Надежда размером с песчинку

Жизнь покидает меня… Неужели это все? Конец?.. Невыносимый, трепещущий, холодный воздух касается моей щеки. Я чувствую боль, дыхание прерывается, с каждой секундой становится все труднее. Что же так сдавило мою грудь? Нет, голову не поднять. Снежинки… Они даже не успевают коснуться моего лица, просто растворяются прямо в воздухе. Черт, а так хотелось… напоследок. Кровавая дымка застелила глаза, видимость резко упала и это даже не из-за сумерек. Просто я чувствую… как Она останавливается рядом со мной, замирает, словно раздумывая: забирать или нет. — Забери… — умоляю. Вслух же или мысленно? К черту, Она услышит. — Избавь от мучений… Но Она стоит, все еще не решаясь. В груди рождается громогласный крик «Почему? Я ведь добровольно», но с потрескавшихся окровавленных губ слетает лишь предсмертный хрип. Нет вопросов «За что?», только немая просьба «Оборви мои страдания, ты же можешь». Всего одно прикосновение. Но Она стоит, не шевелясь. Может, не заслужил, может, это мое наказание… Ну что ж, я принимаю твои правила игры. Ты хочешь, чтобы я мучился? Смотри, наслаждайся. Нет злости. Нечему злиться. От меня осталась лишь жалкая крупица сознания и надежда размером с песчинку. Но она есть, та самая надежда. Она не угасает, даже если ты перестаешь надеяться. Снова боль. Черт, я думал, она оставила меня. Но нет, вернулась с новой силой, давит, кромсает, медленно убивая. А кто-то говорил, что умирать совсем даже не больно. Только никак не вспомнить, кому принадлежат эти слова, да и зачем оно умирающему? Холод двинулся чуть ниже. «Наконец-то!» — хотелось бы воскликнуть, но горло сковало нешуточной болью, затем кашель разорвал идеальную тишину. Это неправильно. Или нечестно. Хотя зачастую — это одно и тоже. Черт, как же хочется в последний раз почувствовать морозную свежесть таящих на лице снежинок. Кажется, Она услышала. Я чувствую, черт возьми, чувствую! Они падают на мои щеки и окровавленные губы и приносят с собой облегчение. Вот теперь можно умирать. Об одном я жалею, что не осталось после меня никого в этом мире. Ни сына, ни дочки, о которой я когда-то мечтал, ни-че-го. — Я готов, — с трудом шепчу, собираю все силы в кулак, чтобы выкрикнуть последнее слово: — ГОТОВ! Тихий шелест, Она приближается, щеку обдает могильным холодом и я ощущаю ее прикосновение к своей груди. Боль — еще более сильная, совсем невыносимая — заставляет выгнуться дугой, закричать дико, пытаясь избавиться от этого, скинуть ее костлявую руку. Но она давит, все сильнее и сильнее, словно хочет вдавить мое тело в промозглую землю, а вместо этого разрывает новую рану. Крик угасает. И я слышу шепот. ЕЕ шепот. — Рано… И тяжесть с груди резко исчезла, и боль, будто бы ее и не было никогда. «Рано», Она сказала «Рано». Вопрос кружится в голове «Что это значит? Почему рано? Ничего не понимаю». Ветер по-прежнему гоняет по пространству снежинки, небо — серое, тяжелое — опустело, вечер сменился ночью. И маленькое, но невыносимо яркое солнышко ударило прямо в глаза, заставляя болезненно зажмуриться. — Мужики, я нашел его! — Громогласный крик, до боли знакомый. — Держись, сынок, ты еще пожить должен. Ради Ленки, ради ребенка своего будущего. — Сказанное с трудом доходило до моего сознания, но в целом картина складывалась. — Ленка беременна, твою душу, а ты тут помирать собрался. — Ругнулся голос. — Рано, сынок, рано. Смех. Чистый, веселый смех счастливого парня сорвался с моих губ. Значит, правду сказала Она, рано мне еще умирать. Слезы невольно побежали по щекам. И грудь безбожно саднила. Пометила Она меня, чувствую, пометила. Взяла, так сказать, на заметку. Ну, ничего, мы с тобой еще повоюем. Вокруг суетились люди. Они спасали меня, и я был им благодарен. И еще я был благодарен Ей. Она отпустила меня, чтобы я мог воспитать ребенка, чтобы прожил жизнь не бесцельно. — Спасибо. — Шепчу я, глядя в черное небо счастливым и усталым взглядом. — Спасибо…