Вороньи перья

      Тормунд всегда спокоен, старается не выдавать своих чувств и ни за кого не волноваться. Такие воины, как он, не могут позволить беспокойству завладеть собой. Даже если вокруг происходит что-то важное, он внимательно наблюдает, не даёт повода для слабости и держит хватку.       Джону нравится смотреть на него, когда тот не замечает. А может быть, и замечает, но ничего не говорит. По крайней мере, Тормунд знает больше Джона. Тормунд видел всякое и у него больше опыта. Так Джону кажется. Он любит точить кинжалы, сидя за каким-нибудь обвалом камней или у дерева, любит долго водить пальцами в перчатках по лезвию, проверять остроту. Он редко поднимается на стену, но когда такое бывает, Тормунд долго всматривается вдаль, в горизонт, хмуря густые рыжие брови, словно пытается увидеть врага или выживших одичалых.       Джон не говорит с ним после возвращения из Сурового Дома, хотя чувствует, что должен. Любой бы хотел поговорить об этом, но не Тормунд, который хранит всё в себе и, будто неприрученный пёс, не доверяет первой протянувшейся навстречу ладони. Может быть, тот ощущает долг перед воронами за то, что они спасли их, и не находит возможности отдать его.       Тормунд редко обращает внимание на новобранцев и практически не пытается с кем-то контактировать, кроме Джона и одичалых. Но иногда в его глазах загорается азарт, уж Джон знает. Когда они тренируются на мечах или отбивают набеги ходоков, в глазах видны искры безумства, а нижняя челюсть непроизвольно выдвигается вперёд. Тормунд хорошо владеет оружием, Джон проверял, временами даже поддавался. И в отличие от Джона, он хотя бы разбирается в людях.       Он не следит за собой и не красуется. В Чёрном замке не перед кем, женщин там не бывает, все знают. Однако вынужден срезать отрастающие пламенные вихры, когда они начинают щекотать шею. Борода же всегда вызывает у Джона ребяческое желание подёргать за неё. Но Сноу внушает себе не думать, он ведь лорд-командующий как-никак.       Тормунд, на самом деле, неплох и в рукопашном бою. Как-то раз они с Джоном спускаются со стены, чтобы похоронить одичалого, одного из соратников. Тормунд хочет пойти сам, но Джон настаивает сопроводить.       — Не пристало лорду-командующему покидать свой замок, — смеётся Тормунд, хотя и наслаждается обществом друга.       — Эдд пообещал присмотреть за всем. Ничего не произойдёт за несколько часов.       Стоит неветряный день, костёр разгорается медленно, и они долго смотрят на чёрный дым, поглощающий остывшее тело. Джону всегда было интересно, какое тело у Тормунда. Наверное, в шрамах и ссадинах, как и подобает мужчине, крепкое и сильное.       Каким-то образом ему удаётся спровоцировать Тормунда, тот цепляется за невольно брошенную фразу, затевается шуточная драка на кулаках, и Джона в итоге прижимают к дереву. Ладони у него грубые и большие, гладят везде, срывают чёрное, подобно вороньим перьям. И трахаются они прямо там, в лесу, как дикари. Если оглянуться, отсюда можно увидеть часть стены. Джону хочется пошутить про то, что встаёт у лорда-командующего только на дикарей. Или, раз уж на то пошло, на рыжих. Он умоляет себя не думать об Игритт.       От огня исходит равномерное тепло, Джон вглядывается в догорающие доски, пока Тормунд тянет за кудри назад и вжимает лицом в сосну. Джон чуть ли не до крови кусает губы и мычит, когда тот начинает двигаться медленными, резкими и глубокими толчками.       Они не разговаривают и не обсуждают это, Джон даже поощряет привычку Тормунда называть его бастардом и сучкой. В какой-то мере их обоих это заводит.       И ему хочется сказать, что он знает Тормунда, понимает, о чём тот думает. Но порой он не готов услышать «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу».