Худшее во мне

Ревность была отвратительным, извращённым чувством, и её наличие говорило о неполноценности того, что Эрон испытывал (или говорил себе, что испытывал) по отношению к Грею. Любовь не могла быть такой — страшной, злобной, полной горечи и сомнений. Любовь не должна быть такой. Эрон не знал, как любовь выглядит на самом деле, но его собственные ощущения мало напоминали нечто светлое и возвышенное, упоминаемое в произведениях массовой культуры. Всё внутри будто охватывало огнём, когда Эрон видел Грея, касался Грея, целовал Грея, обнимал Грея. Эрон постоянно напоминал себе, что Грей принадлежит только ему и что даже смерть не сможет разлучить их, но это была ложь. Сладкая, с привкусом несбыточных надежд и попыток остановить хрупкий мирок от разрушения. Но куски всё продолжали и продолжали откалываться, оставляя Эрона с пустотой внутри и неутолимой жаждой. Вскоре Эрону стало мало. Мало редких, непостоянных встреч, мало поцелуев украдкой, мало задыхающегося шёпота и тихих стонов, мало прикосновений, взглядов, эмоций, которые Грей ему дарил каждый раз, когда находил очередной повод сбежать из дома. Грея было мало, но в то же время так много, что Эрон в какой-то момент перестал считать взломанные камеры и удачные снимки. Принимаясь за работу, Грей как будто менялся, становился искренним и сосредоточенным; он был по-настоящему влюблён в то, что делал, и Эрону это нравилось. Эрону нравилась каждая деталь, обнаруженная им в Грее случайно или намеренно. Эрону нравилась улыбка Грея, губы Грея, голос Грея, руки Грея, смех Грея, крепкие мышцы и сила, с которой он вжимал Эрона в кровать. В этом было что-то необыкновенное, что-то прекрасное и непостижимое — что-то, чему Эрон не находил названия. Что-то, чему не было названия, потому что Эрон старательно отпихивал это вглубь сознания, понимая, что однажды любой идиллии придёт конец. Пожалуй, Эрон всё-таки любил Грея. (И так же сильно ненавидел себя за это.)