Sad eyes

Я стою на сцене, не отпуская гитару как единственную опору, потому что он обнимает меня, а я совсем не знаю, что с этим делать. Мне не так часто выпадает честь увидеть его. Но каждый раз это настолько потрясающе, что в моей памяти каждый такой день окрашивается ярким синим цветом. Таким же синим, как небо над Мэдисон Гарден. Все остальные дни давно слились в серую, несущуюся слишком быстро полосу грузовых поездов, изредка разбавляемую живыми концертами и их приглушенным тяжелым огнем. Лично пообщаться с президентом - это уже само по себе незабываемо. А я еще и смотрю в его глаза. И мне кажется, что они грустные. Хотя для этого совершенно нет причины. Я касаюсь его руки, его мягкой темной кожи. Мы почти одного цвета, но, все равно, он черный, а я белый. Мне хотелось бы сказать ему, как я его люблю и уважаю, как он мне нравится и как я ему верю. Но я не говорю ему этого лично. Я вообще почти не разговариваю в его присутствии. Зато я говорю со сцены. Говорю свои длинные, красивые, полные пафоса речи, все равно что стихи в прозе, которые я знаю наизусть, которым никто не верит. Уж лучше бы мне вообще не говорить. Только петь и символизировать. Он держит руку на моем плече, через рубашку я чувствую тепло его пальцев. И у него все хорошо, он счастлив и доволен. Он президент, он первый, он уже добился всего. Он сильный, умный и влиятельный. Всем нужно его внимание. Все так гордятся им. И я согласен. Да, конечно, делай вид, что у тебя все идеально, это твоя обязанность. Но грустные глаза никогда не солгут. Я уже давно ловлю взглядом каждое его движение. Наблюдаю за тем, как он становится все увереннее. Я буду стоять на сцене, пока он не готов к своему выступлению. Он быстро поднимается по ступенькам, подходит ко мне. Мое сердце замирает. И на нас смотрят тысячи людей. Руки не слушаются, когда я отвожу гитару за спину. В голове звенящая пустота, а небо такое голубое. Он подходит ко мне, быстрее, чем я могу воспринять, обнимает, окутывает собой, немного наваливается, забывая, должно быть, что я ему в отцы гожусь. Мне тяжело, я вдыхаю глубже, чем надо, и чувствую запах его одеколона, зарывающийся под кожу. И это именно так, как в моих песнях. Заставляет содрогнуться от боли и восхищения. Но едва я успеваю сообразить, что должен обнять его в ответ, как он уже отодвигается, радостно улыбаясь, смотрит мне в глаза пару секунд и торопится отвести взгляд, обнять меня еще раз, уже мимолетно, и сорваться дальше, пересечь сцену в несколько шагов и поднять руку в знак приветствия всем людям. Официальная часть выполнена, я могу уходить. И он уже подался в сторону, но в последний момент все-таки не отпустил мою руку, а повернулся ко мне. И я знал, что он пойдет этим путем. Его грустные глаза не обманут. Он обнимет меня еще раз и еще раз улыбнется, хлопнет меня по плечу и слегка потреплет за загривок как щенка. И он вовсе не хочет этим унизить меня, просто все действительно так. А потом, отходя от меня, он сделает этот невероятно шикарный, актерский и немного нигерский жест, когда его рука, соскользнув с моего плеча, не сразу опускается, а какое-то время висит в воздухе, как будто он все еще держит меня рядом, даже на расстоянии. Но разве ты не знаешь, что мне совершенно все равно. Разве не знаешь, что я всегда здесь. Если что-то в воздухе покажется тебе недобрым, не волнуйся, это обеспокоит тебя лишь на секунду. Мы друзья. Это официально. Но он никогда не будет моим другом. Что ж, все правильно, я не против. Когда, не перед сотнями людей, он говорит мне что-то, то улыбается чуть смущенно, и нет ничего прекраснее для меня. В другое время я не против играть на публику. Он приходит идеально одетым. У него свидание со своей страной. И если он сделает еще один шаг ко мне, то будет поздно. Небо за его спиной особенно синее. Я вижу свое отражение в его темных зрачках. Немного запоздало я понимаю. Он никогда не грустит. Все дело во мне. Грустные глаза только у меня.