Родинка на шее

      Наверное, во всем виновата родинка на шее.       Определенно, во всем виновата родинка на шее.       Треклятая родинка.       Чарли смотрит на нее и не может остановиться. Перед глазами поочередно всплывают забегаловка на окраине Лондона, поганый сортир и кепка, валяющаяся в углу кабинки. Они уронили ее еще в первые секунды, когда только-только нашли друг друга губами.       — Эгги?       — Эггзи.       В глазах читается: "а для тебя, самоуверенный придурок, я вообще Гэри Анвин и никак иначе". Чарли уверен, он ничего не помнит — они оба были хорошо под градусом.       Напомнить?       По лицу читается, что нет, не надо, и вообще этот Эггзи тот еще говнюк, отойди и забудь про него, Хескет. Ты тут за другим, у тебя есть цель, желание и нужная амбициозность, положи болт на гоповатого зазнайку с той стороны Темзы. Отпусти.       Но Чарли помнит родинку, эту гребанную родинку на белой матовой коже и как она дрожала, когда он хватал Эггзи за шею и вжимал его в стену. Как трогал ее пальцами, пока Эггзи блаженно жмурился и задыхался. Как ласково прятал под ладонью, когда Эггзи кусал его за плечо и стонал.       Почему он помнит?       — Мы точно раньше не встречались?       Язык мелет раньше положенного срока, и Чарли кусает губу, чтобы остановиться. У Эггзи грудь колесом под драной курткой, и футболка в глупую полоску — но отчего-то это не вызывает должного отвращения. Чарли зарывается рукой в волосы, твердит про себя волшебное "чав, чав, чав", но ничего не помогает.       Он все равно помнит.       Потому что у Гэри ебанного Анвина есть необыкновенная родинка-маячок из его прошлого на шее. И он на нее смотрит, не моргая, а в голове такой пиздец, и просто кошмар, руки трясутся и дико хочется наглотаться абсента.       Вашу ж мать.       Хоть собирай вещи и мотай на другой конец света. А Чарли-то думал, что его отпустило.       — Твою наглую рожу я бы запомнил, — Эггзи цедит слова сквозь зубы, а у самого ухмылка до ушей. — Слишком носатая для этого края.       И для той забегаловки тоже. Но тогда это им не мешало, и они почти сломали стульчак, неудачно приземлившись после секса. Эггзи, вроде, напротив, был в дичайшем восторге от происходящего. Тогда.       Не сейчас. Не забывай, Чарли.       — Кажется, я тебя помню, — Чарли возвращает шпильку усмешкой и ядом в голосе. — Ты обслуживал меня в каком-то придорожном кафе.       Эггзи фыркает. Глаза искрят и смеются. Чарли смеется тоже — он помнит родинку, помнит сдавленные всхлипы, когда Гэри кончал, и все было так ярко, как вчера.       Вот бы правда было вчера, верно, Чарли?       — Если и обслуживал, то наверняка добавил своего секретного соуса.       Дергает рукой и двигает бедрами. Чарли рефлекторно сжимает кулаки — не как для драки, просто под пальцами ощущение чужой мягкой кожи, яремной ямки и острых ключиц, и он пытается сдержаться, чтобы не дернуться вперед прямо сейчас и не раздавить Анвина нахуй всем своим весом. Чтобы не распластать его сию же секунду на вон той гребанной стене.       Эггзи хочется — даже сейчас, спустя столько месяцев — до одури.       Всему виной его родинка?       Ты, как и раньше, уверен, все дело только в ней, а, Хескет? Правда?       Рядом ржет Руфус — наверняка наивно полагает, что все это смешно. Чарли подумывает вырвать ему кадык к чертовой матери, но у него флэшбеки хлеще, чем со школы — их нельзя списать со счетов. Мутит и крутит что-то внутри, будто вены выкручивают штопором.       И все из-за гребанной родинки. Хоть бы прикрыл ее чем, блять, Анвин.       Ну нельзя же так, ебанный боже.       — Хотя, знаешь, я бы его на тебя пожалел. Не жалую носатых аристократичных дураков.       Чарли с секунду медлит, словно сдаваясь, с наслаждением цедит чужую радость в линиях-морщинках вокруг глаз. Гэри поспешен, а у него даже здесь свой план.       Думаешь, съел, парнишка?       Думаешь, ты сверху?       Как бы ни так, в том дрянном сортире я вертел тебя как хотел, и ты явно был не против.       Чарли дожидается общей тишины. Ему хочется, чтобы голос, как гром, эхом отлетал от стен учебки. Так эффект будет куда круче. И когда шум стихает, он выдает:       — Так ты и добавил, — зеркалит движения: языком во рту, кольцом крепко сжатых пальцев возле ширинки. — Своего секретного соуса. Прямо мне на грудь. Помнишь?       Эггзи белеет. Шах и мат, чавская морда.       — И, удивительное дело, хоббит, мне даже понравилось.       Ведь я смотрел на твою родинку.       На сжавшееся в хрипе горло и на нее — маленькую темную звездочку.       До сих пор не могу забыть, как хотелось прижаться к ней губами.       — Не хочешь повторить, Эгги?       Наверное, это мой тупой провал — подкатывать к тебе при всех.       Но у тебя, Анвин, есть твоя тупая родинка.       И мне почему-то по-прежнему хочется ее коснуться.       Губами. Прямо сейчас.