Сказочник

Как смел он так пахнуть духами! Так дерзко перстнями играть! Как смел он засыпать цветами мой письменный стол и кровать. (с) Гумилёв

Хибари Кея впервые слышит выражение «ад на земле» от шумного американца, возводящего руки к небу посреди центральной улицы. Он не понимает сначала — в его родной Японии, земля – мать и кормилица самураев, ее ни в коем случае нельзя приравнивать к тюрьме для грешников. А раздражающий американец смотрит в небо, рассуждая о дьяволе. Кея думает, что его английский совсем плох. Ад на земле. Это Индия, с ее контрастами, где в каждом крупном городе имеются свои трущобы. Это Китай с его Коулуном*, поражающим европейское воображение. Хибари Кея – японец, он знает, как выглядят маленькие, тесные города, полупустые полки магазинов, разваливающиеся дома, новые схемы старых кладбищ с усеченными гробами и строгим запретом на ограждения. Он знает. Его это не волнует. Для него ад, вот он – гигантский мегаполис. Не продохнуть, не пройти по улице так, чтобы не соприкоснуться с кем-то рукавами. Статистика населения кажется чьей-то шуткой, потому что сюда съехался весь мир, по меньшей мере. Раздражающий Нью-Йорк с непонятными надписями на неоновых афишах, кислотно-желтыми такси, женщинами в мужских брюках, поддерживающими кейс в одной руке и мобильный телефон в другой. Женщины роются в кейсах, выставляя его содержимое на всеобщее обозрение, бумаги разлетаются по асфальту и их тут же затаптывает толпа подслеповатых граждан США. Они со слезами на глазах собирают важные документы с грязью от ботинок на печатях и подписях, и решительно ловят лимонное такси. Неправильная планировка небоскребов, отвратительный градостроительный план, невразумительные схемы дорог, влекущие пробки, протяженностью в Великую китайскую стену. Мужчины, разговаривающие по телефону с таким видом, словно решают вопрос, достоин ли мир того, чтобы пожить еще день или лучше не откладывать на завтра и разрушить его сегодня. Они пьют кофе в бумажных стаканчиках, обливая при помощи чьего-то неловкого плеча дешевенький костюм и потрепанную папку с документами. Ад, успешно маскирующийся под рай. Город, набивший себе цену в миллионы раз выше той, которой он достоин. Хибари толкают, хамят, неодобрительно смотрят на азиата, гадая из какого захолустья он приехал, а потом отворачиваются, уставившись в какой-нибудь нанотехнологичный японский шедевр. Кея говорит с сильным акцентом, с трудом подбирает слова, изобретая новые выражения на ходу, добавляя к своей речи тягучие, вдумчивые японские фразы. Он живет здесь уже не первый год, но настолько противится изучению языка и его пониманию, что до сих пор предпочитает брезгливо тыкать в нужную вещь в магазине. Город, от которого тошнит. Раздражающие люди, отвратительная еда. Парень, таскающий у него конспекты, а потом предлагающий встречаться. Кея находит длинные волосы, неестественного синего оттенка в стыках тетрадных страниц, испрещенных иероглифами. Он давал ему конспекты только потому, что хотел посмотреть на потуги иностранца перевести кандзи. К удивлению Кеи, европеец легко читает иероглифы, крепко сжимает ручку в тонких пальцах с массивными кольцами, а потом бегло пишет что-то в свою тетрадь на итальянском. Кея склоняется над конспектом и думает, что опять не понимает языка, цепляясь взглядом за тысячи неизвестных слов, но Рокудо только смеется, захлопывая тетрадь. — Как невоспитанно читать чужие записи. — Как будто ты имеешь какое-то представление о воспитании. Они учатся в одном университете, Кея – потому что попал в набор одаренных учеников по обмену, Рокудо, кажется, даже не числится среди студентов, просто захаживает на лекции, чтобы сесть впритык к Хибари и разглядывать идеальные иероглифы, выводимые его рукой. Сначала Кея не понимает, он думает, что Рокудо просто изучает японский и хочет общаться с носителем языка. Его это раздражает, но за два года он впервые видит человека, способного говорить тягучими, вдумчивыми словами и писать при помощи трех алфавитов сразу. Хибари решает, что Рокудо может пожить еще один день, брезгливо снимая длинные волосы с лацканов строгого пиджака. А потом выясняется, что Мукуро знает, как написать «Я хочу тебя», и Хибари тошнит от отвращения. Рокудо обиженно говорит, что думал — японцы помешаны на сексе, и Кея набрасывается на него с кулаками, потому что всегда был довольно несдержанным гражданином своей страны. Больше Рокудо в университете не появлялся. *** Хибари двадцать три, он учится на последнем курсе университета и готовится покинуть ад. Совсем скоро он сможет вернуться в родной дом, где люди кланяются тебе на входе в универмаг, а за пресловутый гамбургер нужно будет заплатить как за иностранную диковинку. Нью-Йорк по-прежнему подстраивает ему козни, смиряя неодобрительным взглядом прохожих в метро, тыкая пальцами пухлых детских ручек, отказывая фразами девушек в коротких юбках. За пять лет у Кеи не было ни одной девушки. Поначалу он был брезглив, не вынося вида округлых американских бедер, которые оголяли незатейливые мини. Ноги у европеек были удивительно прямыми, ровными, гладкими, но все они казались Кее толстыми по сравнению с миниатюрными ножками японок. Он думал о хрупких лодыжках и мраморной коже, о темных глазах и черных волосах. У него были руки в мозолях от всех этих фантазий. Когда он, наконец, пересилил себя, а желание близости стало совсем невыносимым, Кея заговорил с первой понравившейся ему девушкой-сокурсницей. Отказ был неожиданным. Японки обычно хихикали в кулачки, смущенно вкручивая носок туфли в асфальт, а американская девчонка с презрением посмотрела на него, ответив что-то резкое и с явным отрицательным уклоном. Кея с презрением называл их «детками», плотоядно улыбаясь, просто потому что по-другому не получалось. Член упирался в низко застегнутый ремень, все мысли скатывались в одном направлении, образуя в голове ватный ком, яйца капризно ныли, не желая больше сотрудничать с его правой рукой. Но он упорно грубил иностранкам, спрашивая, почему они так пялятся, неужели хотят переспать с ним. Девушки отворачивались до слез обиженные грубостью, а он добавлял с несвойственной японцам тональностью «Де-е-е-е-тка», смеясь в загорелые спины. Тогда он вспомнил того, кто точно так же насмехался над ним, произнося родные слова с мягким акцентом. Это он допустил в сознание Кеи мысль, что может быть и по-другому. Можно заменить налитую бронзовую грудь, такую мягкую на ощупь, с крупными сладкими сосками на плоскую, твердую, с едва заметными очертаниями мышц, широкую, шире, чем у любой женщины. Узкую женскую талию на бесформенный мужской торс. Нежные лепестки влажного лона на текущий смазкой стоящий член. В Нью-Йорке ночи не бывает. Когда стрелки часов показывают полночь, город убивает коварную обольстительницу уродливым неоновым светом. Для Кеи он похож на большую новогоднюю гирлянду – пестрящий разноцветными лампами, манящий, развратный. Хибари не специально идет через темный переулок, он вообще до последнего старается не замечать неприметную дверь, из-за которой доносятся тяжелые музыкальные басы. Вывеска клуба кривая и убогая, название прочесть практически невозможно, даже с его великолепным знанием языка. Стены дома, в которых хозяин так милостиво предоставил помещение для клуба отвратительных похотливых блядей, блеклые и обшарпанные. Заведение всерьез можно принять за незаконный притон. На углу неаккуратное граффити «Пошли на хуй, педики», совсем свежее, остальные оскорбления надежно замазаны дешевой белой краской с подтеками. Он задумчиво рассматривает граффити, и к нему тут же подходит парень, предусмотрительно останавливаясь в трех метрах от него. — Хорошие у них пожелания, не так ли? Кея поворачивает голову, вслушиваясь в красивый английский акцент. — Неужели? Парню на вид лет пятнадцать, но он оказывается гораздо опытнее Кеи, показывая куда и что нужно вставлять. Уже через минуту Хибари берет инициативу в свои руки, выдирая клок выбеленных краской волос – он не видел таких ни у одного японца. — Такой незрелый, совсем не умеешь выбирать под кого ложиться. Белобрысая сука шипит и театрально пытается вырваться, одновременно прогибаясь в пояснице и оттопыривая зад. Они в маленькой приватной комнатке этого прогнившего клуба, предназначенной как раз для того, чтобы драть таких текущих малолеток. Хибари мечется между готовностью показать, что он всегда и во всем лучший с одной стороны, и желанием продемонстрировать, что он не пидор, с другой. Японская прилежность и настойчивость берут верх, и он трахает мальчишку, заломив ему руки за спину. Вульгарный полумрак, подсвеченный голубым неоном, раздражает, и Кея торопится одеться, пропуская слова англичанина мимо ушей. — … с длинным хвостом. Хибари замирает с рубашкой в руке, пытаясь разглядеть в темноте заплаканное лицо подростка. — Повтори. Мальчик смущается, устало вытирая слезы. Глаза украшают красные прожилки, а губы неестественно пухлые – пришлось сосать, потому что у Кеи не было никакого желания кончать в презерватив. — С длинными синими волосами. И глаза такие же. Один глаз. Синий, в смысле. Странный тип. Он мне рассказал про свою мечту переспать с азиатом, сказал, что они – другие. И вот… Мальчишка отворачивается, пытаясь пригладить торчащие во все стороны светлые лохмы. Ему больно. Теперь он знает, что азиаты другие не только со слов разноглазого парня. С длинным хвостом. Синим. Кея не задумывается ни на секунду, подхватывает сумку, перебрасывая ремень через плечо, и уже собирается уходить. В Нью-Йорке, безусловно, предостаточно мужчин с длинными волосами, желающими потрахаться с расовым типом, отличным от своего. И Хибари не собирается уточнять детали, чтобы убедиться, что это именно он. Дверь открывается с трудом, к ней прижимали не одно тело в безумной прелюдии, и Кея все же находит вопрос, ответ на который способен дать максимальное уточнение. — Красивый? Подросток напяливает штаны, бросая на Хибари какой-то ненормальный ревнивый взгляд. — Охуительно. Кее не приходит в голову никто, кроме Рокудо, подходящий под такое описание. Во всем Нью-Йорке. Во всем мире. Мальчик выкладывает ему все как на духу, и никогда, никогда больше не собирается спать с азиатами. *** Рокудо Мукуро похож на сына парижской куртизанки, сбежавшей от своего богатого покровителя. Проститутка очень хотела избавиться от своего данна** – щедрого, ревнивого, жестокого. Потому что ребенок вовсе не от него, а от мсье Жорже, что работает пекарем в кондитерской через дорогу. Вместо голубых кровей у Мукуро голубая ориентация. Он хорошо осведомлен о своем низком происхождении, но не собирается рассказывать о нем всем и каждому. Лакированные туфли и классические брюки, плотно облегающие ноги. Красивая кожа и ухоженные руки с украшениями из массивных колец. Броская красота и похотливый взгляд, выдающие его родословную с головой. Капризный юноша, работающий в дешевой забегаловке, обслуживает посетителей с таким надменным видом, словно кафе принадлежит ему лично. Хибари чувствует себя идиотом, ведь заведение пришлось искать среди сотен других на центральной улице, выспрашивая в каждой дыре, не у них ли работает студент-итальянец. Американки с брезгливостью смотрели на него, отвечая, что в их Самом Лучшем В Мире Кафе не берут на работу иммигрантов. — Пицца, значит. — Не знал, что ты любишь пиццу. Рокудо ловко достает из-за пазухи блокнот, и улыбается стандартной улыбкой, привлекающей толпы клиентов женского пола. Хибари отрицательно качает головой, придирчиво оглядывая длинный фартук, повязанный на талии Мукуро. — Я не ем пиццу. Мукуро закладывает ручку за ухо, и она утопает в синих волосах. Оглядевшись по сторонам, он присаживается за столик Кеи и рассказывает, бегло подбирая японские слова. Про то, как ему нравится новая прическа Хибари, и, кстати, он совсем не ожидал увидеть его здесь. Про то, как трудно иностранцу, не имеющему гражданства, найти приличную работу в США, особенного, когда тебя выгоняют из университета. Про то, что он, вообще-то, пиццу ненавидит, но у Кеи такая замечательная стрижка, что он готов смириться с сырной булкой. И со своей работой. И с отчислением. Кее все это не интересно, он смотрит на пухлые губы, с которых скатываются японские слова с мягким итальянским акцентом, и думает только о том как, должно быть, классно члену, накрытому этим улыбающимся ртом. — Ты хотел переспать со мной. Когда-то. Рокудо замолкает, но тут же находится, бросив возмущенный взгляд на Хибари. — Как ты можешь такое говорить! Я хотел большой и чистой межнациональной дружбы. Рокудо подмигивает, подпирая голову рукой. — Ты хотел. Меня. Мукуро цокает и пожимает плечами, легко соглашаясь: — Да. И я не думал, что за свое желание получу увечья. А говорят, что время консерваторов прошло. — Кровь тебе к лицу. — Мне все к лицу, Кея. Хибари пронзает током от того, как вульгарно, похотливо и грязно звучит его имя в интерпретации Мукуро. Он не помнит, чтобы Рокудо раньше называл его по имени, а ведь это так характерно для японской речи. И хорошо, что не называл, Кею это действительно возбуждает. — В чем дело? Встает в самые неподходящие моменты? Как у школьника? Я понимаю. Я понимаю, ведь я тоже мужчина. Мукуро попадает своими словами в десятку, но Хибари только отмахивается от бредовых речей. За соседним столиком сидят две перешептывающиеся девушки. Они с интересом разглядывают Мукуро, смущенно хихикают, прижимая ладошки к губам. Какой он красивый. Какие у него волосы. Какие скулы. Какой член. Они не понимают, что Рокудо даст им фору в искусстве минета. Бросают соблазнительные взгляды, обсуждая, каков он в постели. Кее тоже хотелось бы знать. Поднос в руках испуганной официантки, новенькой, судя по всему, опасно накреняется, и грязные тарелки летят на пол, звонко разбиваясь о кафельные плиты. Все оборачиваются на звон бьющейся посуды, и Рокудо торопливо вскакивает, обеспокоенно глядя на девушку. У нее короткие фиолетовые волосы, а один глаз скрывает белая повязка. Она бросает беспомощный взгляд на Мукуро, бормоча извинения, подбирает своими тонкими белыми ручками осколки белоснежных тарелок, складывая их на поднос. — Не порежься, Наги. Девушка краснеет и начинает прибираться в три раза быстрее. Глядя в обеспокоенные глаза Мукуро, Хибари начинает одобрять его пристрастия к стоящему хую. Он практически уверен, что хрупкие одноглазые девушки не в его вкусе. — Не бери салат — несвежий. Рокудо растерянно оглядывает столик, сжимая в руках помятый блокнот. Хибари поднимается и протягивает руку к его лицу, доставая из недр гладких волос шариковую ручку. Американки за соседним столиком давятся кофе и синхронно отворачиваются в другую сторону. — Твоя забота мне противна. Какой у тебя рабочий график? Мукуро ухмыляется, уже спеша на помощь к одноглазой девице. Не оборачиваясь, он бросает через плечо на чистом английском: — У тебя нет шансов. Я не свободен, Кея. *** Каждую ночь Хибари снятся удушающие сны. Это похоже на наваждение, нет, скорее на порчу или сглаз. Впервые за пять лет он обращает внимание на своих однокурсников. Изучает списки студентов. Возвращается домой через темные переулки – традиционное месторасположение увеселительных заведений для людей с нетрадиционной ориентацией. На исходе месяца он сдается и идет в знакомую пиццерию, встречая там одноглазую официантку с дрожащими руками. При виде Хибари, она проливает пиво из огромного графина прямо на белоснежные брюки посетителя. Вечерами он перебирает телефонные справочники. Все без толку – в книгах не регистрируют номера незаконных иммигрантов. Кея бесится в компании правой руки, полностью отдаваясь во власть своего наваждения. Он непроизвольно смотрит на мужчин и злится из-за того, что эти взгляды стали уже чем-то нормальным. Он не хочет ни одного смазливого мальчишку. Ему не нравятся юноши в дорогих костюмах, пахнущие горькими духами. Сладкими духами. Освежающей туалетной водой. Его не привлекают ни длинные, ни короткие волосы. Раздражают стройные ноги. Синие глаза. Мягкий смех попросту выводит его из себя. Взбешенный, он отталкивает локтями любого, кто посмел прижаться к нему в метро в час-пик. Больше, чем смазливых мужчин, он ненавидит только хрупких невысоких девушек с огромными глазами. Глазом. Однажды он подходит к одной из них, требуя дать телефонный номер его ночного кошмара. Наги пугается, но дает твердый отрицательный ответ. Настолько твердый, что об него впору биться головой, расшибая лоб до крови. Ему впервые кажется, что он готов ударить женщину. Осенью планеты становятся в ряд, Сатурн оказывается в фазе Юпитера, звезды благоволят только Хибари Кее, и жизнь выдает ему счастливый лотерейный билет. Он встречает Рокудо, ничуть не изменившегося Рокудо, пахнущего какой-то горько-сладко-освежающей дрянью – любимый запах Хибари. Он видит его в одном из многочисленных клубов, мимо которых лежит его дорога домой. Никаких покосившихся вывесок, ободранных стен и скрипящих дверей – клуб закрытый, созданный для узкого круга клиентов. Хибари не спрашивает, кем Мукуро работает в этом заведении, не спрашивает о его нынешнем финансовом положении, не интересуется его личной жизнью. Просто предлагает Рокудо то, чего тот желал два-три-четыре года назад. Пораженный настойчивостью Кеи, он смеется, спрашивая не припрятан ли у того пистолет для более эффективного решения щекотливых вопросов. Хибари всерьез отвечает, что в Японии запрещено носить пистолет, к тому же ему не нравится огнестрельное оружие. Он терпеливо ждет окончания смены Рокудо, и такси они ловят уже под утро. Мукуро ведет себя отвратительно вызывающе – он снимает перчатки, подставляя замерзшие руки под потоки горячего воздуха из крошечных отверстий для кондиционирования, и говорит, что осень в этом году на удивление холодная. Говорит мягким, насмешливым, текучим голосом – Кея слышал его постоянно в своих снах. Потом он распускает волосы, намереваясь поправить прическу, и Кея не выдерживает. Он хватает гладкие пряди, пропуская их между пальцами. — Нравятся? Мне тоже. Я не видел у мужчин таких красивых волос. Правда, такая прическа не делает меня похожим на женщину, верно? Кея молча расчесывает прядь пальцами, неопределенно качая головой. Будь Рокудо женщиной – все было бы гораздо проще. Хибари сам расплачивается за такси, пока Мукуро ждет его на улице, пряча лицо в высоком воротнике пальто. — Я знаю, что у японцев не принято приходить друг к другу в дом, но итальянцы более гостеприимны. Он хочет пригласить Мукуро куда угодно, только не к нему домой. Но мираж — сильнее. Кея не обращает внимания на их маршрут, завороженный ночным кошмаром, расположившимся рядом с ним на заднем сиденье в такси. Теперь – он против. Он не хочет заходить в дом к Рокудо и толкает его к стене в провонявшем мусором и отбросами подъезде. Мукуро раздраженно отнимает от себя его руки, отряхивает плащ. — Научить тебя хорошим манерам, Кея? Ты разрушаешь миф о традиционном японском воспитании. — Часто же ты трахался с азиатами. — Чаще, чем ты. Мукуро игриво подмигивает и Хибари очень сожалеет о своей нелюбви к огнестрельному оружию. Иногда оно просто необходимо, чтобы избавится от кого-то назойливого, пробуждающего в твоей груди что-то душное, темное, раздражающее. Иногда просто необходимо стрелять в людей, чтобы выпустить пар. Хибари бы никогда не соотнес дыру, на пороге которой он оказался, с личностью Мукуро. Он – отутюженный с головы до ног, в дорогом пальто, лаковых туфлях, звонко стучащими каблуками по асфальту, рядом серебряных украшений в ухе, которые открывают уложенные пряди волос. Ногти, выкрашенные в бесцветный лак. Зажим для шелкового галстука. Она – старая развалина с просевшими полами, продавленными диванами, расшатанными кроватями. Ряды шампуней, масок, кремов над треснувшей раковиной. Лапша быстрого приготовления на верхней полке кухонного шкафчика со скрипящими дверцами. С дерева облупляется лак, со стен слезают обои. Хорошее постельное белье и застеленная им кровать с железной спинкой. Расшатанные болты, ржавые краны, те духи, которыми так нагло смеет пахнуть Рокудо, стоят на комоде, отражаясь своей копией в старомодном зеркале. Кея брезгливо фыркает, осторожно обходя самые ненадежные на вид паркетные доски на полу. Ему без разницы, где трахать Мукуро, он просто надеется, что расшатанные ножки стола или литые столбики кровати выдержат вес двоих мужчин. Хибари решительно обхватывает руками бедра Мукуро, но тот вырывается, приглушенно смеясь. — Плащ помнешь, Кея. Он достает из огромного шкафа вешалку, снимая с себя верхнюю одежду. Мельком заглянув в нутро за открытой дверцей, Кея замечает знакомые вещи, которые он видел на Мукуро еще в университете. — Располагайся. Я сварю тебе кофе, ты выглядишь… Уставшим. Кея выглядит безумным. Он провел с Рокудо бок о бок три часа – это весомый повод для сумасшествия. Циферблат электронных часов обещает рассвет, но за узким окном проглядывается темень и Хибари решает, что они сломаны. Он идет за Мукуро по пятам, ему не нужно кофе. Ему нужно затащить на неумело покрытый белой краской кухонный стол Мукуро. Он сопротивляется, и Кея начинает злиться. По-настоящему злиться. Хибари требует, но Мукуро не спешит выполнять его условия. Он сыплет кофейные зерна в грязную кофеварку, щелкая кухонным выключателем. Трет усталые глаза, облокачиваясь на кухонную конторку. Пока слышится звук текущей воды и размешиваемых зерен, он говорит: — Расскажи мне о себе. То есть, ты же понимаешь, что странно приводить к себе в дом человека, о котором ничего не знаешь. Кея смотрит на ходящий вверх-вниз кадык под тонкой кожей и не собирается отвечать, но после секунды раздумий, бросает презрительное: — Для тебя – нет. Не странно. Рокудо смеется, подставляя чашку под тонкую черную струйку. — Как много ты обо мне знаешь, не так ли? Он подходит к Хибари, аккуратно ставя на потрескавшуюся белую краску чашку с кофе. Кея даже не смотрит в сторону коричневой жижи, хватая Рокудо за запястье и притягивая к себе. Они дышат кофейным паром, Мукуро лениво упирается бедром в пах Хибари, невинно глядя в серые глаза. — Расскажи, Кея. Какой кофе тебе нравится? О чем мечтаешь? Кого ты любишь? Рокудо наклоняется ближе, ведя губами по шее, очерчивая языком ворот рубашки, забираясь под него. — Меня, верно? Это так глупо, ты же понимаешь? Ты же знаешь, что тебе лучше любить кого-то другого? Знаешь же? Хибари раздраженно отнимает от себя Мукуро. Его похотливые губы, грязный язык, хриплое дыхание. Ему кажется, что член стоит уже вечность, сдавленный бедром Мукуро. Ему кажется, что он впервые на грани того, чтобы кончить без секса и дрочки. — Ты говоришь абсурдные вещи. Я всего лишь хочу тебя выебать. Рокудо замолкает, отодвигается дальше, освобождая пах Кеи от настойчивого давления. Свет лампочки неверно дрожит, мигает. В детстве Мукуро говорили, что если у тебя случилась беда – нужно долго щелкать выключателем. Включить-выключить. И еще раз. И еще. Тогда кто-нибудь увидит в твоем окне сигнал тревоги и позовет на помощь. И помощь придет. Она всегда приходит. — Я хочу рассказать тебе историю. Чудесную историю. Мукуро опускается на стул, притягивая к себе остывающий кофе. И под светом мигающей лампы, уперев взгляд в изуродованный белой эмульсией стол, он рассказывает. Что он не сын шлюхи. На самом деле он родился в маленьком городке. Что его отец не пекарь. Он вообще не видел своего отца. Его родители разводятся еще до того, как он произносит свое первое слово. Его мамочка-домохозяйка застукала его папочку-риелтора со своей подружкой-акушеркой. Эта самая акушерка и была первой, кто держал новорожденного Рокудо на руках. Позже мать ищет нового мужа, новый толстый кошелек, который будет готов содержать ее и малыша, больного гетерохромией. Люди смотрят в его глаза, настолько разные, что могли бы принадлежать двум непохожим людям, и боятся. В десять он узнает, что новый муж его матери потрахивает их симпатичную соседку. Его отчим пытается все скрывать, но не по годам смышленый Мукуро, «случайно» выбалтывает матери секрет. Он не знал, что соседской девчонке тринадцать, он клянется. Сверстники шарахаются, заглядывая в разноцветные глаза, боятся. Он находит друзей постарше, и в четырнадцать узнает, что такое алкоголь. Он с удивлением отмечает, что ему знаком запах, исходящий от его новых друзей – точно так же пахнет его мать. Когда ему исполняется пятнадцать, он сбегает из дома, прихватив с собой пару футболок и мелкую бакалею. Он еще не знает, что занятый собственными проблемами, он больше никогда не сможет примириться с матерью. Мукуро проклинает свою привлекательную внешность, зажмуривая разноцветные глаза, когда люди, которых он считал своими друзьями, насилуют его, объясняя это тем, что он должен вносить свой вклад в их маленькую «семью». Он возвращается в свое бывшее пристанище совсем взрослым – накануне он разменял третий десяток, задувая двадцать свечей в одиночестве. Он как будто открывает дверь в свое прогнившее прошлое, а актеры все те же, а сцена все та же. Тела найдут только на исходе лета, когда он будет уже в большом душном Нью-Йорке, живущем своей жизнью. Ему понравился парень-азиат. Просто потому, что ему уже нравятся только мужчины и он хочет попробовать. Невысокий юноша, одиноко сидящий на последнем ряду в лекционном зале. Он смотрит невидящим взглядом сквозь Рокудо, когда тот артистично читает доклад. Когда Мукуро потерпит неудачу в остальных способах привлечь внимание азиата, он просто сядет рядом, прижавшись к теплому бедру. Непробиваемость иностранца выведет его из себя и заставит вспоминать о нем еще долгие годы, возможно, целую вечность. Его новый мужчина, кажется, влюблен в него. Это неудивительно – малыш Мукуро вырос, превратившись в прекрасного черного принца. За ним красиво ухаживают, говорят красивые вещи. Парень хочет его всего и просит Мукуро оставить воспоминания о себе. Включает простенькую домашнюю камеру, снимая, как он говорит, как смеется, как готовит кофе. На записях он спрашивает, как Мукуро видит этот мир, одинаково обоими глазами или по-разному? Рокудо загадочно молчит, ни на секунду не заставляя сомневаться в своей уникальности. Его парень, говоривший красивые слова, хочет видеть его голым, упирающимся коленями в кровать, со стоящим членом, истекающим смазкой. Они снимают кино для взрослых с неотразимым Мукуро в главной роли. Не те пошлые фильмы, где актерам приходится играть школьников, задирать клетчатые юбки и ебаться в общественном туалете под прицелом профессиональной камеры, под испепеляющим светом прожекторов. Не те, где сборище онанистов, делающих большие деньги на своем пороке, подсказывают тебе, как правильно вставлять и когда нужно кончить, забрызгав спермой объектив. Мужчина Рокудо просто записывает их любовь. Из тех домашних порно, где в конце, отдышавшись, один из партнеров поднимается и идет к камере, чтобы выключить ее. Он трахает Мукуро долго, нежно. Просит повернуться лицом к камере и раздвинуть ноги. Ставит его в немыслимые позы, и итальянец подыгрывает любовнику, демонстрируя все мастерство, на которое способен. Потом он покажет запись своим друзьям, чтобы они оценили его прекрасного принца. Еще позже, уже после тихого разрыва и обвинений в изменах, Рокудо наткнется на свое обнаженное тело на каком-то сайте для дрочеров, делающих на нем большие, очень большие деньги. Режущие глаза надписи типа: «Страстный секс с красивым итальянцем». Или: «Красивый парень красиво сосет». Романы должны заканчиваться эффектно. — Романы должны заканчиваться эффектно. Красивая сказка? Кея безразлично мотает головой, скрестив руки на груди. Он хочет узнать, что из истории Рокудо правда, а что плод его больного воображения. Мукуро не дает ему времени на раздумья, допивает кофе, с громким стуком ставя чашку на стол. — Мы расстались из-за безумного азиата, следующего за мной по пятам. Он всерьез думал, что я с ним сплю. Хибари наклоняется к Рокудо, вдыхая слабый запах кофейных зерен. Он невольно проводит языком по своим губам, как будто хочет слизать с уст Мукуро остатки напитка. — Он был не далек от истины. Рокудо позволяет ему целовать себя, Кея надавливает кончиками пальцев на нижнюю губу, приоткрывая рот. Он ненавидит целоваться, но сейчас снисходит и мягко ласкает язык Рокудо, пересчитывает ровные зубы. — Я прихожу к выводу, что все же нужно посмотреть твои записи. Мукуро хмурится, поднимается со стула, за руку ведя Кею в спальню. Они ложатся на тесную одноместную кровать, она жалобно скрипит характерным металлическим звуком. Кея нежен как никогда, он отдает всю ласку, на которую способен, которую ему не стыдно показать. Прихватывает соски губами, отвлекая Рокудо, неспешно расстегивает его ремень. Целует живот и почти забывается, но в следующую секунду резко дергает Рокудо за волосы, холодно приказывая: — Переворачивайся. Мукуро капризничает, противится и закидывает ноги ему на плечи. Кея просовывает руки ему под поясницу, усаживая на свои бедра. Около минуты Хибари пытается качественно вставить ему, но Рокудо постоянно шипит от боли и соскальзывает с члена. — Ты девственник, Кея? — Прости, никогда не считал нужным трахать мужиков. Рокудо удовлетворенно улыбается, обхватывает пальцами член и сам направляет его, насаживаясь, сжимая Кею внутри себя. Хибари ему рассказывает красивую сказку, почти такую же захватывающую историю, что и Мукуро поведал ему. Что он у него первый, что он последний. Какой он тесный и как натягивается уздечка до боли в члене. Что смазка, непрерывным потоком текущая из головки члена Рокудо, оставляет на его животе влажные мазки. Что Мукуро его раздражает настолько, что он готов схватить его за длинные патлы и бить головой о железные прутья, пока волосы не покроются кровью, и кто-нибудь не умрет. Он готов убивать за выводящие его из себя насмешливые глаза. Он почти готов умирать за них. Он входит так глубоко, что Рокудо полностью садится на него, давя весом на ноющие яйца, причиняя боль. Кея облизывает все, что попадает в поле его зрения – шею, ключицы, щеки, губы. Приподнимая Мукуро, он загоняет ему с новой силой, приятно удивляясь неразработанности его дырки. Кея хочет это исправить, и заставляет партнера кричать от наслаждения. Они пугают соседей и случайных прохожих под распахнутым окном. Они сжимают друг друга в объятьях, одновременно кончая, принося взаимное удовольствие. Кея продолжает повествование, нашептывая о порочности, об опытности Рокудо, заливая в него свою сперму. Когда Хибари приходит в себя, он уверенно скидывает Мукуро с бедер, проводя рукой по своему животу. Пальцы влажные и блестящие. Повинуясь секундному порыву, он тянет их к губам, осторожно трогая языком. — Ну и дрянь. Рокудо брезгливо фыркает, спрыгивая с кровати. — Твоя не лучше. *** Следующие два месяца Мукуро просто отказывает Кее в сексе. Он надевает рясу, дает обет безбрачия и каждый раз роняет мыло в душе, как только Кея заходит в туалет. Перегибается через диван, ища потерянную вещь. Склоняется над раковиной, сильно прогибаясь в пояснице. Кею не сломить такой тактикой, но он добровольно опускается на колени, расстегивая ширинку на штанах Рокудо. Водит губами по члену, практикуя древнее как мир искусство. Вылизывает яйца. Растягивает пальцами анус, ласкает языком края приоткрытой дырки. Мукуро сдается, когда вместо пальцев хочется большего. Он рассказывает новую сказку о том, что такие как он отдаются только одному мужчине. Кея поправляет его историю на «по одному мужчине в неделю», опуская уточняющие детали, целуя худые лодыжки, лежащие на его плечах. Хибари уже почти год хочет вернуться домой в Японию, но постоянно всплывающие неотложные дела садят его на тяжелую стальную цепь в будке-мегаполисе. Продолжение учебы. Повышение квалификации. Заключение контрактов. Молодой любовник. За полгода он делает себе имя, и теперь неприветливые американцы кланяются ему при встрече почти до пола, почти утыкаясь в ковер длинными носами. Им совершенно не интересно кого трахает молодой перспективный специалист. Мукуро уходит от него в декабре. А потом в марте. И еще раз в июле. Они расстаются после отпуска, проведенного в Италии. И сходятся после смерти отца Кеи. Его одинокая мать понимающе прикрывает глаза, когда сын рассказывает ей о том, кто ему нужен. Она говорит, что у Хибари тяжелый характер и просит простить за его воспитание. Рокудо отвечает, что если бы не чудесное воспитание Кеи, такой невероятно потрясающий человек, как Рокудо Мукуро, никогда бы не обратил на него внимания. Они знают, что поступают неправильно, грязно, почти противозаконно, это почти богохульство. Но когда они поднимаются на второй этаж, Кея трахает Рокудо так, что их непроизвольные тихие стоны легко перекрывают громкие рыдания матери, доносящиеся с первого этажа. Мукуро успокаивающе гладит его, он практически теряет сознание от головокружительного секса в сочетании с яркими трагичными переживаниями, и Кея трахает его еще раз, чтобы любовник пришел в себя. После того, как они расстаются в очередной раз, Хибари приглашает Мукуро в ресторан, но получает твердый отказ. Рокудо перезванивает ему через полчаса и предлагает встретиться в кафе, где он когда-то работал. Кея не против. Они совершенно не вписываются в местный интерьер «итальянской» пиццерии. Сдержанные темные костюмы выглядят непозволительно кричащими на фоне стен, выкрашенных в цвета флага Италии и бело-красных скатертей на столах. Американки за соседним столиком перешептываются, обсуждая Мукуро. Рокудо приветливо улыбается в ответ, заказывая самую большую порцию пасты с болоньезе. — Интересно, правда? Кея скучающе смотрит на хихикающих девушек. Они его раздражают, он просто хочет, чтобы Мукуро поехал сегодня к нему домой и забыл об этом недоразумении, громко названным «расставанием». — Они всерьез думают, что у них есть шанс. Ведь я же здесь не с девушкой. Какое восхитительное неведение! И ни единой мысли, что прямо напротив меня il mio amante***. Хибари хмыкает, углубившись в чтение меню. Девки начинают выводить из себя, подмигивая Рокудо. — Почему ты не хочешь признать, что мы любим? Кея водит пальцем по строчкам с замысловатыми, непонятными надписями. Названия и состав похожи на рецепт приготовления грешников в большом котле, как раз таких, как они. — Почему ты не хочешь перестать нести всякий бред? Ты мне нравишься только тогда, когда нагибаешься или работаешь ртом. Все. Рокудо закусывает губу. Ему не по себе, он не понимает, как человек, творивший такое с ним этим самым ртом, может произносить им же такие обидные и болезненные слова. Он привык знать себе цену. Быть красивым принцем – его специализация. Только он имеет право делать больно, для этого у него масса способов, не относящихся к категории «нож в глотку» и «коленом под ребро». Это безобидные методы, красивые, тонко организованные, достойные. Он убивает. Его убийства не закреплены ни в одном уголовном кодексе ни одной страны. Можно вволю натрахаться за чьей-то спиной. Можно забыть свой мобильник под подушкой кое-кого. Можно легкой рукой подсовывать доказательства, что тебя – любят, тебя – ценят, ты принадлежишь кому-то помимо кое-кого. Раньше Мукуро просто резвился в чужих чувствах, заранее продумывая ходы к отступлению. Раньше он щедро солил чьи-то раны. Вырывал куски мяса из любящего сердца, прося подать их к столу хорошо прожаренными. Стейк из сердца. Жаркое из любви. Брезгливо разбирал старые, не на что негодные куклы, освобождая полки для новых, красивых. Раньше. Он говорит: — Паста все равно паршивая. И он кричит: — Все, что тебе от меня нужно – секс! И еще: — Разве я похож на шлюху?! Сметая со стола тарелку с недоеденными спагетти. Деревянную перечницу и стеклянную солонку. Паста распадается длинными нитями, щедро приправленными соусом. По полу рассыпается соль, вперемешку со стеклом. Рокудо бросает в Кею подвернувшеюся под руку вилку, оставляя пятно на сдержанном костюме. Он выплескивает в лицо Хибари апельсиновый сок, жадно ловя удивленные взгляды. — Не смей больше трогать меня, похотливая тварь! Официанты не решаются подойти ближе, чтобы убрать последствия маленького спектакля. Рокудо разворачивается на каблуках, стремительно направляясь к двери, провожаемый сочувственными и шокированными взглядами. Кея невозмутимо кладет деньги на стол, гораздо больше, чем стоил их обед и перебитая посуда, на него смотрят осуждающе, особенно девушки, строившие глазки Рокудо. Они уже не думают, что у них есть шанс. Он встречает Рокудо на улице. Мукуро довольно улыбается и безапелляционно обнимает его. Капли сока стекают с волос, расплываясь желтыми пятнами на светлом пиджаке. Рокудо смеется и лижет языком лицо Хибари, а потом доходит до губ и закрывает глаза, углубляя поцелуй. В салоне машины, Мукуро пытается сделать ему минет. Он уже расстегнул ширинку и провел губами по стоящему колом члену. Хибари моментально теряет концентрацию, когда умелый язык лижет обнажившеюся головку, и дергает Рокудо за волосы, отодвигая от себя. Ему не очень хочется умереть, влетев по какой-нибудь грузовик на скоростной автостраде. По крайней мере, пока в машине рядом с ним умелый язык, недовольно облизывающий губы. Они расстаются навсегда на скорости сто тридцать километров в час. Через полгода Хибари надоедает оплачивать огромные счета за телефон. Не то, чтобы они сильно вредили его тщательно планируемому бюджету, но он всерьез беспокоится о лесах с тех пор, как завел маленькую птичку. Свитки из бумаг достигают пола, перевешиваясь через его рабочий стол. Он отнимает раскаленный прямоугольник от уха, когда из динамиков слышится гневный вопль: — Какие, блядь, коробки?! Ты неаккуратно сложил мои вещи! Кея, я серьезно требую, чтобы ты вернул все назад, как было! Почему ты грабишь чужие квартиры, где твои манеры? Я больше не намерен с тобой встречаться. Кея досадливо пожимает плечами, сбрасывая звонок. Он просит работников поднять коробки с вещами Рокудо в свою квартиру. Он всерьез считает телефонные счета непоколебимым доводом для переезда. * Коулун – один из районов Гонконга. Имеется в виду Коулун, каким он был до 1993 г — район трущоб, где правили преступность и антисанитария. ** Данна – покровитель, иногда бывший любовником гейши, а иногда просто выступавший в роли мецената. *** Il mio amante (итал.) – любовник, возлюбленный.