Я люблю тебя

      Чимину надоело. Надоело любить и не получать ничего взамен. Надоело расшибаться о реальность. Надоело смотреть на чужие чувства, чужое счастье, чужие поцелуи, а самому целоваться максимум с горлышком бутылки вина.       Чимин ходит тихо и уже не в первый раз видит, как Тэхён зажимает Юнги в коридоре, пока оба думают, что невидимы для остальных. Видит, как красиво переплетаются их пальцы, как магнетически притягиваются их губы, слышит, как они дышат совсем по-иному. Потому что дышат не воздухом. Друг другом.       Сегодня он натыкается на парочку в третий раз (серьёзно, Тэхён, почему нельзя припечатать своего любовника к стене где-нибудь, где никто случайно на вас не наткнётся?). Последняя капля звонко ударяется о водную гладь чиминова терпения, и он решает напиться. Момент подходящий: впереди почти пять дней выходных, им дали отдых после промоушена, поэтому все эти пять дней, в принципе, из запоя можно не выходить. Хосок — его сосед — как раз уехал домой к родителям, поэтому упускать подобное — непозволительно.       В тумбочке запас на «чёрный день» — пять бутылок его любимого красного полусладкого. Он закупил их месяц назад и теперь медленно цедил, позволяя себе чуть больше в такие пустые вечера как этот. Пак включает плейлист с символичным названием «Грустить» и отдаётся моменту. Смакует напиток, громко подпевает песням, слоняется по комнате с бокалом и плющится под тяжеленным грузом одиночества, которое давит больше всего почему-то на горло и грудную клетку, заставляя задыхаться. Казалось бы, у него такие прекрасные хёны вкупе с его лучшим другом Тэхёном, которые готовы поддержать. Но Чимину они не нужны для восполнения его особого одиночества. Ему нужен тонсэн. Чёртов тонсэн по имени Чон Чонгук, который ядовитым жалом щиплет в сердце.       Чимин решает сыграть в игру сам с собой и делает небольшой глоток вина каждый раз, когда вспоминает то чонгуковое, чем можно восхищаться. Сто семьдесят восемь глотков за каждый сантиметр, семьдесят за каждый килограмм, ещё по глотку за каждую морщинку вокруг его глаз, когда он улыбается. Глоток за доброту, за чувство юмора, за прекрасный голос, за заботу, да даже за чёртовы шутки про рост.       Эта игра должна была закончиться тем, что Чимин пьяный упадёт лицом в подушку и, если повезёт, тут же уснёт, а если нет — предварительно проронит пару слезинок под завершающие аккорды чего-нибудь до ужаса душераздирающего (например, любой кавер макнэ). Но проблема в том, что Пак часто играет не по правилам, и поэтому не особо удивляется, когда обнаруживает себя пошатывающегося рядом с комнатой Чонгука и прижимающего кулак к двери, не решаясь постучать.       Тихое отчаяние и большая доза алкоголя взаимодействуют как вода с электричеством — в мозгу Чимина происходит короткое замыкание, и он всерьёз размышляет о том, что перестать молчать — отличная идея. Чудесный вечер, чтобы неожиданно раскрыть свои нетрадиционные чувства лучшему другу. Действительно, что может пойти не так?       Пак помнит, как сейчас. Когда он увидел Чонгука в его дурацком бирюзовом кардигане на фоне пасмурного неба, пока снимался клип на песню RUN. Чимин смотрел на него неприлично долго, пока Тэхён не толкнул в плечо, шутливо бросая: «Смотришь, как будто бы втрескался по уши». Только вот это оказалось не шуткой. Но не втрескался, а утонул, и не по уши, а по самый затылок.       Пак, на самом деле, был влюблён ещё примерно полгода до этого, но в ту самую секунду он сделал кое-что более важное, чем просто влюбиться. Он признался в этом самому себе.       Разлюбить не получалось, сколько Чимин ни пытался. Пак почти каждый день говорил себе: «Любить его ещё сильнее нереально», а затем видел чонгукову улыбку и понимал, что можно. И от этого было страшно и обидно до слёз, потому что… потому что Чимин просто милый добрый хён, с которым можно весело провести время и посмеяться. И ничего более.       Невзаимная любовь похожа на невидимую стену, сквозь которую ты пытаешься пробиться, сдирая кожу на костяшках, но максимум, что ты делаешь — это оставляешь багровые пятна. Причём, кровоточат не только руки, но внутри что-то тоже, и кажется, будто сейчас начнёшь плеваться красной жидкостью. Вот и получается, что Пак вечно упирается в эту дурацкую стену. И даже если закроешь глаза и попытаешься забыть о ней — ничего не выйдет. Потому что Чон даже под веки пробрался, отпечатался, словно клеймо. А клеймо, как известно, убрать невозможно.       Но это можно было топить. Топить в танцах, топить, надрывая связки во время пения, топить в бокале вина по вечерам и Чимин даже научился практически не думать о Чонгуке, позволяя себе подобную роскошь только перед сном, да и то, совсем ненадолго, потому что под конец тяжёлого дня он отключался за считанные минуты.       Но после того, как Пак невольно стал свидетелем поцелуя Тэхёна и Юнги у бассейна во время их отпуска на Гавайях — его карточный домик независимости и самодостаточности разлетелся, будто его никогда и не было. Терпеть можно, пока это не проходит мимо тебя, пока это не касается холодной рукой твоей кожи, пока не морозит душу.       «Дурацкий Тэхён, дурацкий Юнги, дурацкие поцелуи у бассейна. Два придурка, какого чёрта вообще вы целовались? — сокрушался тогда Чимин, в беспокойстве ворочаясь перед сном. — Попали они в одну команду, блин, это всё вообще не туда завернуло куда-то, голубки вы хреновы».       После этого вся жизнь Пака превратилась в вечно спешащую вниз лавину. Теперь во время танцев Чонгук репетирует свои партии слишком близко, а во время пения их голоса сливаются в один гораздо красивее, чем раньше. И Чимину всегда было интересно…       — Хён?..       — Чонгук, как ты думаешь, если наши голоса так сочетаются во время пения, сочетались бы наши стоны во время секса?       Пак выпаливает это, наполовину находясь в своих фантазиях вперемешку с воспоминаниями, но недоумённое чоновое «Ч-Что?..» возвращает Чимина в реальность и… лучше бы не возвращало.       Вместо двери теперь почему-то Чонгук собственной персоной, который именно сейчас решил выйти из комнаты.       — В смысле… я… это… Короче, я п-п-пошёл, — бормочет Пак себе под нос, решая, что этот жизненный дубль нуждается в пересъёмке, и разворачивается, но чёртов младший опять рушит все его планы.       — Стоять! — восклицает он и хватает Чимина за запястье. Чон осторожно ведёт носом слишком близко к лицу Пака и спрашивает: — Ты что, пьян? Хотя нет, это не вопрос. Ты абсолютно точно пьян, хён.       Чисто технически младший прав. Но после парочки кульбитов нервной системы Чимин, кажется, успевает протрезветь. Почти протрезветь. Ладно, протрезветь до такой степени, чтобы, по крайней мере, понять, что он только что натворил. Хочется извиниться, уйти, а затем напиться ещё сильнее, чтобы забыть этот день, но ещё не потерявшая уверенность часть Пака настаивает, что следует закончить всё либо сейчас, либо не начинать больше никогда, поэтому он произносит:       — Я тебя люблю.       — Я тоже тебя люблю, хён, но сейчас тебе нужно поспа…       — Нет. Я люблю. В другом смысле… Я… Я не могу без тебя дышать, потому что ты являешься моим воздухом. Понимаешь, о чём я? Очень… сильно люблю, — Чимин поднимает глаза на младшего, впервые за вечер осмеливаясь посмотреть на него, и видит, что Чонгук осознаёт, что это не шутки и не пьяный бред. Что это совсем не дружеское признание. — Я шёл сюда, чтобы сказать тебе об этом… но первое предложение было сл-легка незапланировано, — лопочет Пак извинительным тоном, чувствуя себя полным идиотом. — Я держал в себе это слишком давно… И вот, говорю. Можешь забыть об этом, чёрт… Мне просто было это необходимо, окей? Необход-димо…       — Я понял, — серьёзно кивает Чонгук, а затем ухмыляется, отчего вокруг глаз появляются небольшие морщинки. — Хён… я думаю, это взаимно. То есть… я долго размышлял об этом и всё не решался признаться самому себе и разобраться в своих чувствах. Но сейчас… сейчас всё встало на свои места.       Сердце звонко ударяется об пол, а Чимин лбом об чонгукову грудь, потому что иначе он бы упал. Если бы так можно было простоять всю свою жизнь — Пак бы простоял не шелохнувшись. Хочется остановить мгновение, чтобы успеть прочувствовать все неуловимые оттенки счастья, которое накрывает сумасшедшим тропическим ливнем. Стена рушится под тяжестью слова «взаимно», а раны на костяшках затягиваются, будто бы их никогда и не было.       — Кажется, я живу в сказке, — хмыкает Чимин, а затем делает то, о чём мечтал несколько лет, о чём грезил по ночам. Его рука ползёт к затылку Чонгука, он притягивает его к себе, впивается в манящие губы и ухмыляется в поцелуй, потому что ощущения почти такие же, как он себе и представлял. Младший мягкий и податливый, но неожиданно настойчивый и ненасытный. Макнэ шарит ладонями по спине Пака, жмётся теснее. И опьянение от двух бутылок вина — ничто по сравнению с опьянением от его дыхания, от его движений, от сахарного вкуса губ.       Зачем нужен алкоголь, если есть Чонгук со сладковатым ягодным запахом геля для душа и головокружительным ароматом одеколона, который сливается с естественным еле-уловимым запахом самого Чона. И эта противоречивая во всех смыслах смесь чего-то горького, по-настоящему мужского и одновременно наивного и детского буквально сводит с ума.       — Кажется, я знаю, что за вино ты пил, — шепчет Чонгук, прижимаясь лбом ко лбу Чимина. — Можно считать, что я тоже слегка выпил сегодня? Если да, то ты учишь меня плохому, Чимин-щи.       — Ты придурок, — тихо смеётся Пак и вытирает непрошенную слезинку. — За это и люблю.       — Э-Это… — слышится вдруг чужой, третий голос и оба быстро реагируют, одновременно поворачивая головы. В проходе стоит никто иной, как Ким Тэхён. И чиминовы эмоции срывает окончательно.       — Твою-то мать, Ким Тэхён, — начинает он, отстраняясь от ничего не понимающего Чонгука, — ты, вот, то есть, не мог промолчать, да? Какого чёрта, Тэхён? Вы с Юнги тут, значит, чуть ли не сексом занимаетесь в проходах, и я какого-то хрена молчу, а ты тут пихаешься со своим «э-это». Знаешь куда себе засунь это слово? Можешь даже помощи у Юнги попросить, он не откажется…       Ким во время этой «речи» сильно краснеет и меняется в лице, попутно изучающим взглядом осматривая распалившегося не на шутку Чимина, и брякает:       — Ты напился что ли?       — Не напился, а культурно провёл время. И я вообще-то не закончил, ты когда-нибудь доперебиваешься, — продолжал парень свою маленькую истерику, — я тебе обещаю. Так вот, засунь его себе…       — Хён.       Одного слова хватает, чтобы заставить Пака замолчать и тут же, словно его манят неведомой магией, переключить сто процентов своего внимания на Чонгука. Тэхён, поймав момент, со скоростью спринтера ретируется из зоны поражения, при этом громко топая, а Чон снова ухмыляется и произносит:       — Я думаю, сочетаются.       — Чего?       — Наши голоса. Сочетаются. Это ответ на твой первый вопрос.       Чимин недоумённо моргает некоторое время, а потом до него доходит смысл сказанного, и он тянет, заговорщицки ухмыляясь:       — А-а вот это мы ещё прове-е-ерим.       Младший улыбается, отчего вокруг глаз расползаются привычные и обожаемые Чимином лучики морщинок, и Пак понимает кое-что, чувствует это в наэлектризованном воздухе, когда они сталкиваются взглядами. Он не знал, что такое любовь, пока не встретил Чон Чонгука. Потому что Чон Чонгук и есть любовь.