О Франции и идиотах

      Обугленный фильтр сигареты обжигает замерзшие пальцы, и Тао выбрасывает его в стоящую рядом урну. Немного запоздало, но какая разница, когда в голове роятся миллионы мыслей по типу: «Что, чёрт возьми, делать?!». И вопрос, вроде как, правильный. Особенно учитывая тот факт, что Хуан охренеть, как опаздывает. За это его по голове не погладят: встретят, горящими от гнева глазами, и будут молчать десять долгих минут, пока сам Тао не соизволит промычать что-то вроде извинений, потому что в присутствии Минсока у него крышу срывает. Конкретно так, с самыми дурными последствиями, вроде растерянности и несвязности мыслей.       В последний раз кидает взгляд на пёструю вывеску с названием лавки и заходит внутрь. В нос ударяет привычный запах чёрного шоколада и масляных красок. Набирает побольше воздуха в лёгкие, чтобы прямо с размаху признаться в любви Минсоку, до того, как тот начнёт бурчать насчёт опоздания. Сейчас у Тао дрожат колени, и до одури хочется курить.       — Молодой человек, Вам что-то подсказать? — голос из ниоткуда и, безусловно, не Минсока. Тао ошарашенно оглядывается и пытается сдерживать нарастающую панику.       — А где… — выдавливает из себя, стараясь быть максимально спокойным. Голосом из ниоткуда оказывается девушка, молодая, честно — красивая, но не Минсоком, поэтому сейчас Хуану на неё глубоко плевать.       — Минсок? Он попрощался и уехал. Ещё вчера утром, — девушка добродушно трещит о чём-то ещё, а у Тао сейчас земля из-под ног уходит. Где-то внутри бабочки мрут одна за другой, заодно разрушая всю его Вселенную. И это происходит с противным звоном в ушах и расползающейся пустотой в душе, словно в один миг весь мир покрасили в серый.       Он разворачивается, не слушая рассуждающего о чём-то консультанта, и выходит из лавки, тут же прикуривая помятую сигарету. Никотин достаёт до лёгких и уже не так жжёт, как в самый первый раз. Разве что, теперь от органов дыхания Тао не осталось ничего, кроме двух обвисших мешков со зловонной слизью. Повторяет про себя не особо помогающее: «Успокойся!» и идёт в сторону давно знакомого бара. Денег, естественно, нет, но сегодня, кажется, Чонин на смене, так что прокатит.       До нужного обшарпанного здания добирается довольно быстро. Возле входа стоит идеальный Кай — он же Чонин, — и шаркает ногой, ожидая кого-то. Тао плевать кого, сейчас самое важное — это парочка бутылок крепкого алкогольного и один Ким Минсок, пожалуй. Будь у него выбор сейчас — Хуан бросил бы пить, потому что ответ чертовски очевиден.       — Что? Что опять? — кричит недовольно Кай, едва замечая согнутую фигуру знакомого. Кутается в новое дорогое пальто и смотрит на Тао немного надменным взглядом.       — Он исчез, — хрипит в ответ Хуан и прикуривает ещё одну сигарету. Ему не холодно, ему не жарко. Ему всё равно, потому что единственное тепло и свет в его жизни сейчас неизвестно где и неизвестно с кем, и от последнего у Тао скулы сводит.       — Чего и следовало ожидать, — неопределённо хмыкает Чонин, складывая руки на груди.       На улице мороз и температура почти под минус десять. Аномалия. Холодно до чёртиков, особенно тем, кто привык к теплу. Вот Чонин привык, а Тао — нет, поэтому он не мёрзнет так, едва перестаёт чувствовать кончики пальцев. Они стоят около входа в бар и молчат, пока Хуан докуривает третью сигарету подряд. Люди снуют туда-сюда, тихо возмущаясь холоду, и кутаются в свои куртки сильнее. Теплолюбивой нации досталось отменно этой зимой. Погода решила провести эксперимент, как бы в отместку за причинённый ей вред.       — Что собираешься делать? — нарушает молчание Кай. Тао вздрагивает, неосознанно хватаясь за ремешок сумки, которую таскает с самого утра.       — Не знаю, — безразлично отвечает и заходит в бар, бросая напоследок: — Пошли, нальёшь мне.       В баре приглушённый свет и пустота: посетителей ещё нет, а уборщики уже ушли. Тёмные обои, прожжённые сигаретами, и деревянные столы с шаткими ножками. В этом месте собираются лишь заядлые алкоголики и бедняки — жалкое зрелище, только вот и Тао почти с детства здесь. Другое дело — Чонин. Что он, такой идеальный и в чертовски дорогом пальто, забыл в этом заведении — загадка. Но Хуан не из тех, кто ищет ответы: ему без разницы. Разве что есть один вопрос, ответ на который он желал бы знать больше всего на свете. И суть его весьма очевидна.       Усаживается за барную стойку и опускает голову, зарывшись в волосы пальцами. Безысходности добавляет тот факт, что он даже не знает, где искать Минсока. Кивает коротко на вопрос Чонина: «Как обычно?» и прикрывает глаза.        А ведь он помнит их первую встречу до мелочей, словно она была вчера. Да если его поднимут в три ночи, он расскажет в подробностях тот день. Тот четверг середины марта. Тогда внезапно пошёл дождь непроглядной стеной. И самое банальное, что мог сделать насквозь промокший Тао — это спрятаться в ближайшем магазинчике. И, чёрт возьми, если бы Хуан верил в Бога, он бы сейчас поблагодарил его за то, что ближайшим был именно тот самый магазин антикварных вещей.       В помещении пахло шоколадом и красками, такое сочетание выбило его из колеи. Но окончательно он подвис только тогда, когда ему навстречу вышел невысокий симпатичный парень с кошачьими глазами, в оттенок того самого шоколада, которым пропах магазин. Минсок выглядел идеальным: в своей бордовой рубашке, застёгнутой под самое горло, и тёмных джинсах, что сидели на нём пугающе сексуально. И Тао: промокший, в грязных джинсах цвета хаки и чёрной, подранной на правой руке, худи. С тёмных волос стекала вода, а из подбитой губы сочилась кровь. Он выглядел жалким, даже в собственных глазах, что уж говорить об окружающих людях. Но только не в глазах Минсока, в них Хуан выглядел всегда перепуганным мальчишкой, и это никогда не зависело от его возраста и желания.       Пожалуй, именно с того дня он пропал без следа в том загадочном продавце антикварного магазина с раскосыми глазами. Таскал Минсоку какие-то безделушки, сворованные из одного неприлично богатого дома, и слушал его истории о дальних странах. Постоянно ошивался в магазинчике, ссылаясь на помощь в уборке и всякую неубедительную чепуху. И с каждым днём ощущал какую-то необъяснимую потребность быть рядом с Минсоком. Слушать его, дышать с ним одним воздухом и тайком любоваться идеальным профилем, когда тот в очередной раз будет перебирать редкие монеты за стойкой у кассы. Замирать, задыхаясь от счастья, когда их взгляды пересекутся. Так продолжалось полгода: Тао любил, а Минсок видел в нём лишь того промокшего мальчишку.       И вот сейчас, сидя за барной стойкой дешёвого обшарпанного бара, он лишь сжимает, уже тёплый от рук, стакан с яркой, жгучей жидкостью и выкуривает очередную сигарету, съедая себя изнутри. И даже не знает, где допустил ошибку. Однако очевидно, что во внезапном исчезновении Минсока виноват только сам Тао. Потому что это единственная объективная причина, которая приходит на уже изрядно охмелевший ум. Потому что в другие причины он просто отказывается верить. Ну, не может же быть такого, чтобы Минсок просто бросил его? Или может?       Вопрос ставит в тупик. И он встаёт со стула, сильно шатаясь. Игнорирует выкрики Чонина и целенаправленно движется в сторону антикварного магазина, напрочь забывая про куртку. Идёт в одном свитере по ночным, но освещённым улицам. Не видит, как падают невесомые снежинки, застревая в тёмных волосах серебристыми каплями. Останавливается напротив витрины, украшенной в рождественском стиле, и крутит головой, в надежде найти что-нибудь подходящее. Увесистый кусок арматуры лежит в руках почти идеально, и он размахивается, чтобы ударить им по стеклу, так безобразно и насмешливо напоминающему, что Минсок исчез и бросил его, Тао, в тени, одного. Противно пищит сигнализация, и даже не верится, что её устанавливал он сам. Проходит в магазин, вдыхая запах шоколада. Воспоминания пронзают сердце острыми копьями, хватают за грудки и сдавливают лёгкие, бьют по коленям тяжёлым молотком и травят всех оставшихся бабочек парализующим ядом. Падает на пол, возле винтажного кресла, на котором обычно сидел Минсок. Прислоняется лбом к прохладной, искусно вырезанной, ручке и прикрывает глаза.       Тот день, недельной давности, всплывает в голове случайно, словно кто-то перепутал кассеты с фильмом. Тогда он едва только переступил порог магазина, как на него налетел особенно домашний Минсок. Без своих идеально выглаженных рубашек и ровных укладок. Его глаза блестели невероятно живым огнём. Они горели так, словно в них поместили весь свет, созданный человечеством.       — Наконец-то ты пришёл! Мне срочно нужна твоя помощь, — прохрипел тогда Минсок, поправляя старую мятую футболку, со странным рисунком. У Тао от такого Минсока крышу снесло, что тогда, что сейчас, при одной только мысли. — Дело в том, что я немного выпил… Ладно, может, и не немного. В общем, поработай сегодня за меня, пожалуйста? Я заплачу. Ты ведь не занят, да?       И, конечно, Тао не смог отказать. И дело было совершенно не в деньгах. Он знал ассортимент и его историю наизусть, благодаря Киму. Проблем с клиентами не возникло. А наградой тогда стали не деньги, а спящий Минсок. Тот свернулся клубочком, словно котёнок, на кресле, а перед ним лежала расписная алюминиевая коробка. У Тао дыхание перехватило от такой картины. Поддавшись искушению, он подошёл к Минсоку, наклоняясь настолько близко, что можно даже пересчитать те самые пресловутые реснички. Казалось, вот он — тот самый важный момент в жизни беспризорника Хуан Цзы Тао, которому с самого детства приходилось зарабатывать на жизнь нечестно. Но внезапно открывший глаза Минсок заставил испуганно дёрнуться и отпрянуть, спотыкаясь о собственные ноги. В тот момент Тао мечтал провалиться под землю от стыда. Но его перебили, заставляя встать на ноги неожиданной фразой:       — Я тебе кое-что приготовил, — произнёс тогда Минсок, встряхнув ту самую алюминиевую коробочку. — Как думаешь, что это?       — Не знаю, — машинально выдал Хуан, хотя и думать не нужно было — так звенели монеты. Минсок усадил сокрушённого и всё ещё смущённого Тао на кресло, а сам, поставив коробочку на круглый столик посередине, ушёл куда-то. Вернулся с пластинкой в руках. Настроил патефон и, прежде чем из него зазвучали первые ноты песни, Ким раскидал на столе разношёрстные монеты.       — Это Эдит Пиаф, — тихо пояснил Минсок, склоняясь над горсткой монет. — Сегодня будем болтать о Франции.       Тао тогда особо и не слушал, только смотрел заворожённо на сидящего перед ним человека и запоминал каждый миллиметр кожи, пересчитывал ресницы и замечал каждую неровность на лице. Тогда весь мир вдруг застыл на этом моменте, когда они сидели вдвоём на винтажных креслах, ручки которых вырезаны самыми искусными мастерами, и смотрели на горстку старинных монет Франции, а на заднем фоне пела Эдит Пиаф свою «Жизнь в розовом цвете»*.       А теперь и не понятно: сон это или просто очень навязчивое воспоминание. Открывает глаза, хватаясь за голову. На улице ещё темно, но ясно, что уже утро. Растирает плечи руками и кашляет, осматриваясь. Он придурок — это самая очевидная истина, которую только можно привести в пример при виде этого почти двухметрового парня. Он разбил стекло, и теперь по магазину гуляет холодный ветер, что совсем неприемлемо для некоторого товара. Бьёт себя по лицу и встаёт с пола, на котором лежал. Что теперь делать? Вполне резонный вопрос от совести, несправедливо трезвой, в отличие от её хозяина, который по-прежнему не может восстановить собственную координацию. Что говорить о разбитом стекле? Но нужно всё исправить, пока никто не пришёл. И, честно говоря, немного странно, что ещё ночью никто не вызвал полицию. Может, не услышали сигнализацию?       Подходит к пострадавшей стеклянной двери и обречённо выдыхает, когда видит довольно большую дыру. Придётся менять всю дверь. Кивает сам себе мол, какой молодец, догадался, и тянется за сигаретами в карман куртки. А сигарет нет, собственно, как и куртки.       — Идиот! — вырывается неосознанно, хотя справедливо. Проходит к стационарному телефону и на память набирает номер Чонина. Тот, конечно, сначала пошлёт, но поможет. После продолжительных гудков слышится привычное: «Пошёл на хер!», но вскоре сменяется немного мягким, но недовольным: «Что опять?». А позже, на пороге антикварного магазинчика появляется сонный Кай с курткой Тао в руках и инструментами.       — Ты идиот? — дублирует Чонин, разглядывая дыру в двери. — Какого чёрта тебя понесло сюда?       — Я не помню, — вяло оправдывается Тао и виновато опускает голову.       — Тут нужна новая дверь, — заключает Кай и скидывает сумку с инструментами на пол, прямо возле Хуана.       — Я это понял уже, — чуть ли не рычит в ответ, хотя держится. Подпихивает носком ботинка инструменты в сторону и смотрит на Чонина. Тот смотрит в ответ.       — Мне тебя похвалить за сообразительность, что ли? — язвит он после минуты «гляделок». — Ноги в руки и снимай дверь, а я поеду другую найду. Придурок!       Тянется за сигаретами, провожая удаляющегося Кая. Прикуривает и оценивает масштаб трагедии — всё-таки, он тот ещё неудачник и истеричка. И ведь действительно, какого чёрта он пришёл сюда? Вместе с угрызениями совести и склизкой ненависти к себе, принимается за работу. На улице светает, когда он отвинчивает верхнюю петлю двери. Слышит визг шин, а следом мощный хлопок двери.       — Ты уже вернулся? Помоги мне, Чонин, тут немного заело, — трещит, не сводя глаз с дверной «петли». Но почему-то никто не отвечает. Кай определённо не упустил бы возможности съязвить. Опускается со стремянки на одну ступеньку и смотрит на дорогу. Сердце в этот момент, кажется, ухает куда-то в область желудка, потому что у двери стоит Он, такой красивый, явно в дорогой одежде, позади ещё более дорогая машина, но это не важно. Сейчас у Тао руки трясутся, потому что в присутствии Минсока привычно срывает крышу. Конкретно так, с самыми дурными последствиями, вроде растерянности и несвязности мыслей. Сваливается со стремянки кубарем и, игнорируя жгучую боль в ладони от пореза осколками стекла, медленно подходит к Минсоку. Набирает побольше воздуха в лёгкие и прямо с размаху:       — Я люблю тебя.       — Ты идиот, Хуан Цзы Тао, — шепчет Минсок и прижимается своими губами к губам Тао: на них привкус сигарет и дешёвого виски. И Хуан выглядит жалким, даже в собственных глазах. Но только не в глазах Минсока, в них он всегда выглядел любимым идиотом, не способным понимать намёки.

***

      — Мы долго ещё тут торчать будем? — спрашивает Кёнсу, ковыряя ногтём дорогую обивку машины.       Ким Чонин сидит за рулём и не сводит глаз с целующейся парочки на пороге антикварного магазинчика. И кто бы подумал, что один из них — наследник многомиллиардного состояния и почти президент крупной компании, а торчит всё время в магазине хлама. Второй — обычный вор, умудрившийся влюбится в этого «недонаследника», да ещё и таскает этот самый хлам из дома своего возлюбленного, без задней мысли отдавая его хозяину. А тот улыбается каждый раз и смотрит влюблёнными глазами, принимая в подарок свою же вещь. Одним словом — идиоты. Влюблённые идиоты.       — Поехали, — бросает внезапно Кай, улыбаясь.       — Интересно, чем это всё закончится? — спрашивает Кёнсу, оглядываясь на оставшуюся позади парочку.       — Ни чем, — весело отвечает Чонин и подмигивает собеседнику.       — В смысле?       — В прямом. Это всё только начинается, — хохочет Ким и включает радио, выезжая на автостраду.