Когда мы смотрим, как горит этот мир, Простую истину так трудно узнать.
Она кричит так, что закладывает уши. Находясь в общем зале, он с удивлением, а после с интересом наблюдает, как двоим санитарам едва хватает сил удерживать худощавую, хрупкую женщину, которая так отчаянно пытается вырваться. «Вы ничего не понимаете! Я говорю правду! Я…» — Она оседает на пол, получив укол транквилизатора в предплечье, затем её, бессознательную, волоком утаскивают в отделение для буйных больных. Куда именно её забрали он знал наверняка — за четыре месяца, проведённых там, у него появилась первая проседь в висках. Питер задумчиво стоит с бокалом виски в руке, глядя из окна своей квартиры на промозглый в осеннем холоде ноября Бейкон-Хиллс. Горечь алкоголя на губах добавляет какой-то специфической драматичности этому моменту, особенно, если уже которую по счёту ночь он думает о прошлом. И о Ней. От последних мыслей Хейл даже криво ухмыляется сам себе — всё, как в тех дурацких телевизионных ситкомах, где кто-то кого-то любит, но вместе им быть не суждено. И вот уже несколько лет он чувствует себя персонажем такой же мыльной оперы, под названием «жизнь Питера, мать его, Хейла», только с большим количеством крови и трагедий.Когда что-то идет не так, это трудно увидеть. Дело не только в тебе, но и во мне.
«Мы не сумасшедшие, а они лечат нас от того, кем мы являемся. Лечат от нашей сущности… — злобно шепчет она ему на ухо через два месяца, когда за хорошее поведение её перевели к обычным больным. С бритой головой и судорожным блеском в глазах цвета морской волны она и впрямь кажется ему безумной. — Это не мы чудовища, а они. Они не люди — звери…» Он слушает её вначале вполуха, раздражаясь на то, как она хватает его запястья своими холодными костлявыми пальцами. Ему удивительно то, сколько силы в ней, несмотря на внешнюю тщедушность. «И кто же ты?» — спрашивает он однажды из дурного интереса, пользуясь тем, что поблизости нет никого из тех, кто мог бы «наказать» его за подобные разговоры. Она замирает, и в её больших глазах на короткое мгновение появляется искра надежды, но сразу же угасает. «Я не знаю… Не помню. — Она смотрит в пол, теребя пальцами тесьму на своих брюках. — Помню, что была одержима дьяволом. А теперь я, наверное, ведьма…» Он хмыкает, думая о том, что она бредит, потом смотрит ей в глаза и решает продолжить беседу дальше — какая разница о чём говорить, если вокруг всё равно одни сумасшедшие? «Ты в это веришь?» «Я верю в проклятия. Я верю в демонов. Я верю монстров. А ты, волк?» Его лицо искажает удивление, а брови моментально ползут вверх — он понял, что она з н а е т. «Похоже, я не единственный необычный пациент здесь,» — констатирует он, ошарашенным взглядом впиваясь в старый проигрыватель, стоящий на подоконнике общего зала. Стук в дверь вырывает Питера из воспоминаний. Он никого не ждёт, и тем не менее почти не удивляется, когда видит на пороге Её — Ванессу Айвз. Предчувствие не обмануло его. — Впустишь? — её голос звучит хрипло, словно простужено, и Хейл шире открывает для неё дверь. Она почти не изменилась за три года — то же худое и бледное, скуластое лицо, те же круги под глазами и гордая осанка в любой ситуации. Лишь волосы отросли, и теперь он мог видеть, что они вьются красивыми локонами. — Зачем ты пришла, Ванесса? — Питер наливает ей виски на два пальца и освежает бокал себе. — И, что самое интересное, — как ты смогла найти меня? Айвз даже не скидывает мокрое пальто, лишь загадочно улыбается и садится за кухонный стол, делает глоток виски и достаёт портсигар с зажигалкой. Меньше, чем через минуту, густой сигаретный дым поднимается к потолку и улетает прямиком в вентиляцию. — Я не понимаю нашей связи, Питер. Меня тянет к тебе, пусть это противоречит здравому смыслу. — Всё, что касается таких, как мы — противоречит здравому смыслу, милая. — Хейл чуть улыбается и подставляет ей пепельницу. — И всё же — зачем ты здесь? — В Айкене ты однажды спрашивал меня о том, что я могу рассказать о тебе, если я и правда ведьма… — начинает она, смотря на дымные узоры, исходящие от сигареты. — А рассказать, видимо, нужно было сразу, как только я это увидела… Ты ведь не помнишь того, что случилось в пожаре, верно? Питер замирает, сталкиваясь взглядом с её тёмно-бирюзовыми глазами, и понимает, что о пожаре он ей никогда и не говорил.Я сожгу этот мир дотла Я сожгу всё дотла.
В 2005 году он попадает в больницу со множественными ожогами тела и проводит в коме почти шесть лет. А потом он приходит в себя и его по-тихому забирают в дом Айкена, чтобы скрыть то, что не поддаётся логическому объяснению — его глаза при пробуждении светились фосфорно-синим, а все шрамы от ожогов исчезли, будто их никогда не было. Он ничего не помнит, и не понимает, чего нужно всем этим людям. Когда он слышит о том, что его дом и почти вся семья сгорели в страшном пожаре, у него случается нервный срыв. В наказание за разодранную когтями руку санитара его помещают в отделение для буйных больных, где пичкают какими-то препаратами, подавляющими силу внутреннего волка и вызывающими галлюцинации. Следующие четыре месяца он проводит наедине со своими демонами, и лишь некоторые мысли согревают его всё это время: мечты о том, как он будет вскрывать глотки виновникам пожара в их доме, и о том, как дом Айкена будет гореть. — Говори. — Он отпивает виски, глядя на кончик её сигареты, с которой срывается серый клочок перегоревшего табака и падает аккурат в пепельницу. — Только правду, если, конечно, ты её знаешь. — Правда… Правда освободит, но вначале она тебя уничтожит. — Ванесса выдыхает дым колечком, и оно сразу же рассеивается.Некоторые люди находят созидание в разрушении, Другие же просто хотят смотреть, как мир горит.
Первый раз он сдерживается, когда однажды случайно выясняется, что его родная сестра-альфа забрала у него память о единственной дочери, которую он видел лишь несколько раз, а сама отдала девочку в приют. «Это ради общего блага, — говорит она, без тени смущения глядя ему в глаза. — Ни ты, ни мать этого ребёнка не смогли бы стать хорошими родителями». Второй раз, когда становится известно, что его дочь исчезла, убив когтями — скорее всего, от испуга — приёмных мать и сестру, он просто взрывается. Всё, что происходит дальше — одно сплошное состояние аффекта. Бешенство, расплата за которое приходит позже, с осознанием содеянного. Питер слушает каждое слово Ванессы, и начинает вспоминать. И чем больше вспоминает, тем сильнее ужасается самого себя. «Ты лишила меня семьи, Талия! Теперь я лишу семьи тебя!» Он сидит, уставившись в одну точку, даже не обратив внимание на то, что Айвз давно закончила говорить. Она же, выудив из сумочки колоду карт, начинает раскладывать на поверхности столика гадательный пасьянс, краем глаза наблюдая за Питером. Хейл очнулся спустя несколько минут. Непонимающе посмотрев на женщину, он тихо произнёс: — Это я поджёг наш дом. Ванесса слегка кивает, вынимая из колоды карту, и кладёт её на стол. На карте нарисовано рогатое чудище и красуется золотистая надпись «дьявол». — Всё, что было — уже прошло. Теперь ты всё знаешь, а значит — сможешь жить дальше. — Едва ли… — Он залпом допивает виски и, зажмурившись от крепости напитка, бросает бокал о стенку. Сосуд со звоном разлетается на сотни блестящих осколков. — Мы с тобой похожи, Питер. Ты и я — мы превращаем всё, что нам дорого, в пепел. Рано или поздно. Это неизбежно… — Айвз протягивает к нему руку и касается его щеки ладонью. Питер открывает глаза уже волчьими — синими и светящимися, и Ванесса, не скрывая, любуется этим завораживающим явлением. — Тогда давай испепелим друг друга, раз счастья с другими нам никогда не видать, — говорит он, прижимая её вечно холодные пальцы к своей щеке. Она улыбается, и этой улыбкой даёт своё согласие. Такой исход лучше, чем что-либо. Для них обоих.