечом Мюррея. Малкольм отвернулся к окну и всю дорогу наблюдал, как светящиеся пятна газовых фонарей вспыхивают и исчезают за стеклом — больше в темноте и тумане невозможно было ничего разглядеть. *** Их долго вели сначала по коридорам дома Вокансона, к мастерской, затем сам мастер отпер окованную медью дверь перед Мюрреем и Сембене и повёл их в недра своего святилища. Тьма стояла кромешная, лишь огонёк лампы в руке Вокансона выхватывал из темноты то части причудливых аппаратов, то очертания предметов, до жути похожих на человеческие тела. Плеча сэра Малкольма что-то коснулось; он повернул голову и увидел у самого лица чью-то руку, частично обтянутую поцарапанной кожей. Два обнажённых пальца, собранные из шарниров и стержней, с немым укором указывали на Мюррея. — Не обращайте внимания, здесь много незавершённых работ, — тихо сказал Вокансон, отпирая последнюю дверь на их пути. Он уступил дорогу сэру Малкольму и передал ему свечу, позволяя разглядеть неясный силуэт, расположенный в кресле у дальней стены. Мюррей сразу узнал её. На Ванессе было новое платье, тёмного цвета, похожее на те, что она носила в последнее время — Вокансон позаботился о деталях, чтобы явить результат своей работы в лучшем виде. Сэр Мальколм застыл, не решаясь подойти ближе. Его привыкшие к темноте глаза уже разглядели чёрную нить свежего шрама, пересекавшую лоб девушки, словно терновый венец. Неровно остриженные тёмные волосы были едва различимы, а бледная кожа слабо отсвечивала в темноте. — Волосы отрастут, не беспокойтесь, — прошептал Вокансон. — Шрамы тоже заживают без следа, это одно из достоинств моей технологии. Скоро вы не будете замечать никаких внешних изменений. — Что я должен делать? — Мюррей обернулся к Вокансону, едва скрывая дрожь в голосе. Ему показалось: Ванесса не дышит. Её глаза были закрыты и лицо спокойно, как во сне, но грудь не поднималась, и сам воздух в этой пустой и тёмной каморке, казалось, был непригоден для дыхания. У Малкольма кружилась от него голова. — Возьмите это и подойдите ближе, — Вокансон передал ему лампу. — Её глаза реагируют на свет. Сейчас она находится в нулевой точке. — Что это значит? — Это значит — ни там, ни здесь. Её прежняя сущность ушла, а новая дремлет, пока её не разбудят. Нужно запустить реакцию. Сэр Малкольм сделал шаг вперёд, держа перед собой зажжённую лампу. Ванесса не двигалась. Он подошёл ближе, поднося свет к её лицу и освещая его тонкие, безмятежные черты. — Ванесса, — прошептал он. И поднёс лампу к самым её глазам. Веки Ванессы поднялись, с лёгким щелчком, как у механической куклы. Глаза, огромные и прозрачные, будто сами излучали свет. Она смотрела, но не на Мюррея, и не сквозь него, а куда-то глубоко в его душу. Он искал в этом взгляде благодарность, умиротворение, нежность — и не находил ничего. — Ванесса, — повторил он, едва шевеля губами. Она тоже приоткрыла рот — что-то щёлкнуло, в груди под платьем вздохнул невидимый поршень. Голос Ванессы остался прежним — низковатый и негромкий, но крутящийся внутри механизм одаривал этот голос металлически-холодными нотками и глубоко затаённым вздохом. — Отец, — вымолвила новая Ванесса Айвз. Сэр Малькольм не смог ответить. Он закрыл лицо ладонью: слёзы душили его.