Мирон будет не против

Как тогда Мирон выскользнул из его постели, их нагретой постели, Слава сразу заволновался. Когда Мирон выскользнул из постели, Слава сразу понял по его напряженной спине: что-то не так. Другая же часть Славы все равно твердила: «Голыймиронголыймирон», еще эта же глупая часть думала, что неплохо бы уговорить Мирона на еще один раз, если есть силы вот так подскакивать, после того, как тебя драли полчаса. Но Мирон выскользнул из их постели и его жизни. Слава приподнялся, сел на кровати, а Мирон выскользнул из постели и сказал: «Видел мою девушку?». Слава, конечно, видел. Не живьем, разумеется. Но на фотках — просто блеск. Невероятно красивая, причем какой-то абсолютно естественной красотой, незамутненной косметикой или пластикой, ей шли ее мешковатые шмотки, ей шел ее вычурный стиль. Слава, когда увидел фотку, долго глупо моргал, потом ходил вокруг зеркала. Потом успокоил себя: «Вот, она такая красавица, а жидок все равно к тебе ходит, значит чего-то не хватает. Значит чего-то недодает ему эта крошка». Но Мирон выскользнул из постели, натянул джинсы на голое тело и сказал глухо, улыбаясь, поддельной, Слава это сразу понял, ненастоящей улыбкой. — Она знает, — и кивнул в сторону смятых простыней. Пять минут назад Мирон на этой простыне кончал, неестественно запрокидывая голову, и лицо его уродливо-притягательно искажалось, десять минут назад Мирон всхлипывал от Славиных толчков, тихо, на грани слышимости и облизывал сухие, покрытые корочкой губы, двадцать минут назад, сидя верхом, поднимался и опускался на Славином члене, и мускулы у него на животе дергались, а по плечам тек пот, полчаса назад ловко уворачивался от поцелуев в губы, никогда не давался, зато раздувал ноздри и стискивал ногами крепко-крепко, как ни одна девушка не обхватит. А теперь вот лишь кивнул пренебрежительно, дескать вот, вот про эту грязь узнала моя классная девочка. Про тебя, Слава, про твой гниющий от злых слов и моей спермы рот, про то как ты пахнешь, когда хочешь меня. — И что же? Если ты тройничок хочешь предложить, я пас, — фальшиво веселился Слава. Внутри ему заранее было больно, внутри он знал. — Нет, — спокойно сказал Мирон, но футболку натянул неправильно, задом-наперед, — я говорю о том, что надо это прекращать. Я не приду больше. И ты мне не пиши, пожалуйста. Слава сказал: — Да иди ты нахуй! Слава сказал: — Ты сам прибегаешь! Слава сказал: — Не забудь купить ей страпон по акции! Слава сказал: — Не бросай меня, пожалуйста, я же вскроюсь! Но Мирон уже вышел из комнаты, из квартиры, из его жизни, так же легко, как выскользнул из постели. Слава не считал дней. Слава просто превратил свою жизнь в такое бесформенное месиво, что дни в нем различить было невозможно. Вот это сейчас утро или вечер? Сложно сказать — тени сизые, воздух густой, в груди все так же тянет. С того момента, как Мирон посмотрел на него грустно и нежно своими дурацкими глазами, как у старой куклы, колючие ресницы, стеклянный мертвый блеск, и выскользнул из постели, с тех пор, можно считать, Слава и не жил. Не было у него ни дней, ни ночей. Сначала болело фантомно, легко, казалось, можно перетерпеть. Можно закрыться в квартире, залезть под мусорные горы и употреблять. В этом ватном беспамятстве проходили дни, заболела печень, бок, а сердце никогда не считалось. Потом будто что-то внутри начало рваться. Как рвется старая застиранная простыня, с противным треском. Слава загуглил симптомы, когда дышать стало больно, но гугл не знал, что это за недуг. Гугл просто никогда не был так близко знаком с Мироном Яновичем. Мирон не писал, а Слава честно себя останавливал, но не вышло. «Жидок, это пиздец» «Я допил тот дурацкий вискарь, который ты притащил и не выпил. Мирон, мне так хуево.» «Нашел твою футболку, жидок. Помнишь тогда мы ее сначала винищем заляпали, а потом я еще сперму ею вытер. Ты в моей ушел. Хороший был день» «Если бы мне пришлось выбирать баттл-рэп или ебаться, я бы дрочил с удушением до смерти и смотрел бы твои баттлы» «Кот насрал на ковер, и я пока отмывал, вспомнил как ебал тебя на нем так долго, что у тебя ожог был на коленках от ворса. Ты ругался и не давал мне их полечить. Даже поцеловать, чтоб быстрее прошло. Ты никогда не разрешал себя целовать. Почему?» Мирон, конечно, не ответил ни разу. 1. Ди выходит из ванной нагая, сияющая, сочная, как спелое яблоко. И пахнет она так же чем-то кондитерским, но неведомым. Мирон прикрывает глаза, такая она красивая. Кровать мягко прогибается. Ди стаскивает ноут с его коленей и аккуратно ставит на стул. — Хватит на сегодня соцсетей! Ее ровная гладкая кожа на ощупь словно мрамор. Даже такая же холодная. — Давай под одеяло, ты замерзла. Но под одеялом она все равно остается ледяной, как Мирон ни пытается согреть ее прикосновениями, как ни старается нащупать хотя бы пенек оставшийся от депиляции, хотя бы небольшую аккуратную жировую складочку. Она идеальная и гладкая. Он говорит: — Ты очень красивая! — она улыбается и отвечает ему одними глазами: «Я знаю, что красивая». У Мирона никак не хочет вставать. Он опускается вниз, надеясь, что его идеальная девушка этого не заметит. Но забывает, что Ди не только красивая. Она умная. Он очень старается. В ответ спустя пару минут прилетает: «Мирон, Мирон, немножко не там, вот тут, ладно, иди-ка сюда». Она притягивает его к себе. Гладит по голове, как ребенка, и говорит: «Знаешь, у меня есть игрушки. Мы могли бы попробовать так, как тебе бы понравилось», — она многозначительно молчит, надеясь, что до Мирона дойдет. До Мирона, наконец, доходит. Он отрицательно крутит головой из стороны в сторону. — Извини, я перенервничал, у меня такое бывает, — ухмыляется он, надеясь перевести все в шутку, — знаешь, возраст уже преклонный. Ди понимающе кивает и говорит: — Ложись на спину, я обо всем позабочусь. И она заботится. Делает все так классно и технично. Мирон возбуждается и закрывает глаза, стараясь не спугнуть это. Это все. В пелене сознание подбрасывает мутные картинки. Куски воспоминаний. Мирон хватается за эти воспоминания, мысленно называя себя старым пидором, но оплошать перед своей девочкой так не хочется. Вот Слава, растрепанный, покрасневший, потный стоит на коленях, неумело берет в рот, давится. Мирон неласково гладит его по голове, желая пропихнуть член поглубже, но останавливая себя. Слава так не умеет. Пока еще. Вот опять Слава, пьяный и расслабленный, нетерпеливо лапающий его, Мирона, бедра, его, Мирона, щиколотки, разводящий в сторону, его, Мирона, колени. Поспешно и хаотично облизывающий пах. Глупый, горячий, назойливый, как муха, несуразный, давящийся его членом. От спешки, от неумения. Отчаянный и не брезгливый. Максимально не брезгливый, к ужасу Мирона, выпустивший член изо рта и спустившийся еще ниже, ниже, прямо туда. Даже вспоминать такое жарко. Мирон тогда сжался и постарался отпихнуть косматую голову, пнуть коленкой, но при этом почему-то только сильнее раскинул бедра. А Слава, не понимающий отказов, просто вылизывал его так долго, что Мирон даже дрожа то ли от ужаса, то ли от возбуждения, чувствовал как раскрылся. На палец, наверно, может и больше. Слава тогда был бухой, скорее всего, на утро, ничего и не вспомнил. Зато запомнил Мирон, как мгновенно кончил, стоило Славе бесстыдно толкнуться языком внутрь. Мирон успокаивал тогда себя, что сделал он так — специально. Чтоб все закончилось, чтобы Слава не пихал больше свой язык во всякие не предназначенные для этого места. И запретил себе фантазировать об этом. А теперь вот он тут, в своей дорогой, хоть и просто обставленной квартире. На нем невозможно красивая девочка, а он мечтает о том, как нелепый Слава делает с ним нелепые вещи. Это такой пиздец. Чтобы поскорее кончить, он представляет уже что-то другое, то, чего никогда не было у него с нелепым Славой. То, как он целует его неумелый рот, обводит языком зубы, ласкает небо. Хорошо, что оргазм выходит слабый и невыразительный. Вообще-то Мирон и его не заслужил. Ди ложится рядом — ее волосы как шелк. Мирон выдавливает из себя: — Давай я…. — Не, не надо. В другой раз, не переживай, — говорит она спокойно и уходит в ванную. Должно быть, прополоскать рот. Шторы закрыты: сейчас или утро или вечер, Мирон не уверен. Мирон недоволен собой. Он берет телефон, чтобы посмотреть время и узнать что за часть суток сейчас, но вместо этого читает сообщение от Славы: «Жидок, это пиздец». 2. Мирон обнимает Ди покрепче, удерживая на коленях. Она почти ничего не весит. От ее блестящих туфель глаз не отвести, они бликуют в полумраке клуба, завораживая, усыпляя бдительность. Он гладит гладкую ногу, целует в затылок. Компания невдалеке ревет, кажется, пьют за любовь. Ди легко подскакивает и берет со стойки два бокала на тонкой ножке и один подает Мирону. — Это что? Шампанское? — улыбается он, — крошка, я такое не пью. — За любовь же, — щурится она хитро, у глаз образуются крохотные морщинки, — за такое в самый раз шампанское. Это хорошее. Дорогое. Попробуй. Мирон берет бокал, хрупкий и тонкий, как сама Ди, и сжимает в ладони, смутно желая его раскрошить в руках. — Ну за нас! — говорит он. Ди забавно поджимает губы, тихонько усмехнувшись. Ее темные волосы блестят, как гладь воды, и отражают блики разноцветных ламп, словно зеркало, а глаза — наоборот, матовые, непроницаемые. — Ага, за нас, — говорит она. Шампанское на вкус мерзкое, слишком приторное, пузырьки противно бьют в нос. Ди шепчет на ухо, занавешивая Мирона волосами от всех. — Принести еще? Или может… не шампанского? — легонько целует в висок. — Я сам принесу, сиди. Он бережно ссаживает ее с себя, встает. В глазах почему-то мутно. Бармен наливает ему вискаря со льдом — вискарь со льдом согревает. Мирон прислоняется к барной стойке, разглядывая пеструю толпу и вольготно развалившуюся на диване Ди, и внезапно вспоминает, как его на колени затащил Слава. Только лицом к себе. Был еще день, потому что Мирон тогда не спал сутки, приперся утром, а Слава начал его кормить вместо того, чтоб выебать. Отказываться было как-то неловко, да и злить Славу не хотелось. Он попробовал Славину стряпню, она неожиданно оказалась вкусной, о чем поспешил сказать. А Слава… ну, отреагировал как Слава, сначала глупо пошутил, а потом вдруг потащил Мирона на себя, чуть не опрокинув тарелки со стола. Кажется, попытался даже приподнять Мирона — это было по-настоящему смешно. Конечно, у него ничего не вышло. Мирон только больно стукнулся об угол стола задницей. Они кое-как перебрались на диван в зале и вместо того чтобы быстро раздеться и трахнуться, как они до этого всегда практиковали, Слава включил телик. Мирона это позабавило, он уселся рядом, заинтригованный такой сменой настроения. Но Слава его не подвел, принялся гладить по коленке, как старшеклассник, а потом, хрен знает как это вышло, затащил Мирона к себе на колени. И пока Мирон ерзал на Славиных бедрах, пытался перенести вес так, чтоб поменьше давить, немало обескураженный таким положением, чего-чего, а уж сидеть на коленях у мужика ему не приходилось никогда, Слава исступленно целовал его грудь и шею. Очень хотел целовать в губы, Мирон это чувствовал, но не давался. Уворачивался. И с колен сполз быстро, решив отсосать Славе. Рассудил, как ему тогда казалось, очень логично, что минет все же как-то менее пидорски, чем сосаться на диване под бубнеж телека. — Обнови, приятель. Бармен наливает еще вискаря, на два пальца. Мирон выпивает почти залпом, чтобы поскорее вернуться к Ди. Та, грациозно изгибаясь, тянет его на себя за ворот рубахи и глубоко целует. — Мммм, вискарик. Хороший выбор, — хмыкает она, — я в дамскую комнату отлучусь, не теряй. Мирон кивает. Рядом хохочет толпа, где маячат пара знакомых персонажей. Он встает с ними поговорить, но отвлекается на вибрирующий в кармане телефон. В темноте на дисплее высвечивается: «Я допил тот дурацкий вискарь, который ты притащил и не выпил. Мирон, мне так хуево». 3. — Нам нужно развеяться, отдохнуть, как считаешь? — на Ди полупрозрачная футболка и нет бюстгальтера. Очертания ее не очень большой груди и сосков отчетливо проглядывают сквозь белый хлопок. Они завтракают на чистой кухне, где пахнет цветами, которые Мирон вчера приволок для Ди. Он оглушительно чихает и говорит: — Я, наверно, сейчас не могу. — Какой смысл так работать, если не можешь себе позволить отдохнуть как следует. Давай! Сразу после феста. Я возьму билеты. Как насчет Италии? У отца есть там дом. Можем остановиться. — Я подумаю. — Будет отлично, культурная программа! Вкусная еда! Вино! Отдохнем! — она сладко тянется и сквозняк живописно приподнимает ее волосы. «Прямо как в рекламе», — думает Мирон. Идея с отпуском, по правде говоря, не так уж плоха. Он пытается вспомнить, когда последний раз отдыхал… — Никуда не пойдешь! — сказал Слава, — Давай! Звони в свою империю, какой там код? Но почему-то выхватил телефон у Мирона из рук и сам начал куда-то звонить. И после не отдал, спрятал куда-то под матрас. И не отпустил Мирона. Навалился, тяжелый, длинный, горячий. Через час привезли пиццу, Мирон как раз только ноги смог сдвинуть. — Это «Империя пиццы», сечешь! А? Твой филиал? Мирон зарылся поглубже в одеяло, не собираясь смеяться над этим каламбуром уровня пятилетки. Пробурчал: — Я посплю, раз уж ты меня в заложниках удерживаешь. — Вот и нет! — победно завопил Слава, — у нас будут вакхические гуляния, дионисии! Вино есть! — он водрузил на табуретку тетрапак дешевого винища из Дикси, — и еда приехала! Есть даже виноград. Надо помыть только, мне лень. Зато пиццу мыть не надо! Я буду есть ее с тела прекрасных наложниц! — Что-то я не вижу тут прекрасных нало… эй! — Слава бесцеремонно сдернул с Мирона одеяло и с невероятно довольным видом водрузил коробку пиццы прямо на голый зад. Мирон сначала опешил, а потом расхохотался до слез. — Ладно, а мне хоть кусочек полагается? — Полагается! Переворачивайся! Мирон перевернулся, Слава, помешкав, плюхнул коробку ему на пах, пошленько ухмыльнулся и добавил: — Не продырявь! Пицца была горячей и очень вкусной. Скорее всего, Мирон просто слишком проголодался. — Мы настоящие римляне! — блестя глазами и облизывая губы декламировал Слава, — в жопу уже поебались, теперь будем обжираться и пьянствовать. — А как же искусство? — спросил Мирон выбирая себе очередной кусок, чтобы было побольше мяса. — Рад, что ты спросил, мой платонический друг! Слава подтащил к кровати старенький ноут и врубил трансляцию телеканала «Культура». Там шла какая-то нудная документалка. — Вина тебе налить? — Мирон бы выпил, но вино из пакета? Нет, спасибо, — Откажусь! Слишком изысканно для меня! Слава действительно тогда никуда не отпустил его, он остался ночевать. Впервые. Увлекся — документалка была не такая уж скучная. Утром постель была в крошках, но они все равно из нее не вылезали до обеда. Доели остывшую пиццу и допили ультрадешевое вино, и Мирону даже понравилось. Вино. И Культура. И их вакхические празднества. И счастливый Слава, пытающийся есть пиццу с его груди. — Да, думаю, Италия отличный вариант, — говорит Мирон. Ди широко улыбается. — Надо же! А я приготовилась тебя долго и мучительно уговаривать! Уже на борту самолета, когда Мирон собирается перевести телефон в авиарежим, приходит сообщение: «Нашел твою футболку, жидок. Помнишь тогда мы ее сначала винищем заляпали, а потом я еще сперму ею вытер. Ты в моей ушел. Хороший был день». 4. Они все же останавливаются в отеле, маленьком и бессмысленно дорогом, с гладкими хрустящими простынями. Море рядом — теплое и нежное. Ди в основном плавает в бассейне, а Мирон каждый день встает рано, чтобы посидеть на безлюдном пляже, набросать что-то, если повезет. Получается пока не слишком замысловато, но для большого дела, нужно много терпения. — У тебя так волосы отросли! — Ди, сонная, немного помятая, но даже такая она прекрасна, — иди сюда. Мирон наклоняется поцеловать её, но теряет равновесие, обвитый руками, и падает на кровать. Ди хохочет, проводя ладонями по короткому ежику, — тебе очень красиво так, когда есть немного волос. Ты мягче что ли выглядишь? Черты лица сглаживаются. — Мягче? Надо срочно найти цирюльню! — изображая испуг Мирон подскакивает с кровати, нарочито активно ища ноут. Слава слепым утром шумно сопел ему в шею, неудобно обхватывал длинной рукой в районе ребер. Солнце едва встало. — Эй, Окси, у тебя тут волосы наклевываются. Скоро будет коса. — Надо побриться, ага, — сказал Мирон, просыпаясь. Тело ныло. — Хочешь я побрею? У меня есть станочек. Я им яйца брею. — Нет уж, спасибо, — он обернулся и с интересом поглядел на Славу, — что не будет «Окси, отрасти волосы»? Слава пожал плечами и щекотно потерся лицом о спину Мирона. — Мне без разницы. Я с другой стороны смотрю на тебя обычно, там волос достаточно, — он пошло подвигал бровями, — да и по телу волос много у тебя, можно считать, то на то и выходит. Вечером они сидят c Ди в крошечном прибрежном кафе, ждут свой заказ. Мирон зависает в телефоне, она читает какую-то увесистую книгу, про моду или типа того, Мирон спросил и тут же забыл. Паста просто изумительна, он заляпал свою белую футболку жирным соусом, а ведь белая была одна, дальше только тотал блек лук, но оно того стоило. — Тебе не нравится? Почему не доела? — отвлекает он Ди от чтения. — Не, отличная! Мне нельзя столько есть, — жмурится она, солнце светит прямо ей в лицо, слепит, — Поправлюсь. В номере душно, хотя уже ночь, надо бы закрыть окна и включить кондей. Мирон целует Ди в шею, но та отстраняется и говорит: — Не хочу сегодня, извини. — Да ладно тебе. — Не в настроении, завтра. — Слушай, ты вот как считаешь, — мечтательно начинает Мирон, мгновенно смирившись с тем, что секса не будет, — что лучше: хорошо потрахаться или хорошо поесть? — Смотря что в дефиците. Но так как у меня и еды и секса достаточно, я бы выбрала поспать. Если не возражаешь. Она отворачивается и накрывается одеялом. — Хорошо пожрать или классно потрахаться? Что бы ты выбрал? — спросил Слава с набитым ртом. — Я вообще довольно равнодушен к еде, если честно. Ты же спросил не «баттл-рэп или ебаться». Слава закатил глаза. — Я вот за хорошую еду. Это чаще будет гарантированно классно. И сильно проще. — Поэтому у тебя вот и пузо растет. — Ну и что, — невозмутимо сказал Слава, — тебе же нравится. — Я бы не был так уверен на твоем месте. — Конечно, моя сила не только в моем неотразимом внешнем виде, но и в харизме. — Но и в твоем пузе! — Ой завали! — неожиданно уязвился Слава. — На руках меня потаскать не можешь, член у тебя меньше пятнадцати сантиметров и продержался ты прошлый раз минут семь. А еще подстригли тебя просто ужасно в этот раз, ты уж прости, — драматично вздохнул Мирон и пошел ополоснуть липкие руки в ванну. Когда вернулся, Славы на кухне уже не было. Он даже свет потушил. — Эй, ты где? — крикнул Мирон, ответа не было, — Прятки? Слава лежал в темноте, завернувшись в одеяло и сосредоточенно скроллил что-то в телефоне. Мирон щелкнул выключателем. Слава смешно сощурился от яркого света. — Серьезно? Ты вот на это обиделся? Ты же непрошибаемый, не думал, что внешность — это твое больное место! Если бы знал… — Хуйню не неси! — грубо прервал его Слава, — вообще, знаешь, я поел и трахаться мне теперь не очень хочется. Так что можешь идти. Все равно я больше семи минут не выдерживаю! Проще уж и не начинать. Мирон действительно подумал, что лучшим решением было бы сейчас просто свалить, дать Славе пропсиховаться, все равно он забудет обо всем к следующему разу, как это всегда бывало. Но вместо этого сел рядышком и, ничего не говоря, погладил по боку, а Слава, вопреки ожиданиям, откликнулся мгновенно, будто только этого извиняющегося прикосновения и ждал. И был в тот раз особенно злым, но одновременно заботливым. Молчал, не сыпал своими типичными прибаутками про «что, Окси, отсосешь? Ты же с самого детства был где-то там внизу». Мирон уже почувствовал, что готов начать всхлипывать, так сильно и резко Слава в него входил, когда тот замер. Поспешно перевернул Мирона на спину и спросил испуганно: «Больно?». Мирон покачал головой и притянул Славу к себе. Он кусал его в шею и трахал его долго-долго. Старательно. Видимо, держался изо всех сил. Завтра они c Ди улетают. Пора возвращаться домой. Мирона пугает насколько уже хочется вернуться. Осточертела эта красота и ласковый климат, тошнит от шедевров архитектуры и исторических памятников. Тошнит от… Ди этой ночью хороша, простыни под ними влажные и смятые. Он любит ее как в последний раз, и все равно мало, мало, не хватает какой-то тонкой детали. Будто в пазле из тысячи кусков недостает нужного фрагмента. Утром он почти ничего не помнит, кроме ощущения душащих его волос, проникающих глубоко в горло. Много выпил местного вина. Но вроде все прошло нормально. Даже хорошо. По крайней мере она кончила. Слава пишет уже перед выходом, когда Мирон нехотя пакует чемоданы, а Ди плещется в душе. «Если бы мне пришлось выбирать баттл-рэп или ебаться, я бы дрочил с удушением до смерти и смотрел бы твои баттлы». 5. Они прилетают поздним вечером. В Питере дождь, грязь и пробки. Мирон втайне радуется этому. Ди лежит на постели, скинув только туфли, волосы ниспадают вниз по покрывалу и стекают на пыльный пол. Мирон хочет достать зарядку из чемодана, но засматривается на нее. — Ты очень красивая, знаешь? Она не улыбается в ответ, как обычно. — Я знаю. — Мы здорово съездили, — неуверенно произносит Мирон. — Неплохо, — все-таки изгибает рот в улыбке она, правда с такого ракурса, вверх ногами, улыбка выглядит скорее зловещей. — Сейчас в душ сгоняю и такси вызову себе. — В плане? Оставайся! Куда ты на ночь глядя? Она садится на кровати и, размяв шею, поднимается. Стройная, суровая. — У нас был отличный секс вчера, прямо образцовый. Ты был очень хорош. В принципе я б не отказалась от такого каждый день, — она щурится, — жалко, что ты не со мной трахался. И, кажется, даже не пытался перепрыгнуть достижения из прошлого секса… — Бля, Ди! — Называть меня Славой все же был перебор, — грустно говорит она, и злость в ее красивых глазах не спрятать под густо накрашенными ресницами. — Серьезно, я думала так только в пошлых анекдотах бывает. Мирон чувствует легкое головокружение, наверно, давно не ел, и садится на кровать. Ему нечего сказать. Да извиняться за такое — проще б просто по лицу получить. — Я пойду в душ, хорошо? Потом вызову такси, — уже спокойнее говорит она. В ванной шумит фен. Ди сушит волосы целую вечность. Мирон успевает сделать себе отвратительный кофе, несколько раз обновить ленту и прочитать три раза Славино, как всегда не вовремя пришедшее: «Кот насрал на ковер. Пока отмывал, вспомнил как ебал тебя на нем так долго, что у тебя ожог был на коленках от ворса. Ты ругался и не давал мне их полечить. Даже поцеловать, чтоб быстрее прошло. Ты никогда не разрешал себя целовать. Почему?» Ди выходит уже одетая в свежие джинсы и огромный свитшот. — Он странный. Точнее, наглухо ебнутый. Совсем не удивительно, что он без ума от тебя, — говорит она. — Кто? Ди только улыбается. Привычно. Мудро. И Мирон вдруг видит, что она уже вовсе не девочка. Она классная, умная, начитанная, интересная, взрослая, богатая женщина. Ровня ему. В ту же секунду он позволяет себе понять то, что давно знал. Ему ее — не надо. — Откуда тебе знать? — говорит он через паузу. Она тоже медлит. — Он писал мне. Ничего такого, не подумай. Мне кажется, он просто страшно соскучился. И нажрался до полусмерти, а ты не отвечал. Она молчит еще какое-то время и потом продолжает, излишне театрально и назидательно, но Мирон это заслужил. — Вам будет непросто. Да с тобой всем непросто, если по серьезке. Все может получиться, но надо стараться. Он сидя обнимает ее, уткнувшись в живот. Она гладит его по свежевыбритой голове. — Я пошла, такси вон уже у дверей! В прихожей Мирон зовет ее, и она оборачивается. — Эй, Ди! Я не извинился. — Не извиняйся, я никогда не воспринимала это, — она обводит комнату глазами, — как что-то серьёзное! К тому же, мои друзья тебя ненавидят. Ты не модный, не пишешь техно, — полусерьезно заканчивает она и выходит, ловко выкатив чемодан. 6. Слава открывает сонный, помятый и пахнет немытым телом. Он долго моргает, а потом хрипит: — Так и знал, что история про блюющего кота сработает. — Я собирался тебя поцеловать пока ехал, но отсюда чувствую, как у тебя изо рта воняет. — Ты охуел? — щурится Слава. — Может впустишь? Слава, конечно, пускает. У него страшный бардак, бутылки, мелкие фантики, бычки от сигарет. У входа так воняет огромный пакет с мусором, как будто там разлагается труп. — Тут вам не Италия, извиняйте! — говорит Слава, заметив его брезгливое выражение лица. — Ты когда вернулся? — Только что. — А, ну понятно, понятно, удовлетворил девушку, теперь надо, чтобы тебя самого кто-то удовлетворил. Тяжело живется рэперу Оксимирону, ой тяжело! — Слава несет чушь, но так льнет к Мирону всем телом, так тянется, кажется, будь тут кто-то еще, он не смог бы себя контролировать. Мирон прижат к стенке, не плотно, но будто окружен со всех сторон разом. Зря он раньше не целовал Славу — по крайней мере сейчас бы был готов, а не хлопал глупо глазами, не дрожал, словно у него простуда. У Славы на шее — пульс. Ударяется об его, Мирона, руку, часто-часто. Он отстраняет Славу, чтобы умыться хотя бы с дороги, водички попить, а у того в глазах паника. Не отпускает. Слава опухший, неровно обросший щетиной, все еще ужасно подстриженный, но Мирон вдруг понимает, что Слава — красивый. Пока он позволяет этому знанию разлиться кипятком у себя в груди, Слава тащит его в кровать. Укладывает на спину. И целует. Только целует, даже особо не трогает нигде, лишь придерживает за челюсть, иногда поглаживая шею и выступающий кадык. Теперь, когда Мирон разрешает себя целовать, Славе, кажется, больше ничего и не надо. Зато надо Мирону. Он хочет быть везде — трогать мягкий живот, ноги в тонких длинных волосках, большие, горячие руки, дышать его запахом, он успел забыть как Слава пахнет. «Соскучился, — шепчет Мирон между поцелуями, — соскучился пиздец». Слава его не слышит, даже раздражается, что поцелуй прерывается на какие-то дурацкие слова. Утро наступает быстро. Будто страничку перелистнули. Мирон хрустко вертит шеей, скидывает одеяло и начинает выскальзывать из постели. Слава быстро ловит его за талию. Всей силой своего страха. Останавливает. Укладывает назад. Укрывает. Для надежности немного сам ложится сверху, закидывает тяжелую ногу. «Не пойдешь, не пойдешь ты никуда, нехороший Оксимирон, останешься тут, со мной». Мирон ухмыляется. — Очень уютно, но поссать все равно хочется. — Знаем мы это все. Сначала поссать, потом поесть, а потом, Славик, видел мою девушку, до свидания, и не пиши мне больше. — Да, кстати, об этом, — Мирон смотрит внимательно, — пришлось расстаться. — Что так? — Слишком хороша для меня… и еще, кажется, потому что я не модный — обескураженно заканчивает он. — Понятно, я зато в самый раз значит буду. Тоже не модный. — Само собой, — серьезно говорит Мирон, — ты в самый раз. Колхозное и калечное, все как я люблю. Слава обещает себе никогда не привыкать к тому, какой на вкус рот у Мирона, к тому какая на ощупь кожа у Мирона, к тому какой Мирон хаотичный, жадный в поцелуе, как больно сжимает плечи. — Я не понял, — шепчет Слава, — как ты без меня справлялся. Она тебя страпоном шпилила или ты так, пальцами себя ублажал? — Ублажал себя фантазиями о твоем великолепном члене, Слава. Можно мне поссать, а? Слава кивает и отстраняется. Смотрит, как Мирон голышом выходит в коридор, потом прислушивается, как журчит в туалете вода, хлопают двери. Долго нет что-то. Славу поднимает с кровати беспокойство. Он ловит Мирона на пороге ванной. — Ты в душ? Пустишь за компанию? — стараясь скрыть свой напуганный ебальник за улыбочкой, говорит Слава. — Давай ты минут через пять присоединишься за тем, за чем хотел. Я зубы почищу. — Ну я внутри могу подождать! Посмотрю пока. На зубки твои и не только. У Славы шумит в ушах, будто море рядом. Он прижимает Мирона к стене, мнет ягодицы, фальшиво намыливая, и реально очень боится поскользнуться, потому что плохо себя контролирует. Руки дрожат. В этой съемной хате средней паршивости ванна в разводах ржавчины. Хотя выдерживает двух взрослых мужиков, и на том спасибо. Мирон оборачивается, задевая носом Славин подбородок и говорит: — Аккуратно только, Слав. Давно не было. Давай пальцами сначала. Вчера они так и не зашли дальше поцелуев. Мирон уснул прямо в процессе. Устал после перелета, кто его осудит. Слава бережно его раздел, надеясь, что может ночью что перепадет еще. Часовые пояса, все дела. Но нет. Оба продрыхли до обеда. Ну и ладно, зато сейчас вроде вот никто не жалуется. Слава выливает на пальцы гель для душа. Апельсинка. Целует мокрые плечи, ищет место где бы прикусить шею и тихонько кружит вокруг входа пальцем. — Мирон, ну расслабься немного, — почти умоляет он, — узко, все наши труды насмарку. Ты как целочка. Вода уже смыла гель с пальцев и Слава, чертыхаясь, доливает еще, обронив по дороге пару бутыльков с бортика. Мирон хихикает, но расслабляется, у него стоит почти вертикально. «Приласкаю со всех сторон» — решает Слава. Берет в руку его член и одновременно пропихивает палец на полфаланги. Мирон оборачивается и смазанно целует его, больше просто трогая губы и щеки, дыша часто и напряженно. Угол неудобный. Слава добавляет второй палец, и это уже слишком узко. «Блять, — думает Слава, — на гель для душа точно не даст, смазка в комнате. Надо было не отпускать его из кровати». Так что он не заботится о себе, а просто трахает Мирона двумя пальцами стараясь входить аккуратно. Член каменный, когда трогаешь головку, Мирон аж всхлипывать начинает. Вода становится неприятно горячей, затекает в глаза. Секс в душе переоценен, Славе неудобно. Но Мирон… — Спущу сейчас, — выстанывает он, когда Слава особенно удачно задевает что-то пальцами внутри. — Давай, держу тебя. Мирон несколько раз коротко дергается и обмякает. Слава боится его не удержать, если он вдруг решит в обморок от счастья грохнуться. Говорит: — Пойдем в кровать. Мирон, мокрый после душа, Слава наскоро его вытер, ложится на спину и спрашивает: — Как хочешь? — Давай так, по-миссионерски, как ты любишь. — А тебе так удобно? Это ж меня держать надо. — Подушечку подложим. — Блять! Подушечку! Что стало с моей жизнью! — стонет Мирон, но разводит ноги. Он недавно кончил и еще не возбужден, но Слава над этим планирует как следует поработать. Со смазкой дырка приоткрывается охотнее, и Слава, не в силах больше себя сдерживать, толкается. Слишком поспешно, пожалуй. Мирон вскрикивает, но сжимает его коленями. Крепко. Знакомо. Тогда Слава начинает двигаться медленно, аккуратно. И наконец видит. Видит «идеального Мирона», как он втайне, в своих постыдных фантазиях, называет эту стадию. Идеальный Мирон молчит, тяжело дышит, у него липкие черные глаза и мокрые ресницы. Он потный, жилистый, напряженный. Он плотно насажен на Славин член и никуда не убегает. Его голова дергается от толчков, а губы открыты. Слава понимает что их можно целовать, и дальше уже плохо помнит что и как происходит. Мирон смотрит на него нежно и грустно своими невозможными глазами, как у старой куклы, ресницы, влажный живой блеск, и тянет на себя. — Охуенно, — шепчет он между поцелуями, — не хватало этого! — Еще разок хочешь? — Попозже. И не в жопу. Натер все. Не расстраивайся, будет еще время. Я от девушки ушел. Мы теперь будем долго и счастливо… ай, что это? Это что, кусок пиццы у меня под спиной? Еще поди та, что мы с тобой заказывали! Блять, Слава, это мерзко, я передумал. Никаких долго и счастливо с засохшей пиццей в постели! Мерзость! Я такое последний раз в 17 лет видел, когда со сквоттерами тусил. Вечная любовь только в чистой постели, понял меня? — Я хоть каждый день менять буду, если захочешь, — еле дыша говорит Слава. — И простынку вывешивать на балконе, как знак того, что тебя девственности лишил. Как в средневековье. — Давай ты лучше побреешься, — смеется Мирон, аккуратно гладя недельную щетину, — ты меня исцарапал всего. На шее у него действительно раздражение. Сознание само подкидывает картинки, как могло бы быть так же красно, до сыпи натерто, между ног у Мирона. Слава целует в несчастную шею еще раз и шепотом просит: — Можно полижу тебя? Заодно проверю как там. Не сильно ли тебя испортил? — Давай, — тоже очень тихо и как-то полузадушенно говорит Мирон и прикрывает глаза, странно подрагивая. — Подержи коленки руками. И он действительно держит их, пока руки сами не съезжают, чтобы хватать Славу за волосы, пока не начинает царапать его плечи, больно впиваясь короткими ногтями. Слава все терпит, а когда заканчивает, зная, что его точно оттолкнут, все равно лезет целоваться. — Блять, — говорит Мирон, — берешь все и сразу, да? И отвечает на поцелуй, смешно морщась время от времени. Вечером Мирон уедет взять чистых вещей и решить кое-какие вопросы со своими имперскими придворными. Слава за это время изведется настолько, что сам готов будет рвануть на Лиговский. Пусть засмеют. Но ближе к восьми Мирон ввалится в его квартиру и пихнет ему небольшой рюкзак. — На, положи куда-нибудь! Я снова убегу через час. Ещё дела есть. — У тебя там пропеллер в жопе что ли? Успокойся! Хватит бегать. — Я бы остался в центре, поел бы хоть, но ты заебал мне писать. Я смотрю, у тебя паническая атака уже начинается. Решил проверить. — Сколько, говоришь, у нас времени? — спросит Слава, оглядывая Мирона и взволнованно облизывая губы. — Опять ебаться что ли, Слав?! — Нет, баттлиться! Ты же только на это и годен. — Ну… У нас есть время на один раз. То есть мне на один. Тебе, наверно, на два, а то и три, если восстановишься быстро, — решит поддеть его Мирон за скорострельность. — А может и на четыре, если кое-кто снимет свои модные штанишки и не будет пиздеть лишнего, — не поведется Слава, угадав что сопротивление и недовольство это фальшивое, поддельное, не настоящие сопротивление, — Ты из-за меня такую охуенную девочку бросил. Так что не выебывайся. Через день Слава будет вылезать из ванны, мокрый, и отряхиваться как пес, прямо на Мирона, на его книжку. Мирон будет не против. Через три дня Слава, кряхтя и повторяя какой Мирон тяжелый, по-настоящему усадит его к себе на колени и будет долго-долго целовать за ухом, пытаясь расстегнуть рубашку непослушными пальцами. Мирон будет не против. Через неделю Слава будет пытаться накормить Мирона своей противной кашей. Они разольют кашу, чуть не опрокинут стол и напугают кошку, но трахнутся на этом несчастном столе. Мирон будет сначала очень против, а потом очень за. Через месяц Слава невнятно промямлит, что неплохо бы уехать куда-нибудь отдохнуть вдвоем. Ненадолго. Чтобы можно было спокойно гулять, не опасаясь быть узнанными. Если он, Мирон, конечно, не против. Мирон будет не против.