Настоящее что-нибудь

— Дава-а-ай, Суавес, не мнись... — соберано с хмельной улыбкой приканчивает остаток и зашвыривает бутылку в камин. — Если не понравится — сам буду виноват. — Воля ваша, я предупредил. «А языком бы не трепал, и предупреждать бы стало без надобности!» — отвесив себе мысленного пинка — за излишнюю болтливость, Хуан плюхается в первое попавшееся кресло. «Неловко-то как» — злится управляющий, привыкая к скользкой шелковой обивке, а молодой дор тем временем награждает его все новыми, насмешливыми взглядами и нетерпеливо барабанит пальцами по каминной полке — ждет не дождется нового приключения. «Ну, кошки с тобой, хочешь — получишь, наше дело маленькое». — Подойди. — Наконец-то, — соберано сбрасывает колет, и, грациозно переступив через него, делает несколько шагов вперед. — Чего так далеко? Ближе. Еще ближе, мать твою! И встань нормально. Оторопь и возмущение вспыхивают в синих глазах злыми огоньками. И бывшему шкиперу ужаснуться бы в этот миг, а ему, дураку, и жутко, и смешно одновременно. «Никак протрезвели, ваше сиятельство? — весело думает Хуан, меряя притихшего господина насмешливым взглядом. — Конец приключению?» А следом: «Ты что творишь, Суавес, мать твою за ногу, совсем крышей поехал?!» — и видать от ужаса лицо продолжает держать, как условились. Приценивающийся взгляд, кривая усмешка — будто вытянулся перед ним в струнку не соберано, властитель Кэналлоа и его, Хуана, ничтожной жизни в придачу, а обычный мальчишка из порта. Или как они там хотели? Раб, шлюха?... — Так — годится? — расправив и без того прямые плечи, Рокэ делает еще один, последний рывок и замирает в шаге от кресла. — Сойдет, — снисходительно кивает Хуан и мысленно вьет себе пеньковую веревочку. Так, на всякий случай. Уговор есть уговор, но чтоб вот так сыну красильщика с королем разговаривать — привычка нужна, что ли. А откуда ей взяться, интересно? — Снимай всё, и можешь не торопиться. Если сейчас к тварям не пошлет, значит не шутил — спокойно, будто не касается его, думает Хуан, и, сам того не замечая, удобнее притирается к мягкой кресельной спинке. Такого упрямца и сумасброда, как молодой дор, весь свет облазай — не найдешь, а с «Крови» совсем лихой сделался. И правда ведь до конца пойти может... Пауза длится совсем недолго. То ли назло слуге, возомнившему себя провидцем, то ли из каких-то других, одному зеленому змию известных соображений, Рокэ выжимает из себя высокомерную ухмылку и... подчиняется. «Каррьяра, вот ведь...» На пол комом летит шейный платок, туда же, дай только волю, споро отправятся и рубашка со штанами. Не-е-ет, так не пойдет. — Эй! — Хуан грубо перехватывает руку чуть повыше локтя и Рокэ моментально вспыхивает — «чего?!» — пытается вырваться, но с третьей или четвертой попытки понимает, что бесполезно. Пьяный трезвому не соперник. — Ты чем слушаешь? — тряхнув разок, Хуан выпускает его — от греха подальше. Но, может, получается слишком внезапно, а может, соберано слишком пьян — не успевает дор сообразить, что к чему. Всего ничего остается до пола, когда Хуан изловчается поймать его за ворот и притянуть к себе. — Я как сказал раздеваться? — в бессильной злобе — вот ведь криворукий, еще чуть-чуть и соберано бы обронил! — Хуан начинает выговаривать молодому господину в таком тоне, что бледные до сего момента скулы окрашиваются румянцем. А ведь не из стыдливых, сам кому хочешь так скажет, что сдохнуть — за честь почтешь... — Чего молчишь? Глухой? Или тупой совсем? — Да вроде не совсем, — выплевывает Рокэ и в то же мгновение получает две звонкие оплеухи. — В последний раз спрашиваю, паршивец — как ты должен раздеться? В узкой щелке, что отделяет одно лицо от другого, повисает тишина, и мнится Хуану, что вот-вот надоест соберано придуриваться. Выпрямится, снимет пылинку с рукава, показно зевнет — «скучно, проваливай, Суавес». — Медленно! — сквозь зубы цедит Рокэ, а у самого закатные кошки в глазах скачут, аж корчатся — так им крови охота. — Соображаешь, — не скрывая досады, Хуан разжимает кулак и легонько, в четверть силы, отталкивает от себя взъерошенного дора. А ведь и правда от пощечин резво соображать начал — не только удерживается на ногах, но сам, смотри-ка! без понуканий берется за дело — как было велено, не спеша. «Сами напросились, кто ж вам виноват...» — за неимением дел, Хуан наконец-то позволяет себе закинуть ногу за ногу и немного расслабиться. «Может — зря казнюсь?» — рассуждает он сам с собой, пока Рокэ терпеливо возится с завязками штанов. «Из этого мальчишки сам Леворукий дурь не выбьет, рука раньше отвалится» — не Хуан Суавес придумал, а умные люди сказали. С гордостью причем. Ну и кто их, сиятельств, разберет? Может это вроде как достоинство такое: лезешь, куда собачий хвост не лезет — значит... как его? Рыцарь. Последним (не на паркет, а на стол) со звоном падает перстень. «Тысяч сорок, поди, стоит» — Хуан невольно провожает взглядом серебряный волчок. Доскакав до самого края, он почему-то останавливается, и так и замирает на ребре. — Ловко, — похвалу молодой дор пропускает мимо ушей, зато от легкого прикосновения вздрагивает, как от попавшего в цель камня. — Что, думал, здесь тебя трогать не будут? — насмешливо фыркает кэналлиец, и протягивает выуженный из одежной кучи платок. Жестом показывает, что с ним нужно делать, и дор сам завязывает себе глаза. Ай да Хуан, хорошо придумал. На утро-то понятно, кому за весь этот балаган расхлебывать придется — насмешек не оберешься, так пусть хоть видит поменьше... — Вставай на колени и дрочи себе. Если что-то и смущает, виду дор Рокэ не подает — ловко на пол опускается, и — за дело. Даже обслюнявить пальцы забывает — так невтерпеж отделаться. — А быстрее можешь? Рокэ отвечает на подначку сухой улыбкой и продолжает гонять кулак с прежней скоростью. Красавчик. Вот только самая распрекрасная давалка с такими замашками трех дней бы не протянула... Припомнив не менее дюжины способов объяснить такому вот непонятливому его место, Хуан решает пока не искушать судьбу. Соберано хотел «чего-нибудь настоящего», но откуда же ему, птице высокого полета, знать, как оно бывает? Дурака проще с рук сбыть, чем кормить и на умного переучивать... И это если повезет... Всяко бывает... — Хватит! Исполнять команды дор, ясное дело, не приучен, да и не в этом дело — слишком занят собой. Приходится выдать уже знакомое лекарство. На этот раз Хуан бьет по лицу наотмашь, без шуток — так, чтобы всем телом на сторону повело. Дора и ведет — гибкий, как молодое дерево, упруго клонится влево, потом вправо, а когда понимает, что больше бить не будут, всего-то и делает, что прижимает ладони к щекам. Еще один подзатыльник. — Держи за спиной, раз пользоваться не умеешь. Послышалось или нет? — полу-всхлип полу-стон слетает с пересохших губ. Хуан победно потирает руки — «наигрался», но молодой господин спешит его разочаровать — не дожидаясь новых ударов, Рокэ поспешно заводит руки за спину и замирает. Только ноздри еле заметно трепещут, да хуй торчит. Нет, не отступит такой нипочем — с пеленок привык что хочет получать. Балованный... И красивый к тому же... «Сколько же за тебя, жеребец, выручить можно?» — задается крамольным вопросом Хуан (вроде о таком ему сейчас думать и положено). «Навскидку, даже если учесть уродливые шрамы, на две-три жизни хватило бы. И на четыре хватило бы, только мало б деловых нашлось — отпускать такую красоту, не попробовав...» — Ртом ты что-нибудь умеешь? Покажи. Пропустив руку под забранными в хвост волосами, Хуан обхватывает шею (даром, что тонкая, а на ощупь — камень) и резко утыкает растерявшегося дора лицом в пах. Тот, естественно, трепыхается и увиливает, но уроки даром не прошли — не сильно. И руки за спиной держит. Умница. Вот, будешь теперь знать, как оно «по-настоящему» — как с вещью, и чем дороже стоишь, тем веселее отрабатывать. — Для начала попробуй развязать ремень зубами, а я посмотрю... — Нет... Не надо...- еще пара отчаянных попыток увильнуть кончаются возвратом на исходную позицию. — Еще одно «нет», — честно предупреждает Хуан, — и я сделаю это сам, но тебе не понравится. Ну? — Не надо, не надо... — запретного слова дор послушно избегает, но все равно дергается. Не нравится ему быть смешным, вот и хитрит. Это хорошо, это обнадеживает. — Не надо, так не надо, — легко соглашается Хуан и позволяет Рокэ отстраниться. Сейчас будет последняя попытка образумить. — Дай сюда платок. Дор послушно сдергивает платок, открывая бледное, слегка осунувшееся с последних событий лицо. Прогоревший камин почти не дает света, но много ли надо опытному человеку, чтобы мысли читать? Не пламя закатное теперь в синих глазах пляшет, не ярость. Притаилось в них что-то мальчишеское, почти смешное. Не то любопытство, не то страх с любопытством пополам — «что дальше, ай, что же дальше?». Понятно всё. «Дальше — больше, погоди, только забуду, кто ты есть такой... А то света хоть и мало, а все равно перед глазами лицо соберано Алваро маячит. Вот уж кто умел посмотреть так, что мороз по коже драл и сквозь землю провалиться — мечтой было. Видел бы старый соберано сейчас, что сын любимый вытворяет... » Отогнав неприятное видение (в штанах от такого разве что опасть может, а тут уж молодой соберано недоволен будет, как ни как — развлекать себя велели) — Хуан посылает дору еще один, последний-распрепоследний испытующий взгляд, и не получив внятного ответа, окончательно машет на всё рукой. Шлюха так шлюха, шкипер так шкипер, как уговорились, так и будет... — Как звать-то тебя, бестолковка? — беззлобно, ни дать ни взять, бергер после кружки доброго пива, интересуется он, и, как и обещал, берется за ремень. Наблюдать, как меняются при этом большие, слишком красивые для мужчины, глаза забавно: только что удивленно смотрели, а вот — хлоп-хлоп черными ресничками — и насторожились, опаска появилась. Ну, еще бы — столько лет тебя не пороли, а тут нате. Неприятно, да только ты и на это особо не рассчитывай... — Опять глухим притворяться вздумал? — Рокэ. — Рокэ, Рокэ, — неспешно тянутся слова, неспешно тянется кожаная полоса между пальцев. А кое для кого и время сейчас ползет так медленно, что хоть вставай и беги. — А я — Хуан, — шутливый поклон — «вот и познакомились» — и сложенный вдвое ремень касается лица. — Ласково тебя, стало быть, Росито кличут? — Да. — Знал я одного Росито... — все так же шутливо улыбаясь, «припоминает» кэналлиец. — Красивый был, как кукла, а уж какой себе на уме — ну просто ужас. И знаешь, чем кончил? — Нет. — Очень поучительная история с парнем вышла, я тебе расскажу, — задушевнейше обещает Хуан, поигрывая ремнем. — Сначала все у Росито шло отлично. Жил себе поживал в порту Картахены, грязную посуду в кабаке таскал, клиентам налево направо улыбался. Зубки у него замечательные были: ровные, белые, как у тебя. И вот однажды... — выдержав паузу, Хуан вновь закидывает ногу на ногу, и делает так, чтобы носок сапога упирался аккурат в незащищенную промежность дора, — ... случилось несчастье. Как сейчас помню: попросил один мой приятель Росито о пустяковой услуге — отсосать. Себе и еще одному хорошему парню. Не забесплатно, заметь. А Росито давай ломаться — «нет-нет-нет, денег мне не дари, руки убери, иди куда подальше». Ну и доломался. Мой приятель — человек горячий, да гордый, понять его можно... Тишина в комнате стоит такая, что слышно, как шершавая кожа сапога трется о нежную кожу мошонки. И сердце Росито стучит часто-часто, точно у воробушка. — В общем, и денег мальчишка в тот раз не заработал, и целкой притворяться охоту подрастерял, и зубы свои расчудесные. А самое главное, стал он, ну как бы это сказать? Девчонкой, потому что без бубенчиков. Сильно не в настроении моряк был. Ты понял? — Да, — с выученной быстротой кивает Росито. — Что именно? — покачивает ногой в такт словам, интересуется Хуан. А ведь и правда, интересно. Ну-ка, ну-ка? — Что от таких тварей, как ты и твои дружки, надо держаться подальше, — на одном дыхании выдает парень, а в следующее мгновение — ну что тут еще поделаешь? — складывается пополам от боли. Хуан нетерпеливо подталкивает его коленом, принуждая выпрямиться, берет за плечо. — Ты нарочно меня расстраиваешь, Росито, или, всё-таки дурачок? Тишина. Вообще — ни звука. Смелый какой. — Руки за спину. Позаботившись о том, чтобы на этот раз Росито не мог упасть, кэналлиец наносит следующий удар, и, выждав, когда парень отстонет своё и отдышится как следует, заглядывает в глаза. Слезы есть, прежней дерзости — как ни бывало, удара ждет. Не напрасно. Хуан откидывается на спинку кресла, цепляет по больному в третий раз, и терпеливо ждет, пока дор откорчится. Ждать приходится чуть дольше, чем в первый, но зато и смотрит Росито теперь вполне сносно. — Так... — легонький шлепок ремнем, — как ты меня назвал? — Тварью. За правильный ответ и награда соответствующая — на этот раз парень кубарем отлетает к стене и в нелепой, ломаной позе затихает. — Полежи, подумай. Вдогонку летит ремень. Нимало не интересуясь — попал или нет (звона от пряжки почти не слышно — значит, все как надо) Хуан приспускает штаны и берется за себя сам. «Отлупить бы тебя по-настоящему, как следует — чтоб поумнел...» — думает он, лениво массируя наливающийся кровью член — «... да нельзя, каррьяра. Рука тяжелая — следы нехорошие останутся, на балах потом не попляшешь, на коня не сядешь...». Робкое шуршание в углу отвлекает от ручной работы, но оборачиваться Суавес не спешит — зачем? — и так ведь знает, что там увидит. Неспроста Росито с жеребцом сравнивал — глаз наметанный, не проведешь. Это с виду парень хлипкий — «бабой был бы краше» про таких говорят, а на деле по-другому всё... Взгляд на дора — ну так и есть: очухался красавец. Сейчас за стену подержится, отряхнется, встанет, и пойдет. А пока сил нет — таращится только. Куда — в потемках не разобрать, но после побоев все мужское сжаться должно было, а у этого — бодрячком, стоит почти. Значит, долго уже смотрит, и куда надо... Ну и охальник же ты, Росито... — Эй! Парень от окрика вздрагивает, подбирается весь, но испуганным все равно не выглядит. Просто ждет — что скажут. — Тряпки подбирай и вали отсюда, — презрительно бросает Хуан и отворачивается, пряча недобрую усмешку. Было время нрав этот изучить, имеется представление. Ты ему — «да», он тебе — «нет», назло, чтоб вывести. А значит — что? Теперь об заклад биться можно — как миленький прибежит и всё, что надо, сделает. У кресла Росито и правда оказывается мгновенно — будто ветром принесло, а вот обратно к двери что-то не торопится — опускается на корточки, начинает по одной притягивать к себе вещи. На Хуана при этом и так, и сяк смотрит, глазами блестит, а тот будто не замечает ничего, знай себе — рукой водит и хмурится. «Что, красавец, ждешь — уламывать тебя будут, упрашивать?» — улыбается про себя кэналлиец и чем дольше — исподволь, чтоб не сильно надеялся — наблюдает за «сборами», тем медленнее дрочит. Видит — полюбиться дору охота, вот только как сказать, чтобы еще раз по шее не получить — Росито не знает. Хуану и самому уж в соблазн — и хочется, и колется самого герцога кэналлийского поиметь. Но уговор не позволяет. Надо чтоб сам, да не просто абы что промяукал, а покорность выказал... «Ну, давай, давай, дор, соображай резвее...» Наконец, когда терпение Суавеса уже без шуток на исходе — и трахаться охота и за медлительность кое-кого проучить — Росито решается. — Я подумал... Хорошо-хорошо подумал... — а голос-то, голос как изменился! Хитрый Росито ... — Проверим? — только того и ждавший, Хуан молниеносно наматывает черные волосы на кулак и тянет на себя, но парень больше не теряется — сам, исхитрившись, ловит ртом налитую блестящую головку, всасывает. О-о-о... Под стать голосу — сладкий и шелковый Росито внутри, лучше не надо. Забывшись ненадолго, Хуан позволяет ему делать все, что вздумается, и если б не решено было заранее, что просто так этому красавчику сегодня ничего не перепадет — отстрелялся бы тотчас. А так — приходится сжать зубы, и, притушив кое-как желание, оттолкнуть прочь. — Брысь. Не нравишься. — Понравлюсь, понравлюсь, ты только позволь — и понравлюсь... — неуемный шепот в ответ и глазами блестит — разве что не обжигает. Хуану от таких уговоров становится совсем невмоготу, но гнать Росито прочь это не мешает. Все равно ж не сдастся — ластится, жмется к коленям, снизу вверх заглядывается — словно кот голодный пожрать выпрашивает. Вот ведь как горит у него! Откуда столько огня упрямого? — За слова отвечать придется, — усмехнувшись через силу, Хуан разводит руки по подлокотникам — позволяет. Росито быстренько наклоняется и начинает сосать. Истово так, с огоньком — любо дорого посмотреть на такую старательность. Суавес бы и смотрел, да некогда ему — сколько еще ждать, пока дор, неопытный да утонченный, будет возиться? Протиснув член поглубже, но не то чтобы совсем, Хуан без церемоний начинает спускать. Росито такой поворот, ясен кот, не нравится, и Хуан сначала сам отпускает страдальца — ладно уж, отдыхай, и так хорошо. Но звериное вдруг берет верх над разумным, пальцы сами сгребают чернявый затылок и давят вниз. — Чего замер? Глотай. Росито пытается увильнуть, отфыркивается — нежный какой, посмотрите-ка — но, получив увесистый подзатыльник, делает, что велено и даже больше — покорно довылизывает остатки отовсюду, где они есть. — Вот-вот, молодец, быстро учишься...— не скупится на похвалу Хуан. Ощущения приятные, чего уж там. — А-а-ах! — Росито вдруг всем телом прогибается под оглаживающей ладонью, и... — Вот те на. И когда только успел до себя добраться? Спрашивать не с кого — вцепившись в подлокотник так, что костяшки в темноте белеют, дор кончает долго и со вкусом — со всхлипами, стонами и всем, что причитается. Проследив взглядом, куда именно вздумалось ему выливаться, Хуан нервно усмехается. Позволил бы он какой-нибудь прошмандовке сапоги хорошие портить, ага, конечно. Сообщить об том дору, или наигрались уже? — Что-то я не понял... — ухватив пальцами одной руки за подбородок, а другой — за плечо, Хуан резко наклоняет ничего не понимающего парня вниз, и, дав вволю полюбоваться на учиненное безобразие, отпускает. — ... мне вот это нравиться должно? Ты серьезно? Отвечать Росито не отвечает, но растерянность его так быстро сменяется чем-то злым и темным, что становится не по себе. Не изучи в свое время Хуан это лицо со всем тщанием — подумал бы, что пора деревянную рубашку примерять. «Ну, что, что? Хватит? Остановиться пора?» Ждать ответа на молчаливый вопрос приходится не долго. Заправляет Росито эдак застенчиво за ухо выбившуюся прядь и глаза смущенно опускает. Куда чего делось? — только что чуть взглядом не пришиб, а вот уже смирный-смирный, дышать лишний раз робеет, ну чисто олененок. Или тварь закатная? — Простите, — одними губами произносит, но кто-кто, а бывший шкипер на слух никогда не жаловался: приказ это такой, «продолжай». Была бы честь предложена... — Мне за пазуху твои извинения засунуть или тебе... куда-нибудь? — ехидно интересуется Хуан, и даже надавить не успевает — обреченно сглотнув, парень сам принимается за дело. Понятливый. — Что ж я раньше-то тебя так не поставил? — размышляет Суавес, с легким удивлением ощущая, как снова начинает разгораться между ног. Потихоньку пока, но рукой себе помогать, как раньше, точно не придется. Зачем оно, если можно глаза опустить, а там — талия — чуть ли не в обхват, крутым поворотом в бедро, а дальше и в круглую, нахально оттопыренную задницу переходит. А уж лопатки-то, лопатки как ходуном ходят — загляденье. Старается мальчик, работает... И ты над ним поработаешь — с удовольствием, а не потому, что так надо. Без лишней грубости — хватит на сегодня, и так умный стал — ладонями пройтись, огладить, потискать, чтоб дрожать начал (а ведь начнет — кожа белая, значит нежная, все чувствует), спиной развернуть... — Тщательнее, тщательнее полируй, — отпустив очередной издевательский комментарий — тщательнее уж некуда, но так веселее — Хуан вдруг ловит себя на том, что наконец-то понял... От догадки становится жарко, будто в Закат угодил, но желание оттрахать занятого грязной работой Росито, как ни странно, меньше не становится. А ведь должно бы... Ну, как так? Тело — ладное, кровь — благородная, денег — завались, летай — не хочу. И чего такому ворону не хватает? — чтоб к земле его прижимали. Сколько подле него находился, столько и мучился Хуан этим вопросом — за каким хреном так разно и глупо чудить надо? Пусть не его это, слуги простого, дело, но ведь интересно же! Ничего не поделаешь — привык Хуан Суавес головой думать, без этого и на хорошую службу бы не угодил. И вот дошло. На свежие шрамы попристальнее посмотрел, свои припомнил (не так отвратно, не в спину били, а все тоже плохо), и понял. Трех лет не прошло... Дурак ты, прости небо, дурак ты, парень... Вино пить, чтоб на душе горько не было — не помогает, решил касеру с ведьмовкой мешать... И что, легче становится? Ну-ну. И остановить-то тебя некому... — Довольно. Росито сообразить не успел, как оказался на ногах и задом к Хуану повернутый. А если и сообразил, то дальше точно не понял. Ждал, что возьмут сразу — так и дернулся весь, когда твердый член задом почувствовал. А вот нет тебе, подождешь. — Тише, тише, не горит, — врет Хуан, и, отстраняется. Гореть-то у него горит, еще как, но прежде чем брать и отдать можно — не убудет. Начинает он оглаживать с шеи, потом спину, поджарый зад — оповаживает раздерганного жеребца, с обстоятельностью, так чтоб подвоха не ждал. Поняв, что добился своего — по дыханию ровному, по вольной позе, запускает руку промеж стройных бедер. Мягкий мешочек удобно ложится в ладонь; найдя шов, Хуан водит по нему пальцем, иногда мягко сжимая всё целиком и так же отпуская, и так пока не начинает дор тихо постанывать и подаваться назад. Наконец, просунув руку повыше, Хуан обнаруживает то, на что и не рассчитывал. — Течешь, как сучка, — комментирует он находку, и, придержав за талию, упирает член между ягодиц. У самого уже давно стоит не хуже, чем у Росито, с той лишь разницей, что по яйцам никто не оглаживал — от одного вида расставившегося, готового отдаться мальчишки всё обрадовалось. Бывает. — Давно в жопу имелся? Сейчас скажи, потом поздно будет, — севшим от предвкушения голосом спрашивает Хуан. Росио оборачивается, насколько поза позволяет, и награждает за терпение и труды шалой улыбкой. — Давно-давно, рэй. Хуан аж сглатывает — так сладко мурлычет, зараза, будто по натянутой струне мягкой тряпочкой ведет. Дальше — больше: он и член-то толком смочить не успевает, как этот совсем уж страх и совесть потерял — бедрами поводит, спину выгибает, и томно так, с сожалением: — Уж и забыл, как это бывает, не напомните, а? Да со всем же нашим удовольствием, дор! — надавив так, что стена бы поддалась, Хуан вводит как есть, насухую, и, наплевав на трепыхания и стоны — домурлыкался? терпи — начинает сношать зарвавшегося дора рывками. Самому больно, ну, да и что с того? — лишь бы дергался не сильно, а там само растянется. Или помочь? С большим трудом застав себя остановиться, кладет по белой что твой снег заднице несколько звонких шлепков: — Ослабь. Росито шипит в ответ что-то наглое, но глубже впускает. Хорошо. Хуан возобновляет движения — чем они сильнее и резче, тем громче дор молит его не остановливаться, и дрожит при этом от боли, и снова поджимается, заставляя скрипеть зубами — и так узкий, а тут уж совсем... Ну давай, давай, или привыкай, или заткнись уже... Не хочет, каррьяра! — Хватит ныть! — С чего бы это! — обиженно шипит Росито и вдруг как по заказу — затыкается, резко вбирая воздух сквозь зубы. — Еще, пор фавор, вот так... о, да... Что там такое ему заделось? — Хуану сначала искренне плевать, но когда парень начинает под ним выгибаться как бешенный и подмахивать, так что яйца впечатываются в поджарый зад, немного смягчается, пытается подыскивать — как еще нравится. Кончается тем, что без того податливое тело начинает отзываться ему вдвойне — горячо и похотливо — кошкам на зависть, и норовит насадиться глубже, хотя дальше некуда давно. — Да, да! И вот так, ооо... Глубже... Вот так... От пустых стенаний дор Росито плавненько переходит к приказам, не забывая в промежутках сладко мурлыкать о том, как ему хорошо. Хуану уже плевать, его самого несет, как корабль без рулевого. В конце концов доходит до того, что свободной рукой, как бабе, выкручивает Росито набухший сосок. Парень в ответ дрожит всем телом, благодарно льнет и просит еще. Кожа у него понятное дело — мокрая от пота, но пахнет одуряюще хорошо, и чувствовать её сквозь рубашку почему-то не противно — приятно. Так что позволяет Хуан и прижиматься, и ласку повторяет, и сам что-то еще придумывает, понимая, что осталось совсем недолго. Скользя ладонью по твердым соскам, до последнего вбиваясь в растянутый, но все равно узкий зад, кончает — тяжко вздыхая, но, как и пристало мужчине — без нытья, а ругаться сквозь зубы начинает уже потом. Случайно опускает руку вниз и брезгливо отдергивает: дор-то его — ну кто бы сомневался? — не отстал, и как всегда — не туда. Пропало кресло, с концами — вычистить теперь и выбросить...

~

Видок у дора тот еще, да он и сам знает — зеркало напротив. Поглядитесь, поглядитесь — может в другой раз и не захочется дурака валять. Что морщитесь? Голова болит? Или другое чего? — Каррьяра... Чувствую себя воротами павшей Кабителы... Да ну??? А хотелось розой из Рассветных садов? На утро-то, таким бутоном в росе благоухать — как здорово... — Эй, Хуан... — Да, соберано? — Брось ты это кресло к кошкам, мной обеспокойся! — Только о вас и пекусь, дор Рокэ. Увидит кто... — Что ты несешь, как не в своем уме... Воды принеси. — Да вон же, дор Рокэ, стакан... — Ну, тряпок каких-нибудь принеси! Да что с тобой такое? Я пил, или ты? — Вы. — Лицо попроще сделай. И полезное что-нибудь. По-настоящему полезное, а не кресло это в сороковой раз обихаживай! — Как скажете, дор, как скажете...