«Я тебя похоронила Поздно ночью за рекою. Ветер плакал и смеялся, Обезумевший от горя».
Мрачное небо безучастно проплывает над головой корчащегося в судорогах хрупкого тела, оно уходит вдаль, не оглядываясь на ужас, боль и крики позади. Занимается рассвет, пока леденящий ветер треплет мокрые волосы и одежду, морозит кончики пальцев, вцепившихся в нечто уже несущественное и пустое, что ещё день назад могло греть, было не застоявшимся смрадным фактом, а чем-то большим, чем абсолютное всё. В волосах этой пустоты, сотканной из холодного отсутствия и безучастности, запутались комки грязи и ила. Дождевой червь копает себе проход обратно в землю. Хрупкое тело трясёт на ветру; звуки тошноты и слёз разрывают мертвенную тишину, от этой скорби любое самое дикое животное рвануло бы прочь. И Луна смотрела, смотрели и звёзды – свидетели трагедии, смеялась Река, просыпающееся Солнце уничтожало надежду. В этот момент ей хотелось уничтожить весь мир, так же, как этот мир уничтожил Её, а затем и самой умереть, затухнуть, как вдавленный в пепельницу окурок: чтобы жить дальше нужны силы, в ней осталась только пустота; и всё бы так просто, да только она уже умерла, тогда, когда глаза нашли прибившееся к берегу тело, обнажённое и истерзанное, слишком мёртвое и пустое. В тот самый момент, когда от ужаса замерло сердце, и пряди прорезались серебром на висках. Буквально за секунду до того, как жуткий раздирающий крик поднял ввысь стаю ворон. Кровь с живота, с лица, с волос и из-под ногтей уже вымыла вода, вместе с жизнью и болью, на грани серой морали. Следы ботинок глубоко втоптаны в грязь, но и их вода размыла. Река текла мимо, журча и переливаясь цветами рассвета, так наплевательски плескаясь о берег, размывала память и события. Дрожащими руками, безустанно проливая тёплые слёзы, она укрывает мёртвую своей рубашкой, скрывая от глаз следы убийства.Проснулись чайки, взмыли в воздух, чувствуя добычу.
Ещё день она копала ей могилу, обезумев, голыми руками, ковыряя дыру в земле палками, камнями, сдирая ногти до мяса, она вгрызалась и вгрызалась в землю, снова и снова, пока не начало темнеть, пока безумие полностью не заволокло её взгляд. Мух в эту пору года уже не было, но ей постоянно казалось, что над трупом что-то жужжит, что-то и над ней самой жужжало, прямо у самого уха. Она не размякла в воде: не успела, - но её мышцы были несгибаемы, тащить было тяжело. И пока она твёрдым усилием воли тащила труп к яме, чёрные мысли втекали всё глубже в воспалённое сознание. Они часто ссорились, и в тот злополучный день они ругались снова, когда хлопнула дверь, девушка подумала, что ничего страшного не случится, но прождав столько, что терпеть было невыносимо, она вдруг поняла, осознала на уровне шестого чувства, что ничего страшного не случится, потому что и случаться уже нечему. И всё оборвалось. Небо нависало над ними, словно чёрным дымом укрылось тучами, стонал ветер, а Луна сверлила взглядом её грязную спину, осуждающе выглядывая через щели в облаках. Ведь это она виновата, она сама во всём виновата. И если бы не посуда, носки, распределение обязанностей, нежелание идти в магазин – бытовые проблемы на уровне дна, возможно, всё было бы хорошо, и они сейчас вместе бы катили тележку по супермаркету. Ведь в простой жизни с грязной посудой в раковине редко бывают мысли о смерти, мысли о том, что, может, машина, может отморозок с разбитой бутылкой в руке – кто-то или что-то может нарушить иллюзию контроля существования. И вот куда привела её эта иллюзия, замыленность сознания, привычка упрощать – на дно ямы, где они вместе и порознь одновременно. Рябина в испачканных грязью и слипшихся рыжих волосах и засохшие цветы в руках, сложенных на животе, только глаза куда-то ещё смотрят. И она тоже посмотрела вверх. А сверху была только Луна, круглая и печальная, она ненавидела её за преступление, которое она совершила. «Но она же всё видела!» - пронеслось в голове, а затем стало совсем тихо; внутренний голос теперь тоже не отзывался. Девушка повернулась набок, в последний раз посмотрела на замыленные пустые глаза, по щеке скатилась слеза. В последний раз она положила ей голову на плечо, в последний раз коснулась пальцами её губ, в последний раз обняла. Ветер что-то кричал вдали, поднимая ворон с ивовых ветвей, кажется, он прощался. Деревья шелестели так тихо и приятно. Облака заволокли небо плотней, и стало темно. Сердце разорвалось. И в этот миг все исчезли. Через неделю в газетах напечатали статью об ужасном убийстве на берегу реки N. Их нашли только через четыре дня случайные прохожие. Полицейские быстро завернули дело: в кармане одной из девушек нашли нож, а на рубашке кровью выведенное признание в убийстве. Копать дальше казалось бессмысленным, возиться с полежавшими трупами – тоже, и они закрыли дело за отсутствием состава преступления. Никому не было дела до тела «убийцы». Её закопали за чертой города, без крестов и надгробий. И одинокий горбик так и стоял там десять лет, пока не открылись новые обстоятельства дела. Но это уже было не важно никому.