Падение

      Со стороны, наверное, могло бы показаться, что Акацуки читает: сидит на кровати, прислонившись к спинке и скрестив ноги в лодыжках, методично перелистывает страницы, пробегая глазами текст, и как будто сохраняет привычную невозмутимость. На самом деле каждый его мускул напряжён до предела. И разумеется, он не читает. Он прислушивается к звукам, доносящимся из коридора, пытаясь различить те самые шаги.       Пытка повторяется изо дня в день — изматывающее ожидание, беспокойство, гнев, а после — усталость и всепоглощающая тоска. Каин привык к этому дьявольскому алгоритму, потому что не было иного выхода, но смириться до конца всё ещё не может.       Эти шаги…       Акацуки медленно переворачивает очередную страницу и поднимает глаза на дверь. Через мгновение она тихо отворяется.       Яркие бирюзовые глаза, золотистые кудри, белая кожа — Айдо похож на ангела, сошедшего с небес, чтобы нести миру радость. Вот только если присмотреться, можно заметить в облике ангела следы его падения: губы искусаны, кудри растрёпаны чужой рукой, распахнутый воротник рубашки открывает тёмные отметины на нежной коже, а сама рубашка безнадёжно измята. Но Ханабуса не стыдится греха, нет — его глаза сверкают, лихорадочно, почти безумно. Он очень счастлив.       С каменным лицом Акацуки вновь опускает голову. Его кузен медленно, шаркающей походкой пересекает комнату и ничком падает на одеяло. Каин косится на затылок Айдо, оказавшийся совсем рядом с его локтем, и чуть отодвигается.       — Кажется, я устал, — шутливо бросает Ханабуса низким хрипловатым голосом, как бывает всякий раз, когда он приходит в комнату кузена днём. — А ты?       — Нет.       — Так и торчал здесь после уроков?       — Да.       — Мм.       Перевернувшись на спину, Айдо пристально смотрит на Акацуки. Не глядеть в сторону этого падшего ангела невероятно трудно, но рыжеволосый вампир сдерживает себя.       — Скучно, — монотонно цедит Ханабуса. — Читать. Разве нет?       — Зато тебе не бывает скучно, — глухо отзывается Каин.       — Да… — шепчет кузен, не уловив сарказма. Похоже, собственные мысли слишком волнуют его: дыхание учащается, ресницы трепещут, на щеках расцветает румянец. Его рука неосознанно тянется к шее — тёмные пятна уже сошли, но пальцы помнят их расположение и ласково оглаживают невидимые контуры, лелея воспоминания. Хочется схватить эту руку, сжать запястье до боли, так, чтобы Айдо закричал и опомнился…       Каин упорно гипнотизирует книгу, хотя не может разобрать ни одного слова. Привычка сдерживать эмоции берёт своё, хотя внутри бушует ураган, разрывая всё, что было ему когда-то дорого, в клочья.       — Ну и что ты читаешь? — Ханабуса даже не пытается разыгрывать интерес — просто не любит долгого молчания.       — Стихи.       — Скучно.       — Можешь уйти, если хочешь.       — А ты хочешь, чтобы я ушёл? Не хочешь ведь, да, Акацуки?       Тот молча перелистывает страницу.       Айдо неторопливо потягивается и вздыхает — удовлетворённо, как кот, которого и накормили, и почесали за ушком. Хотя в его случае хозяйское поощрение куда серьёзнее.       Ханабуса проводит в таком положении ещё полчаса, лениво ворочаясь, но не произнося ни слова. Книга давно должна была закончиться, но Акацуки не закрывает её — это единственный способ отгородиться от кузена, не чувствовать исходящий от него жар. Поднявшись, Айдо небрежно бросает «что ж, отдыхай» и покидает комнату.       Книга бесшумно ложится на тумбочку. Веки Каина устало смыкаются.       В комнате вновь остаётся стойкий запах. Разумеется, не Ханабусы (он едва чувствуется), а Курана Канамэ. Свернув одеяло, Акацуки швыряет его в угол и отправляется в ванную. ***       — Ты мог бы заняться чем-то ещё. — Айдо рассеянно вытягивает руку вверх, гладит тонкими пальцами воздух и роняет ладонь обратно на постель. — Сходить куда-нибудь. Например, с Ичиджо. Ему, кажется, тоже нечего делать.       Конечно, нечего, ведь Канамэ уже не проводит с ним столько времени. У Президента теперь другие интересы.       — Не беспокойся за меня, — монотонно отвечает Каин, шурша страницей книги, название которой он давно забыл.       — Я не беспокоюсь. Просто… Просто раньше ты был другим.       — Мы оба были.       — Разве?       — Разве нет?       Ханабуса медленно садится. Узкая ладонь ложится на книгу, заставляя Акацуки поднять голову. Глаза Айдо недоумённо распахнуты.       — Как ты не понимаешь, Акацуки? Естественно, для меня всё изменилось, ведь он… выбрал… меня… — Его голос прерывается от волнения. — Теперь всё иначе. У меня другие цели. Но ты…       — По-твоему, я не мог измениться? — сдвигает брови Каин.       — Зачем? Пусть мы теперь общаемся немного меньше, но это не значит, что ты не можешь заниматься тем, чем хочешь, — снисходительно поясняет кузен. — Ты ведь справишься с этим и без меня.       Немного меньше?       — Я хочу читать. — Рыжеволосый вампир вытаскивает книгу из-под чужой ладони.       Айдо слегка морщится и равнодушно отворачивается, потом опять растягивается на спине и закрывает глаза. По его лицу блуждает едва уловимая мечтательная улыбка. Понятно, о ком он думает.       Бросив на него мимолётный взгляд, Акацуки ловит себя на преступной мысли: вот так он раскрывается перед Канамэ-сама — на измятой постели, беззащитный, трепещущий от желания, покорный, преданный, счастливый… Что такое боль и унижение по сравнению с возможностью отдать всего себя без остатка тому, кого беззаветно обожаешь? Служение, ставшее добровольным рабством, восхищение, переросшее в одержимость… Теперь Ханабуса слеп и глух в отношении всего, что не касается Главы Курана. Вот только в комнату своего кузена почему-то всё ещё приходит.       — Книги… — бормочет Айдо и издаёт короткий, почти истеричный смешок. — О некоторых вещах не прочитаешь в книгах. Вам не понять, вы совсем не знаете его… А я теперь знаю…       — Что ты знаешь, Ханабуса?       — Это тайна, я не могу тебе рассказать.       Бирюзовые глаза лукаво блестят, как в детстве, когда Айдо случалось увлечься игрой. Сейчас он в восторге от игры Канамэ, и его отнюдь не смущает роль пешки.       Дикость.       — Знаешь… — Голос кузена становится негромким, задумчивым, а на лице возникает непонятная печаль. — Он не такой, как нам всем кажется. Он несёт тяжёлое бремя… Никто не в силах понять.       — А ты?       — Я — понимаю. Во всяком случае лучше, чем вы.       — Ты ходишь к нему каждый день?       — Ну не каждый… — с лёгкой досадой отзывается светловолосый вампир. — Почти. Прихожу, когда он зовёт меня.       — И тебя это устраивает?       — Конечно!       Уверенно. Без колебаний. Сразу.       Невыносимо.       Книга закрывается с резким хлопком. Айдо приподнимает голову и удивлённо смотрит на кузена, который застывает с каменным лицом, глядя в одну точку.       — Ты чего, Акацуки?       — Не делай этого больше.       — Что? Не ходить к нему? Что ты несёшь?! — возмущается Ханабуса, мгновенно вспылив. — Это мой долг! И я… я сам так хочу!       — Быть игрушкой?       — Быть нужным! Быть… избранным!       — Разумеется, мне не понять столь высокого предназначения, — ядовито отвечает Каин, теряя самообладание. Айдо едва не подпрыгивает от злости.       — Потому что тебе всё равно! Ты всегда таким был и вечно оставался в стороне! Никогда даже не пытался понять, как он…       Фраза обрывается вскриком; белокурый вампир успевает вскочить на ноги, но тут же оказывается прижат к стене — пальцы кузена, сдавившие его запястья, крепче тисков. Глаза Акацуки пылают багряным, но голос звучит неожиданно ровно:       — А когда ты перестанешь быть нужным ему — что будешь делать? Что сделаешь, когда он решит, что твой долг исполнен? Что ты сделаешь тогда, Ханабуса: пойдёшь выпрашивать новую милость? Что?       Губы падшего ангела дрожат. Они так близко, что дотянуться до них не составило бы труда. И ярость прошла бы моментально… Но Айдо сдвигает светлые брови, толкает Каина в грудь и выпаливает:       — Не твоя забота.       …Дверь захлопнулась давно, но голова кружится до сих пор. Акацуки лежит, уставившись в постепенно темнеющую изнанку полога. Скоро начнутся занятия. Новая ночь мучения, ночь задумчивой и печальной улыбки Курана Канамэ и восторженных бирюзовых глаз, устремлённых на эту улыбку.       Новая ночь, в которой нет места Каину Акацуки. ***       — Вы поссорились, — произносит Ичиджо без вопросительной интонации.       — Нет.       — Брось. Ты даже мрачнее обычного.       — Всё в порядке.       Друг пожимает плечами и отворачивается, но лёгкая тревога не покидает его ярко-зелёных глаз. Акацуки благодарен ему за это, но утешить нечем: лучше ничего не говорить, чем лгать или того хуже — сказать правду.       Канамэ-сама, как всегда, чуть в стороне, у окна. Каштановые волосы блестят в свете луны, королевский профиль мраморно-бел, а взгляд устремлён в вечность.       «Он несёт тяжёлое бремя… Никто не в силах понять».       Каину никогда не приходило в голову, что это может быть притворством, но в последнее время невольно посещают мысли: так ли глубоко Глава Куран погружён в себя, как хочет показать? Или как раз в эту минуту, когда все вокруг думают, что он озабочен делами клана, он вспоминает прошедший день, проведённый в постели с безумно влюблённым в него белокурым ангелом?       Последний, к слову, совсем рядом — тихо, что ему не свойственно, сидит за партой и открыто любуется своим хозяином. С Акацуки он даже не поздоровался — видимо, обижен. Или забыл о его существовании, что вовсе неудивительно. С тех пор, как его «выбрали», он постепенно забывает обо всём: об уроках, о кузене, о друзьях, о былой популярности. И о чувстве собственного достоинства.       О да, Ханабуса ужасно гордый, ни за что не признает собственную неправоту или несовершенство. Но только не с Канамэ-сама. Рядом с ним гордость Айдо обращается в ничто, и он готов принять любой упрёк, потому что так сказал он.       Больше нет капризов, истерик, желания быть в центре внимания, дурацких шуточек над Дневным классом, жалоб на пресную «еду» и разговоров обо всём на свете. Больше нет Айдо Ханабусы. Он уничтожил самого себя, безжалостно и быстро, в угоду тому, кого любил, даже не удосужившись узнать, зачем это нужно.       Невыносимо.       Карандаш ломается в руке — по парте стучат короткие обломки, а на ладони остаётся тонкий слой щепок и графитовой пыли. Замечает только Ичиджо, но сказать ему нечего.       Ярость охватывает всё тело ощущением, подобным мучительной тянущей боли. Каин старается дышать глубоко и ровно, но взор застилает алая пелена. Он ничего не может сделать, только смотреть со стороны и сходить с ума от того, что видит. И вовсе не Главы Курана он боится, нет — руки опускаются от выражения лица Ханабусы и от его взгляда. На кузена и друга детства он никогда так не посмотрит, будь тот хоть в сотню раз красивее и умнее. Только на него.       Акацуки ни разу не пытался проследить — старался отрешиться, не поддаваться зову гнева и ревности. Но сегодня он распалён ссорой, взвинчен и безрассуден, как никогда в жизни. Поэтому, едва все начинают расходиться, он незаметно следует за двумя до боли знакомыми фигурами. Он сам не знает, чего хочет, всю работу делают инстинкты.       Преследуемые сворачивают за угол, и шаги стихают. Каин обращается в слух. Голос Курана Канамэ мягок, словно шёлк:       — Тебе не нужно быть со мной сегодня, Айдо.       — К-канамэ-сама? — Ханабуса запинается от удивления и страха. — Я сделал что-то не так?       — Вовсе нет. Я просто хочу, чтобы ты отдохнул.       — Но я не устал!       — Тише. — Чуть слышный шорох. — У меня есть срочные дела.       «Какие такие дела могут быть важнее меня?» — почти слышит Акацуки обиженный голосок кузена. Да, прежний Ханабуса ответил бы именно так… но нынешний покорен:       — Хорошо, я понимаю. Вам точно не нужна моя помощь?       — На этот раз я справлюсь сам. Ступай.       Прощания не следует, только шорохи становятся немного громче. Тонкий слух вампира без труда опознаёт эти звуки: они возникают от трения кожи о кожу.       Айдо проходит по коридору прямо, не сворачивая туда, где таится Каин. Но даже если бы он прошёл совсем рядом, вряд ли заметил бы его — так сильно увлечён своими мыслями.       — Не нужно прятаться, Каин. — В тоне Главы Курана не слышится ни раздражения, ни укора. Реплика почти ожидаема: от него ничто не скроется.       Акацуки выходит из-за угла и останавливается. Их разделяют несколько шагов. Следовало бы извиниться с поклоном, но рыжеволосый вампир не в силах заставить себя сделать это.       — Прошу, зайди, — приглашает Канамэ, указывая изящной рукой на ближайшую дверь. Каин подчиняется.       Книжные шкафы, большой письменный стол, обитая красным бархатом тахта. Хозяин комнаты подходит к столу, но не садится за него, а оборачивается к гостю.       Страха нет совсем. Впрочем, нет и злости — внимательные тёмные глаза будто тушат пожар в сердце. Вместо всего этого Акацуки чувствует опустошение и странную решимость.       — Я знал, что однажды ты придёшь требовать ответов, — произносит Глава Куран. — Но я вряд ли смогу дать их тебе.       — Ваши дела меня не касаются. Мой долг, как и других вампиров, подчиняться вам, — сухо отзывается Каин.       — Подчиняться… — Губы Канамэ-сама трогает горькая усмешка. — Я никогда бы не заставил вас рисковать без необходимости, ведь я в ответе за каждого. Я всего лишь пытаюсь сохранить равновесие этого хрупкого мира.       — Какой ценой?       — Как бы велика она ни была, платить по счетам буду я.       — Но в долг берёте у Ханабусы, не так ли? — Натура и воспитание Акацуки восстают против этой грубости, но сдержаться он не может.       Канамэ чуть опускает голову, задумчиво рассматривая полосы лунного света на полу.       — В этом мире он — единственный, кто способен следовать за мной, не сомневаясь и не задавая вопросов. Увы, сейчас я слишком слаб, чтобы справляться самому. Его энергия поддерживает меня. Он нужен мне.       — И он этим счастлив. Но вы ведь не всегда будете опираться на него. Едва вы откажетесь от его помощи — он сломается. Вы ведь знаете это, — через силу выталкивает из себя слова Акацуки.       — Знаю. Но знаю и другое. — Большие тёмные глаза смотрят на Каина в упор. — Я знаю также, что у Айдо есть тот, кто не даст ему сломаться.       Куран Канамэ подходит к застывшему вампиру и легко касается его плеча. Акацуки дрожит.       — Твоя любовь к нему невероятно сильна. Ты всегда был для него опорой, и даже когда всё изменилось навсегда, ты не отрёкся от него. Я удивлён, что ты не пришёл ко мне раньше. Твоё терпение восхищает.       Каин молчит. В груди ощущается невероятная тяжесть, а чужая ладонь на плече жжёт калёным железом. Он не смотрит на Канамэ-сама, но чувствует на себе его взгляд: глубокий, мудрый, понимающий… Так тошно.       Губы Главы Курана почти касаются его уха.       — Осталось немного. И когда всё закончится, будь готов оказаться рядом с Айдо. Ты справишься. А значит, и он тоже.       Рука исчезает. Не говоря ни слова, Акацуки поворачивается спиной к хозяину кабинета.       — И ещё… — догоняет его на пороге негромкий голос. — Он ценит тебя гораздо больше, чем ты думаешь. Поверь.       В горле сухо, лоб и глаза пылают. Свернув за угол, Каин останавливается и прислоняется к стене.       «Осталось немного».       Внутри — водоворот щемящей боли, но там же мерцают проблески… надежды? Он почти презирает себя за это, но контролировать эмоции не способен. ***       — Канамэ-сама стал реже звать меня к себе… У него так много дел, я беспокоюсь, справится ли он. Хотя если подумать, в последнее время выглядит он неплохо. Акацуки, ты слушаешь?       — Слушаю.       — А мне кажется, нет. — Айдо хмурится и вырывает книгу из рук кузена. — Да убери это, в конце концов! Тебе что, противно на меня смотреть?       — Нет.       Ханабуса поджимает губы. Он растерян, огорчён, жаждет выплеснуть эмоции, но понятия не имеет о словах, услышанных кузеном от Курана Канамэ. А Каин не может рассказать о них. Просто не может. Да и Айдо вряд ли поверит.       — Акацуки! — Жаждущий внимания тон. Почти как раньше… Белокурый вампир кривится. — Злорадствуешь, да? Ведь ты не хотел, чтобы я к нему ходил. Теперь доволен?       — Прекрати, Ханабуса, — прерывает Акацуки холоднее, чем стоило бы.       — Прекратить что? Говорить? Или приходить к тебе?       — Говорить такое.       Стоя на коленях, Айдо выпрямляется и гневно смотрит на Каина сверху вниз. Он так прекрасен… и так похож на прежнего себя. За исключением того, что прежде он на кузена никогда не злился всерьёз. Споры случались нередко, но дипломатичный Акацуки, хорошо знающий своего брата, умел погасить конфликт ещё до начала. Теперь, кажется, разучился.       — Я думал, ты меня хотя бы выслушаешь, — дрожащим голосом выговаривает Ханабуса. — Раньше ты всегда меня поддерживал, и я знал, что могу положиться на тебя. А сейчас…       — А сейчас? — глухо повторяет Каин.       — А сейчас тебе на меня плевать! С тех пор, как Канамэ-сама меня выбрал, ты со мной почти не разговариваешь, только торчишь тут и читаешь свои дурацкие книжки! Не ожидал, что ты можешь быть настолько чёрствым… Ты совсем не тот Акацуки, которого я знал.       Толчок. Ханабуса врезается спиной в изножье кровати и растерянно хлопает длинными ресницами. Акацуки нависает над ним. Опасно близко. Видно каждую мелочь: бледность, нездоровый блеск в глазах, заострившиеся черты знакомого лица.       Сейчас. Тот самый момент, когда можно сказать всё, открыть Айдо глаза на поступки Главы Курана и свои собственные. Он выслушает, потому что деваться некуда. А потом…       А потом?       — И ты не тот Ханабуса. Но мне не плевать, — наконец произносит Каин. Каждое слово даётся с трудом. — Я тот, к кому ты можешь прийти в любое время и рассказать обо всём. Так ты и делаешь, верно? И я слушаю тебя, если ты не заметил.       — Я могу и не приходить, знаешь ли…       — Но ты приходишь. И можешь приходить дальше, когда… — Он замолкает. Глаза Ханабусы расширяются.       — Когда что?       Сказать? Рано или поздно это случится, лучше предупредить, и пусть Айдо взбесится — вдруг сомнение всё же закрадётся в его душу и он не будет вести себя так опрометчиво? Канамэ-сама же не приказывал сохранять тайну…       — С тобой невозможно разговаривать нормально, — фыркает Айдо, так и не дождавшись ответа, и пытается подняться, но рука кузена останавливает его.       — Ханабуса, послушай. — Обиженный на весь свет, белокурый вампир не смотрит ему в глаза, но так даже легче. — Просто знай: я рядом. Что бы ни случилось, каким бы ты ни был, я всегда поддержу тебя. Не забывай об этом.       На точёном лице Ханабусы появляются признаки смущения. На миг кажется, что он обо всём догадался, но Айдо тут же отстраняет руку Акацуки со снисходительным:       — Ну что ты такое несёшь…       Он поднимается на ноги и идёт к двери. Каин провожает его глазами. На пороге кузен бросает:       — Я буду у себя. Устал.       — Отдыхай.       — И ты.       В одиночестве Акацуки обессиленно опускается обратно на постель. Кровь оглушительно стучит в висках.       Он должен ждать. Это неимоверно трудно, но он должен. ***       Он ждёт. Каждое утро, привычно прислушиваясь к шагам, доносящимся из коридора, он ждёт конца — со страхом или с надеждой, Каин сам не знает. Айдо пока ещё счастлив, почти не отходит от Курана Канамэ и не стесняется ходить в рубашке, измятой чужими руками. Если вдруг услышит, что счастье не вечно — рассмеётся в лицо глупцу, который это скажет. Акацуки мог бы стать этим глупцом, но он выбрал молчание.       Книга лежит на тумбочке рядом со стаканом воды, готовая служить прикрытием в любой момент. Каин сидит на кровати, скрестив руки на груди, и ждёт.       Те самые шаги. Но темп отличается от обычного.       Он успевает вскочить на ноги за миг до того, как распахивается дверь.       Сегодня рубашка на Айдо отглажена и застёгнута на все пуговицы. Он цел и невредим — но только внешне. Одна рука лежит на ручке двери, другая висит в воздухе, словно вампир не знает, что с ней делать. Бирюзовые глаза слепо смотрят вперёд.       Увлёкшись стремительным полётом в пропасть, ангел совершенно забыл о том, что ждёт его внизу.       С белых губ срывается монотонное:       — Он сказал мне не приходить больше.       Шаг — и Ханабуса теряет равновесие, но Акацуки успевает подхватить его и крепко прижать к себе. Белокурая голова безжизненно клонится на его плечо. Каин тянет кузена за собой и садится на кровать, устраивая Айдо на своих коленях. Одной рукой рыжеволосый вампир тянется к тумбочке и выдвигает верхний ящик — там коробочка с таблетками. Не пересчитывая их, вытряхивает содержимое в стакан, и вода окрашивается в насыщенный красный цвет.       Ханабуса машинально раскрывает губы, но не пьёт, тяжёлые капли скатываются по подбородку и пятнают воротник. Он будто кукла: разучился двигаться и говорить, не видит, не слышит, не осознаёт. От страха у Каина путаются мысли.       — Ханабуса…       — Он не прикоснулся ко мне, — почти беззвучно шелестит Айдо в ответ. — Сказал, что я много сделал для него и что он мой должник. Кажется, он даже извинился… не помню. Я не помню, что ещё он сказал…       — Неважно.       — Важно. Но я не помню.       Акацуки откидывается на спину, удерживая неподвижное тело в объятиях. Чужое дыхание едва различимо. Ханабуса отдал всё, что у него было, а взамен получил пустоту, которую без Канамэ-сама ничем не заполнить. Это страшнее, чем можно было представить. Намного страшнее.       — Я бесполезен, — выдыхает Айдо.       — Неправда. Ты сделал больше всех.       — Этого мало.       — Кроме тебя никто на такое не способен. Он… это знает. — Все силы Каин устремляет на то, чтобы голос звучал ровно и уверенно. — Теперь ты должен отдыхать.       — Я больше не нужен ему. Я никому не нужен.       — Нужен. Дурак, — не выдерживает Акацуки и прижимает его к себе ещё крепче. Ханабуса не слышит. Его начинает трясти.       — Что я не так сделал, Акацуки?       — А разве он сказал, что ты сделал что-то не так?       — Нет…       — Тогда не думай об этом.       — Акацуки…       Голос Айдо срывается. Вампир конвульсивно дёргается в сторону, его голова запрокидывается, и из горла вырывается стон. Его тело, до сих пор вялое, напрягается, как пружина, и он бросается куда-то прочь, но Каин успевает накрыть его собой и вжать в матрас, удерживая на месте.       — Ханабуса, не надо. — Врать, что всё будет хорошо, он не имеет права, поэтому он просто обнимает кузена, что есть сил, и упрямо повторяет, касаясь губами растрёпанных золотистых волос, которые больше не пахнут Канамэ: — Я с тобой, помнишь? Я с тобой.       Ханабуса дрожит, комкает в пальцах одеяло, исступлённо бормочет какую-то бессмыслицу, глядя сквозь Акацуки, а затем неожиданно заходится в рыданиях. Он плачет, уткнувшись лицом в плечо Каина, а тот едва сдерживается, чтобы не закричать от безмерного облегчения. Слёзы лучше, гораздо лучше чудовищной безучастности.       Они лежат в обнимку, тела сплетены так тесно, что не разобрать, где чьи руки и ноги. Измученный Айдо вновь цепенеет и впадает в забытьё. Понадобится много времени, чтобы справиться с этим. Акацуки осторожно проводит ладонью по его волосам и поглаживает большим пальцем висок.       Он будет рядом. Другом, братом, кем угодно, но отпустить Ханабусу Каин не сможет. Да, они оба изменились, прошлую жизнь не вернуть, глупо даже пытаться. Но они поднимутся на ноги после падения. Вместе.       Помедлив, он позволяет себе на мгновение тронуть губами холодную влажную щёку. Губы Айдо разжимаются.       — Ка…       Больно. Но нет боли, которую нельзя выдержать ради того, кого любишь. Об этом Акацуки знает не понаслышке.       Он обнимает Ханабусу и уплывает в вязкую дремотную тьму вслед за ним.