Спасибо и прощай

Союз перечитывал письмо Рейха уже третий или четвёртый раз подряд. Он всё не мог взять в толк, чего именно добивается его визави. Смысл на первый взгляд чист и прозрачен, как талый антарктический лёд, пусть и написано по-французски – языке любви, весны и шарма, владение которым досталось Союзу от почившей Российской империи. Союза слегка умилило то, что письмо было не напечатано на машинке, а написано от руки витиеватой, шипастой фрактурой*, над которой горделиво и грозно расправил крылья чёрный орёл, а под текстом – еле заметный силуэт маленького сердечка с двумя хвостиками, перехлёстывающимися в одной маленькой точке и стремительно разлетающимися в противоположные стороны, что примечательно: один получился чуть длиннее другого. "... дарю тебе этот город и своё сердце, неотъемлемой частью которого ты стал. Я хочу, чтобы наше свидание прошло красиво..." Союз читал эти строчки вслух, вполголоса, и ему не понравилось то странное и опасное волнение, которое они вызвали: Рейх – обманщик и манипулятор, который мастерски пускает пыль в глаза своих жертв, подавляет их волю и выполняет грязную, жестокую работу их руками во имя переделки мира под свой изощрённый художественный вкус. В письме же ощущалась искренняя признательность и некоторое заискивание, что для эгоистичного, холодного и расчетливого Рейха было совсем не свойственно, и это настораживало. Союз плотно сомкнул губы и безжалостно сжёг бумагу. Но на встречу, всё же, пошел. Строгий, элегантный, в парадной форме Рейх дожидался его в Бресте. Этот город находился в его владении чуть меньше недели, но успел по-своему очаровать, отенить сердце неясной, размытой победно-эйфорическим настроением печалью: когда и целый мир стремишься завоевать, и бесстрашно встретить смерть где-нибудь в процессе, желательно, от рук того, кому доверяешь как себе, кем от души восхищаешься с ноткой серой зависти. Лучше всего для этой роли подходил Союз, с которым Рейху волей-неволей пришлось сблизиться, да, что греха таить – он был счастлив, что так вышло. У Союза есть особый дар – глубоко влюблять в себя, при этом он не прилагает особых усилий для этого. Достаточно по-отечески устало и мудро улыбнуться, сказать пару ласковых слов, обнять душевно и тепло, целомудренно и свято, хотя Союз терпеть не может религию, расцеловать в обе щеки, и всё – враг нейтрализован, подавлен, растерян. Нет больше в нём желания убить или навредить каким-то другим способом, но и себе самому он уже не принадлежит: он навсегда теряет себя как личность, незаметно и необратимо перекраиваясь под идеалы Союза. Только с Рейхом такое не пройдёт: у него врождённый иммунитет, полнейшая нетерпимость к утопическому образу жизни, но в то же время тянет его к Союзу непреодолимо, как подсевшего на морфин несчастливца, и это было абсолютно ответное чувство – любовь и ненависть одновременно. Идеально подходящие друг другу противники и партнеры, в чём-то диаметрально противоположные и в чём-то невероятно похожие, как Инь и Ян – двойственность этого мира во всей красе. Рейх встретил его как закадычного друга, энергично вскинув руку вверх с наигранным вызовом, мол, посмотри, с какой лёгкостью я могу дотянуться до тебя, звезда моя. Союза это ничуть не задело, он сделал ровно то, что и намеревался: подошёл вплотную и, не вынимая рук из карманов плаща, поцеловал в губы. Рейх не смог и не захотел сопротивляться: он оцепенел, потом обмяк, сильнее прильнув к телу Союза, не в силах сдержать внезапно и непреодолимо нахлынувшей радости, позорной слабости, заблестевшей росою в уголках глаз и стёкшей вниз по щекам от долгожданной встречи с любимым существом. Он вцепился в одежду Союза пальцами, безмолвно крича, как сильно боится его потерять. "Не быть тебе великой державой", – не без злорадства подумал Союз и мягко оттолкнул партнёра от себя. Рейх болезненно воспринял отторжение Союза, но гордость не позволила высказать свои претензии вслух, вместо этого он объяснил, зачем ему, в конце концов, понадобился сосед по границе: – Предлагаю отметить передачу Бреста тебе совместным парадом наших войск. С торжественным построением, выносом знамён, военными оркестрами, толпой зевак и репортёров. Пускай весь мир содрогнется перед нашей мощью и восторгается ею! Союз не выдержал и рассмеялся от излишне серьёзного выражения лица говорящего, чем не специально, а может, и намеренно, обидел Рейха снова. Он сказал ему: – Извини, душа моя, но я слишком устал с долгой дороги. Нет ни сил, ни времени на подготовку к параду. Рейх вылупился на Союз, будто бесцеремонно разбуженный филин, на которого, вдобавок, вылили ушат холодной воды. Такого наглого неуважения он потерпеть не мог! Мысленно он ударил Союз по лицу и крикнул в сердцах: – Твои танки быстры и манёвренны! Опытные солдаты просто не могут сильно устать за два часа пути! А если боеспособность армии действительно плачевная – твои проблемы! Я не виноват, что тебе плевать на собственных людей! На деле же он ничего такого не говорил, только сдержанно, немного сухо и упрямо настаивал на проведении парада, ссылаясь на документ, подписанный обеими сторонами, в котором чётко описывалась церемония передачи спорных пограничных территорий. Очень долго они не могли договориться, но в конце концов, Союз сжалился над изрядно помрачневшим Рейхом и принял его предложение, но на своих условиях. Начало действа было перенесено с двух часов дня на четыре. На импровизированной трибуне стояли комбриг Кривошеин и генерал Гудериан, которые любезно скалились, словно тигры, запертые в одной клетке, не нападающие друг на друга просто потому, что тесно. Рейх был в восторге от происходящего: простые солдаты разных армий общались, давали друг другу прикурить, какими-то образом понимали друг друга, несмотря на языковой барьер. Однако в подопечных Союза была заметна лёгкая дерзость и нелюдимость: Союзу было приятно находиться в обществе Рейха и льстила его симпатия, но, к сожалению, доверять он ему не мог. Меж тем, перед трибуной маршировала пехота, чеканя шаг звонко, чётко, слаженно, как единый организм, знаменосцы несли штандарты, украшенные золотыми кистями и орлами, напоминающими отдаленно символику легионов Древнего Рима. Затем с рёвом пронеслась моторизованная артиллерия с вылизанной до блеска техникой и отдающими честь солдатами, а за нею шел оркестр, играющий резкую и агрессивную, несмотря на лирическое содержание, "Эрику", а после – наводнили небо десятка два крещённых истребителей. – Гордость моей авиации! – пытаясь перекричать шум моторов, похвалился Рейх. – Ага, – зевнул Союз, – многие из них учились в моём Липецке. Рейх так и не понял, был ли это сарказм или простая констатация факта, который подвергать сомнению было бы глупо. Внимание Союза, тем временем, было обращено к церемонии смены флага. Когда снимали германское знамя, его слегка передёрнуло: на краткий миг ему привиделся эпизод из далёкого будущего – последнее мгновение его существования на земле, когда в таком же торжественно-скорбном молчании будет опускаться его Красное знамя с резиденции президента в Москве... Но сейчас он был живее всех живых и полон сил для новых свершений: символика его гордо реяла на холодном брестском ветру. А Рейх, будто стойкий верный пёс, следил за дорогой, по которой с шуршанием перекатывались окрашенные в огненные цвета листья и гуляла чёрная кошка, тревожа стайки голубей. Очень долго он ждал прохода советских войск, начиная всерьёз злиться на непунктуальность Союза. "Совсем за временем не следит, будто бессмертный!" Но вдруг на горизонте показались стройные колонны, которые совсем не были похожи на лощённых солдат Рейха, которых боится и уважает вся Европа. Советские солдаты шли обычным походным шагом, вразнобой, как пленные, а не победители, отдавали честь озлобленно и нервно, всем своим видом показывая, как им противна показуха, в которой они участвуют. Затем прошли полудохлые от усталости лошади, тянущие артиллерийские орудия и установки, возмущённо ржали и хрипели, подгоняемые нецензурными криками и хлыстами. Потом прошел небольшой военный оркестр, играющий мелодичный и бравурный "Марш танкистов". Замыкали шествие лёгкие танки Т-26, которые смотрелись наиболее прилично, не считая заляпанных грязью бортов и гусениц, но вскоре и они исчезли из виду, оставив после себя неясное эхо, разбившееся на множество противоречащих друг другу слухов. Красная армия произвела очень тягостное, неоднозначное впечатление на Рейх. С одной стороны, он был благодарен Союзу за то, что тот согласился участвовать в совместном марше, но с другой – такая неподготовленность и расхлябанность были оскорбительны, как "подачка с барского плеча", как-будто Союзу было безумно скучно и он с нетерпением ждал окончания встречи. Вывод напрашивался только один. – Ты не любишь меня, да? От надлома в голосе Рейха Союз встрепенулся, отвлекшись от беспечного наблюдения за клином птиц, неспеша пролетающих над городом. Он задумчиво нахмурился, боясь повернуть голову и увидеть покрасневшие от слёз глаза того, кто пришел в этот мир в порыве народной ярости и мести, кто не ведает жалости и поражения, но невероятно слаб и беззащитен в это самое мгновение. Союз не мог ответить на вопрос однозначно. Рейх напоминал ему загадочного, благородного, обходительного вампира, который тщательно скрывает свою кровожадную, садистскую сущность, который жестоко наказывает людей за то, что они не в силах изменить. Возвышенные, мифические, эфемерные понятия для него важнее законов физических и устоявшихся веками законов моральных. Союз же в этом плане был полной его противоположностью – торжество науки, разума и дружбы народов были для него превыше всего. А противоположности, как известно, связаны не только очевидной враждой, но и сильнейшим иррациональным притяжением: один без другого будет томиться, заглушая тоску попытками забыть чудесные мгновения близости и выпячиванием напоказ неприглядных, тёмных сторон павшего врага, и проживёт в итоге менее века, что для сильнейшего в мире государства крайне мало. – Я не знаю, – выдавил из себя Союз и тут же пожалел об этом. Рейх нервно рассмеялся, вытирая ладонями мокрые щёки. – Ты ничем не лучше Англии и Франции, – процедил он сквозь зубы. – Я не предавал тебя. – Вместе мы без проблем поделили бы этот мир поровну, и никто бы нам слова не сказал от страха. – Какой же ты глупый. – Знаешь, что, – Рейх порывисто схватил Союз за грудки и, прижавшись к нему лоб в лоб, прошипел злобно: – Ты будешь моим, хочешь ты этого или нет. Ждать осталось недолго. Союз спокойно выдержал его ужасающий немигающий взгляд и дал уйти вслед за покидающими город войсками. Ему было больно и обидно, но изменить ход истории, повернуть время вспять и предотвратить разрыв их дружественных отношений он был не в силах, однако в знак благодарности за признательность и былую нежность сделал подаренный ему Брест центром одноимённой области, а Рейх запечатлел их любовь в пропагандистской кинохронике, ненароком оставив далёким потомкам загадку: было или не было? а если было, то что именно?