Пожар

Небо над психиатрической лечебницей затянуто тучами. Себастьян думает о том, как иронично название. «Маяк». Свет для корабля, ведомого здравым рассудком? Или коварный огонек на топком болоте? Себастьян больше склоняется ко второму, особенно сейчас, когда держит под мышкой папку с материалами о пропавших пациентах. Налетевший ветер пробирается под одежду холодком, а затем сквозь кожу прямо в кости. Себастьян медлит, прежде чем войти. В холле приглушенно играет классическая музыка, за регистрационным столом сидит молодая привлекательная женщина с усталым взглядом. Она улыбается Себастьяну, когда он подходит, но в улыбке этой слишком много вежливости и слишком мало искренности. Себастьян показывает документы и говорит, что хотел бы поговорить с доктором Хименесом. Женщина говорит, что доктор Хименес сейчас занят, но освободится буквально через минуту. Себастьян соглашается подождать и спрашивает, как ему добраться до кабинета. Уже на подходе он слышит из-за двери разговор на повышенных тонах. Прислушивается, поддавшись профессиональной привычке, но стены жадно глотают звуки. Что-то про… авторство? Врачей? Научное сообщество? Голос смолкает, и, столь же приглушенные, раздаются шаги. Себастьян отступает. Лицо человека, показавшегося из-за раскрывшейся двери, почти полностью закрыто бинтами, но цепкий взгляд впивается в Себастьяна – всего на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы почувствовать неясное напряжение, что-то. Впившиеся в него зрачки похожи на два уголька, внутри которых прячется пожар. Стоит только забыть об осторожности и… Незнакомец отводит взгляд и быстрым, уверенным шагом идет прочь по коридору. Себастьян кидает взгляд в дверной проем и видит спину доктора Хименеса, задумчиво уставившегося в окно. Приходится вежливо постучать, чтобы привлечь внимание. Разговор едва ли приносит хоть какие-то плоды. Говорит доктор Хименес много, но у Себастьяна складывается впечатление, будто он в действительности не произнес ни единого слова. Ровно до того момента, как Себастьян спрашивает: – С кем вы разговаривали до моего прихода, доктор Хименес? Доктор Хименес теряется, и Себастьян замечает в его глазах отголоски страха. Чувствует кожей смену настроения. – А, это… Это один из патронов лечебницы, Рубен Викториано. Благодаря таким людям нам удается оказывать нашим пациентам ту помощь, которую… – Вы разговаривали на весьма повышенных тонах. Не сошлись во взглядах? Доктор Хименес смотрит на него так, будто одним взглядом хочет выставить его за дверь. Секундное выражение, которое сменяется снисходительной улыбкой. – Рубен крайне обеспокоен положением в больнице и пропажей пациентов, – говорит доктор Хименес. – Я лишь пытался его убедить, что этой проблемой уже занимается полиция. И, как видите, я был прав. Уверен, вы сможете добраться до корня… нашей проблемы. Они разговаривают еще, но больше ничего полезного из доктора Хименеса выцепить не получается, и приходится довольствоваться лишь адресом и номером телефона Рубена Викториано. Что ж, хоть какая-то зацепка лучше, чем никакой. Предчувствие не покидает его, когда Себастьян выходит из психиатрической лечебницы «Маяк». Предчувствие чего-то плохого, чего-то могущественного, что вот-вот вцепится в него зубами, пережует, ломая кости, и проглотит. Призрак этого предчувствия цепляется пальцами за одежду, даже когда Себастьян заводит машину. Голова болит от недосыпа, и Себастьян делает себе еще одну чашку кофе. Думает, прислонившись к столу. Он вспоминает взгляд Рубена Викториано. Странно, но все, что он смог найти о нем, – это записи о пожаре. Вся информация о его семье куда-то затерялась. Случайно? Вряд ли. Себастьяна мучает предчувствие. Он пока не может сложить правильно кусочки головоломки, но смутно догадывается, какая получится картина. Какую цель он преследует? Действует ли один? Доктор Хименес тоже в этом замешан? Кто-то еще из персонала? Себастьян трет глаза. Крепкий кофе уже давно не помогает. Возможно, действительно стоит начать с доктора Хименеса. Он нить – или мост, так Себастьян чувствует. Лишь к утру, когда он, наконец, добирается до выпушенных им научных трудов, все внезапно начинает вставать на свои места. И обрывки диалога, который Себастьян подслушал у кабинета, приобретают свое особенное значение. Он позволяет себе поспать несколько часов и затем уже берется за телефон. Рубен Викториано встречает его у порога большого, но внешне пустого дома, и взгляд его все такой же внимательный и колючий, как в первую их встречу. Разительный контраст с доктором Хименесом, разительная прямота и, в каком-то смысле, даже искренность. Искренность в недоброжелательности. – Прошу прощения за беспорядок. Я сегодня не ждал гостей. Дом и внутри практически пустой, с призраками, поскрипывающими досками пола, с витающей в воздухе пылью. – Вы живете один? – спрашивает Себастьян, когда они входят в комнату, служащую, по всей видимости, столовой. Рубен смотрит на него почти насмешливо. Жестом указывает Себастьяну сесть за длинный обеденный стол. – Да. Или, Вы думаете, за мной бегает табун потенциальных невест? С моим-то лицом? – С Вашими деньгами? Предположу, что не только невест. Рубен посмеивается, но в его смехе, как и во взгляде, есть что-то, что заставляет Себастьяна напрячься. С кухни свистит разогревшийся чайник. Себастьян не успевает возразить, когда Рубен ставит перед ним чашку и садится – не напротив, но рядом. – Так зачем Вы приехали сюда, Себ? Чтобы узнать, как у меня дела на личном фронте? – спрашивает он вполголоса. Спрашивает так, что Себастьян понимает сразу: он уже догадался. Увидел, учуял, как опытный лис чует запах дыма и запах охотничьей псины. На несколько секунд между ними воцаряется молчание, и Рубен, кажется, совсем не ждет ответа на свой вопрос. – Что Вы знаете об исчезновениях в психиатрической лечебнице «Маяк»? – Почему Вы думаете, что я вообще что-то знаю? Подо льдом его взгляда таится угроза. Если Себастьян не будет осторожен, если наступит туда, где лед слишком тонок, водная бездна не упустит своего шанса. – Вы там, судя по всему, довольно видное лицо. Главный спонсор, верно? Рубен не отводит глаз, но взгляд его как будто с еще большей ожесточенностью впивается Себастьяну в лицо. – Я не так уж и много знаю из того, что касается положения дел в лечебнице. – Доктор Хименес сказал, что Вы крайне обеспокоены сложившейся ситуацией. Выражение лица Рубена едва заметно меняется. Он медлит с ответом. – Что ж, у доктора Хименеса не было причин лгать Вам. – Вы не ладите? – Ладим ровно настолько, чтобы продолжать сотрудничать. Рубен поднимается со стула. Теперь Себастьяну приходится немного запрокинуть голову, чтобы смотреть на него. – Какие у Вас мотивы? – Мотивы? Себастьян медлит, прежде чем спросить: – Почему Вы спонсируете лечебницу? Пальцы Рубена сжимают спинку стула. – Я альтруист. – У Вас есть основания полагать, что кто-то из сотрудников больницы стоит за исчезновениями пациентов? Усмешка опять возвращается на губы, но глаза все такие же непроницаемо холодные. – А у Вас, Себ? Себастьян молчит, не решаясь сразу отвечать на этот вопрос. Рубен терпеливо ждет. – Есть. – Тогда зачем Вам мои предположения? А, кажется, я догадываюсь… Не все так просто, верно? Прежде, чем Себастьян успевает вытащить пистолет, Рубен приставляет к его горлу нож. Тянет руку, касается замершей в нескольких миллиметрах от рукояти ладони Себастьяна. Прикосновение, приглушенное обмотавшими пальцы бинтами, кажется странным, почти нечеловеческим. Впрочем, Себастьян действительно не уверен, что перед ним сейчас стоит человек. Рубен достает пистолет, проверяет, заряжен ли он, а затем, вынув магазин, отбрасывает в сторону. Себастьян наблюдает за тем, как оружие, по инерции проскользив по плитке, скрывается под тумбой. Себастьян неподвижен. Он чувствует на себе внимательный изучающий взгляд, взгляд, который проникает под кожу, прямо в кости. Лезвие ножа едва прижимается к шее, и прикосновение это жжется свежей царапиной. – Меня будут искать, – говорит Себастьян медленно. Он старается сохранять в голосе холодное спокойствие, но Рубен смотрит слишком внимательно, чтобы поверить в это притворство. – Но найдут ли? Глупо было приходить в одиночку. Если бы тут был Джозеф… Голос Рубена бесцеремонно влезает в его мысли. – Ты появился как нельзя вовремя, Себ, – Себастьян чувствует его дыхание на своем лице. – Мне как раз нужен новый подопытный. Раз уж ты так заинтересован, пожалуй, самое время тебе продемонстрировать, чем я здесь занимаюсь. Свободной рукой он ближе подвигает к Себастьяну чашку с чаем. – Пей. Себастьян медлит. Лезвие чуть сильнее надавливает на горло. – Не заставляй меня повторять, иначе я разрежу тебе глотку и утолю твою жажду, – голос звучит жестко, холодно, даже язвительно, – сам. Чашка в руках кажется омерзительно теплой, такой же теплой, как воспаленная рана, и Себастьян делает глоток. Давится от неприятного кислого медикаментозного вкуса. – Человеческий мозг – любопытнейшая вещь, – говорит Рубен, кладя руку ему на щеку, почти с нежностью, заставляя тем самым обратить на него взгляд. Бинты неприятно трутся о кожу. – Вся реальность, какой мы ее представляем, – всего лишь контролируемая галлюцинация. То, как наш мозг интерпретирует сигналы. Представь, что будет, если эти сигналы моделировать искусственно? Сложно бы было тебе отличить настоящую реальность от той, которую создали специально для тебя? Рубен улыбается, но улыбка не задерживается на его губах. Он поворачивает нож, и теперь только один острый кончик упирается Себастьяну в шею. – Заметишь ли ты такую фальшивку? Жар зарождается где-то в глубине грудной клетки, волной ударяет в голову, волной доходит до кончиков пальцев ног. – У нас сейчас как раз будет возможность проверить. Рука Рубена все еще лежит на его щеке. «Как странно, – заторможенно думает Себастьян, когда Рубен убирает руку, опускает ее Себастьяну на плечо. – Я все еще чувствую его пальцы на своем лице». Ощущение никуда не уходит, наоборот, кажется, начинает обволакивать кожу, все лицо целиком, распространяясь вместе с жаром. – Что… – хрипло спрашивает Себастьян, ловя за хвосты ускользающие мысли. – Что было в чае? – Пускай останется тайной, – отвечает Рубен с холодной насмешкой в голосе и во взгляде, но не на губах. – Для тебя это скоро все равно утратит значение, Себ, поверь мне. Себастьяну требуется время, чтобы понять мешанину из слов, высыпавшуюся на него из чужого рта. Труднее сфокусировать взгляд. Рука Рубена опускается на его живот. Под ней будто бы зарождается пожар, тугие, спрессованные вместе языки пламени, и Себастьян выдыхает. Ему слишком жарко – или слишком холодно. Он забывает про кончик ножа, утыкающийся ему в шею. Он кладет свою ладонь поверх чужой ладони. И уже сам опускает руку ниже, следуя за пульсирующим теплом. Он забывает, что за человек перед ним, лишь имя смутно мелькает на периферии сознания. Он понимает, он осознает сейчас только одно: если он не потушит этот пожар, если не утолит эту жажду, то от него останутся только обугленные кости и горстка праха. Что-то внутри черепной коробки бьется, как жилка пульса, какая-то мысль, наполненная страхом к забвению, но именно ему она и придается. Чужие руки помогают ему встать, и Себастьян понимает, что с трудом держится на ногах от жара и слабости. Он мельком задевает взглядом тумбу. Память пытается пробиться сквозь пелену возбуждения, но Себастьяну открываются лишь блеклые картины. Что-то там есть, под этой тумбой, но он не помнит что, как оно там оказалось и зачем оно ему нужно. На тумбе в вазе стоят алые, как свежие раны, маки. Рубен ведет его мимо, прочь из кухни. Лестница в подвал путается у Себастьяна под ногами, но руки держат крепко. – Презрение, сменившееся вожделением, – хрипло посмеиваясь, говорит Рубен Викториано. – У тебя есть жена? Дети? Что бы они сказали, увидев тебя в таком состоянии? Именно эти слова заставляют Себастьяна дернуться. Почти инстинктивная вспышка, мысль, острая, как нож, возникшая всего на мгновение, вынырнувшая на секунду на поверхность. Рубен толкает его, слабость толкает сильнее. Он падает животом на койку, металлические пружины которой прикрыты тонким матрасом. На матрасе пятна, но Себастьян сейчас не может даже задуматься о том, откуда они там могут быть, кто и как их оставил. Рубен помогает ему раздеться, потому что Себастьян путается в одежде, как в причудливом лабиринте. Потом, когда раздевается уже сам Рубен, Себастьян теряется взглядом в его шрамах, оставленных другим его любовником – огнем. Они частично скрыты бинтами, и Себастьян видит кое-где запекшиеся следы крови. Рубен прижимает руку Себастьяна к своему телу, морщится от боли, но затем улыбается. Показывает зубы так, что Себастьяну кажется: сейчас он вцепится в горло, вырвет этими самыми зубами сонную артерию. Рубен действительно вцепляется ему в горло. Правда, не прокусывает кожу. Человеческий мозг, столь подвластный обману, выдает боль за удовольствие, а удовольствие – за что-то, близкое боли, родственное или тождественное ей. Он замечает в руках Рубена шприц, только когда Рубен заставляет его спиной опуститься на грязный матрас. Он думает об этой игле, и почему-то даже мысль о том, что он проткнет кожу, вызывает еще больший всплеск возбуждения. Но Рубен втыкает шприц себе. – Мой Эрос сгорел вместе с моей сестрой, – говорит Рубен и придавливает Себастьяна к кровати своим телом. – Теперь почувствовать возбуждение я могу только так. У тебя, конечно, другая дозировка, но… Мы с тобой все равно в каком-то смысле… Рука вцепляется Себастьяну в горло, другая – опускается ниже, ласкает. Болезненное удушье и удушающая боль – удовольствие. – …родственные души, Себ, – заканчивает Рубен, вот только слова эти тонут бессмыслицей в бреду. Теперь и Рубена лихорадит, а Себастьян чувствует его дрожь, его жар. Рубен снова кусает его в шею, лишь слегка сдвинув руку. Он трется, как кот, огонь об огонь, и Себастьяну кажется, что они сливаются в единое целое в местах этих соприкосновений, болезненно разрываясь каждый раз, когда кожа отдаляется от кожи. – Сначала я унижу тебя, отберу у тебя достоинство, – шепчет Рубен, и в голосе его искрится возбуждение. – Видишь, как легко тебя довести до такого состояния? Достаточно нужной концентрации, и все, что тебя волнует… Фальшивка. Фальшивка, всученная тебе кем-то другим. Себастьян слышит его, но осознание этих слов не может пробиться сквозь волну ощущений. Унижение, на унижение совсем не похожее. Рубен тихо стонет, и в этом стоне – больше боли, чем наслаждения. Себастьян видит, как ожесточаются черты его лица, как становится острее взгляд, когда он снова, на секунду зажмурившийся, открывает глаза. Рубен не слишком медлит, и в качестве смазки использует слюну. – А потом, Себ, я вскрою тебе череп, – шепчет Рубен, запрокинув голову. Шепчет, скаля в улыбке зубы. – Я доберусь до твоего мозга, я исследую его досконально, я открою все его тайны. Я загляну в твое сознание и выгоню тебя оттуда. Ритма нет, сбивчивый и быстрый, как гул сердца в ушах у Себастьяна. Рубен наклоняется к нему, сильнее давит рукой на горло, заставляет Себастьяна задыхаться в этой огненной, наполненной наркотическим дурманом агонии. Слюна копится во рту, но Себастьян не может сглотнуть – слишком сильно давит ладонь. – Звучит чудесно, правда? Влажный горячий язык проскальзывает по губам Себастьяна, собирает стон боли и наслаждения, непроизвольно вырвавшийся из глотки. – Даже сейчас ты взаперти. Понимаешь ли ты, что я тебе говорю, мм, Себ? – Рубен выдыхает. – Конечно же нет. И повторяет: – Конечно же нет. Когда Рубен отстраняется, Себастьяну все хочется еще. Еще удушья, еще жара, еще ощущения слитности тел, их болезненно хрупкого единства. Рубен холодно смеется, привязывая Себастьяна к металлической койке. Он помогает Себастьяну рукой, ладонью другой руки надавливая на горло. Много времени это не занимает. – Себ, – говорит он тихо, почти с нежностью, ему на ухо, пока Себастьян пытается перевести дыхание, – действие наркотика начнет ослабевать через несколько часов. Когда ты окончательно придешь в себя… и все осмыслишь, я вернусь, чтобы дать тебе новую дозу. Запомни эти слова. Я не хочу, чтобы это было для тебя неожиданностью. Я хочу, чтобы ты этого ждал. Он отстраняется, оставляя Себастьяна наедине с матрасом и до конца не утихшим пожаром под кожей. Себастьян смотрит, как закрывается за ним дверь. Скрежет ключа. Себастьян пытается вспомнить, что будет через несколько часов, но память играет с ним злые шутки. Это очень важно, – говорит себе Себастьян. Закрывает глаза, убаюканный теплом собственного тела, затуманенностью сознания. Через несколько часов он...