cuarteto infernal

— Лука, подожди… — Серхио чувствует запах алкоголя из чужих губ. Длинные пальцы пытаются пробраться под рубашку, от катающегося внутри желудка алкоголя немного ведёт, он не успевает за движением человека рядом, поднимает взгляд. Ракитич смотрит на них, отражение зелёных глаз в прямоугольном зеркале бьёт куда-то в шею, хорват сжимает пальцами руль, резко поворачивая на знакомую дорогу, ведущую в никуда. Свет фонарей знаком им четверым, ёбаный квартет без музыкантов и людей, не принадлежащих высокому искусству. Квартет, объятый дымом и тяжёлым воздухом, спирающим горло. Серхио не может сопротивляться, отчаянно хочет вжаться спиной в спинку сидения, но не выходит. Модрич дышит ему в шею, пальцами сжимает правый бок под лёгкой рубашкой, потому что на улице лето. Тепло. Ветер врывается в салон бешеным потоком, оглаживает лицо Жерара, сидящего рядом с водителем. Ракитич следит за дорогой, правда, не так внимательно, как хотелось бы, потому что скорость около ста пятидесяти, закладывает уши. Лука касается губами его кожи, ластится, словно кот, на которого очень давно никто не обращал внимания, потому что прошла неделя. Ровно неделя с того момента, как они последний раз виделись вчетвером. Вместе. Иван давит на педаль газа сильнее, гонится за смертью, пролетая на красный, увидев в зеркале соприкосновение чужих губ. Одни из них родные, искусанные обычно в кровь от волнения перед матчем. Пике дремлет рядом, будто ничего не видит и не слышит. Шумные вдохи врываются в салон вместе с ветром, оттесняют его к толстой крыше, Модрич всё-таки добирается пальцами до желанной кожи и тонет во влажном поцелуе, простонав от пальцев между своих ног. Ракитич продолжает играть в гонки со смертью, опаздывает жить, смотрит своими блядскими зелёными глазами прямо в глаза Рамоса. Привычный взгляд, собственнический, стирающийся после, потому что осталось немного. Около десяти минут. Скорость закладывает уши и мозг, серое вещество, если таковое вообще у них имеется — бурлит, хотя Модрич не знает, какой оно консистенции, в крови что получше, сильнее, резче. Он стонет в чужой рот, сталкиваясь с испанцем языком. Жерар открывает глаза, смотрит за мелькающими чёрными деревьями, объятыми жёлтым светом. Дома сменяются домами, магазины уличными ларьками, люди пустотой. Это самый отдалённый район Мадрида, узнай кто-нибудь, что они приезжают сюда — будет конец света. Грёбаный апокалипсис на руинах карьеры, построенной упорным трудом, собственными силами. Будет конец всему. Но раз в неделю можно, несколько часов, чтобы добраться на самолёте каталонцам. Несколько часов, чтобы собраться с мыслями и начать соображать, несколько минут, чтобы растерять все мысли. Иван крутит руль вправо, Лука вжимает Серхио в твёрдую дверь, дышит через раз, пытаясь сохранить остатки разума. Немного потерпеть и они на месте. В испанских руинах, на которых построены наполовину развалившиеся дома. Здесь нет места элите, звёздам футбола, тут ночью ходят только наркоманы, преступники и насильники, а днём бегают дети в оборванной одежде, потому что это край испанской земли — чистилище. Оно всё серое, в пепле и кусках бетона. Ракитич резко давит на педаль тормоза, останавливаясь около знакомого дома. Два этажа, второй не используется уже много лет, а ключ у Серхио появился непонятно откуда, непонятно когда. Здесь всё пахнет смертью. Забор, ломанный в разных местах, земля под ногами, затвердевшая от чужой крови и размокающая при дожде, здесь оконные рамы в трещинах и с побитыми стёклами. Здесь всё кричит о том, что эта часть испанской земли уже давно умерла. Они умирают вместе с ней. Каждую неделю в один и тот же день соприкасаются друг с другом, являясь частями разных Вселенных. Квартет, дважды два — четыре, она нарисована на спине Рамоса, Лука помнит, когда его вытаскивают насильно из машины, Иван дёргает его на себя, как тряпичную куклу, у которой нет костей. Мозг растворяется в тихих вздохах и прикосновениях знакомых рук. Игрок Барселоны — извечное солнце, улыбающийся мужчина с зелёными глазами, смотрит только здесь темнотой, обхватывает запястья цепями, отпуская их только в руки, замаранные блядской краской, которую ненавидит. Небольшая прихожая с накренившимся потолком и разломанными стенами, Серхио вжимает Жерара в неё, рычит от разницы в их росте, мысленно кончая от того, какое тело под его руками худое. Это слишком для полупьяного мозга, но охуенно хорошо для тела, Пике хватает его за шею, и Рамос задыхается, подчиняется. Матрасные пружины скрипят, он поворачивает голову в сторону, испанец мажет по его щетинистой щеке губами. Ракитич прижимает Модрича к матрасу, смотрит тёмным взглядом, не понимая, чего ему больше хочется. Сейчас комната не заполнена дымом, как обычно. Заделанные досками окна пропускают сквозняк, свистят, Иван поворачивает голову, увидев рядом упавших испанцев. Хорваты и испанцы, охуенный, блядь, квартет. — Надо перекурить, — хрипит Рамос в пухлые губы Жерара над собой, тот, укутанный запахом дорогого виски улыбается ему. Иван решает подождать, совсем немного, сползает со своего маленького капитана, двигаясь выше и притягивая Модрича к себе. Они ровняются, вчетвером, Лука смотрит на косяк с марихуаной. Как обычно и традиционно, дым сразу же касается носа, щекочет ноздри. Пике ложится на спину, вытягивает руку в сторону, тут же почувствовав тяжесть на сгибе. Серхио затягивается, глубоко, пропускает через лёгкие отраву, мчится к беспамятству, как Иван несколько минут назад к смерти. Чувствует спустя пару минут ногу, заброшенную на бёдра. Модрич устраивается поудобнее, стонет от пальцев в своих волосах. Ракитич сжимает их, гладит кожу головы, снова сжимает, контраст эмоций, пока мозг затуманивается вместе с дымом, целующим потолок. Здесь обшарпанная штукатурка на стенах, запах извёстки и нежити, которой являются они сами. Их резкий парфюм смешивается в один запах, слишком горько-сладкий, чтобы выловить в нём отдельные ноты. Лука вздрагивает, горячие пальцы касаются внутренней стороны бедра, выворачивается, опустив голову на живот Ракитича, тот смотрит в потолок, а потом поворачивает голову. Всё не то. Пике поворачивает голову к хорвату, сталкиваясь с товарищем по команде взглядом. Они носят одну форму, сине-гранатовые цвета мелькают перед глазами, Иван немного поворачивается, поддерживает голову Модрича, склоняя голову к Серхио. Дым влетает в глотку, стукается с нёбом и проникает глубже, ниже, ползёт дремотой по венам. Краски мелькают, пару секунд, понемногу образуют смазанное пятно перед глазами, достаточное для того, чтобы разглядеть, как рука капитана сливочных сжимает в пальцах острое колено, Лука поддаётся ближе, Ракитич опирается на локоть, подставив ладонь под щёку, дёргает хорвата на себя. Препятствие в виде руки на животе заставляет рычать и недовольно хмуриться. Обычно спокойный, сосредоточенный на игре десятый номер сейчас немного двоится перед глазами, Ракитич понимает, что очередной бычок тушится о матрас, делает дырку в пошарканной ткани, пружины скрипят, когда Жерар зеркалит его положение, опирается щекой на руку. Затяжки хватает, чтобы нестись наперегонки со смертью вновь, сталкиваясь зубами с испанцем. Пике колется своей блядской бородой, Иван может повторять тысячу раз, чтобы он сбрил её, но его посылают в прекрасное путешествие нахуй, даже находясь в полудрёме от дыма внутри. — Иди сюда, — Рамос сдвигается в бок, цепляется длинными пальцами за худое плечо и вдыхает странный запах шампуня. От Луки пахнет авокадо… персиком… гранатом? Не похуй ли? Сознание тихо потешается над ним, а Ракитич тем временем седлает крепкие бёдра, наклоняясь к Жерару. Они переворачиваются, меняются местами. Небо сталкивается с землёй, в сотый или тысячный раз, дым оседает на пол, ветер свистит в окнах и напоминает, что они находятся в чистилище. Их личном. Здесь нет никого, только пустые души, скитающиеся по серому миру в одиночку. Здесь нет бетонных джунглей, здесь всё старое, потрёпанное, как сучья жизнь, с которой они играют в какую-то мегауебанскую игру — поймай меня, если сможешь. Ты сможешь поймать меня на горяченьком? Раскрутить вертел так, чтобы кожа слезала с мяса, горела чёрным? Ты сможешь сказать всему миру о том, что я делаю? Что я мотаюсь каждую неделю в ебучий Мадрид, чтобы на несколько часов забыться в объятьях любимого человека и того, с кем играю и провожу время на тренировках почти каждый день? Ты сможешь закричать миру о том, что мы делаем? Белая пыль сыпется с потолка, оседает на плечах, вот-вот и крыша обвалится, прямо на них, закрывая своим деревянным полотном и убивая в лёгких последний вздох. Здесь всё может закончиться через секунду, но начинается с каждым вдохом больше, потому что Лука умеет стонать, несвойственно хриплый голос для маленького капитана в испанские губы. Иван смотрит на мужчин перед собой, чувствует губы на своей шее и прикрывает зелёные глаза, Жерар сжимает пальцами его задницу, и в этом положении — он подчиняется. Как Серхио подчиняется Пике, доминируя где-то на подсознательном уровне, когда втрахивает защитника Барселоны в скрипучий ебливый матрас, который впору выкинуть. Но кроме него тут только стол без одной ноги, шкаф с отвалившейся дверью и окна, которые сосутся с ветром. Ветер тоже та ещё тварь, отвлекает постоянно, режется о разбитое стекло. Дыханием ползёт по полу, врываясь с новым вдохом в лёгкие, разгоняя дым, необходимый для бо́льшей атмосферы. Нет, конечно же, для атмосферы здесь есть они — пьяные, уставшие и заебавшиеся, два финалиста Чемпионата Мира, на которых смотришь и думаешь какие милые заи, потискать их, обнять и погладить по светлой голове, в которой ебучих мыслей столько, что впору сдохнуть. Лука утыкается носом в горячую кожу на шее испанца, выгибается под сильными руками и задыхается, вместе с ним переворачиваются, чтобы он мог быть ближе к тому, кто смотрит на него сейчас, тянется. Пике цепляется за длинные родные пальцы своими, сжимает руку Серхио в своей ладони, Иван хватает Модрича за волосы, притягивает ещё ближе, сталкивается с ним ртом. Порево, групповуха, ебантизм — искусство, пропитанное запахом извёстки, марихуаны и смехом, ударяющим по горлу. Рамос касается губами выпирающих шейных позвонков. Лука такой же худой, как и Жерар, только меньше, компактнее, очень тощий, чтобы можно было до беспамятства любить это тело. Ракитич любит, каждый участок худого тела, пропитанный запахом дыма и дремоты, наползающей на глаза. Они делятся теплом между друг другом, не знают, сколько это продолжается, и тонут в темноте. Пике хватает хорвата за подбородок, возвращает всё внимание Ивана к себе, потому что ещё рано, они не закончили их главную часть. Здесь нет ангелов или демонов, но у Жерара блядски голубые глаза, сравнимы только с небом, а Лука сам по себе похож на небесное божество, чернеющее под прикосновениями чёрных крыльев. Ангелы и демоны, как они есть, не показывающие конченный характер нигде, кроме помещения с обваливающимся потолком. Их личное чистилище, в которое есть доступ только им. Доступ к горячей или тёплой коже, к звону пряжек на ремнях, их хочется сжечь к хуям, потому что мешают. Мешать ведь ничего не должно, ни здесь, ни в этом мире, скованном в комнатной коробке со свистящим ветром. Здесь нет никого, кроме них. Мёртвая Вселенная, стонущая вместе с Модричем, потому что Рамос после скуренного косяка очень грубый, резкий. Длинные пальцы сжимают его член, рот наполняется слюной, губы делятся ей с губами Ракитича, потому что по другую сторону матраса всё происходит наоборот — ангел ломает собой демона. Иван стонет в любимые губы. Они любят друг друга по отдельности, хорватская и испанская любовь, соприкасающаяся только здесь, будто на стыке двух миров, о которых никто не напишет книги, потому что они живые люди — звёзды, сияющие на поле ярким светом и улыбками. Милые лица, милые рукопожатия, милые слова. Тряпка проходится по запотевшему стеклу, демонстрируя закрытым глазам то, чего никто не видит. Никто не видит дыма и темноты, никто не слышит шумных вздохов, когда они меняются, уже расстраханный Лука прижимается к оттраханному Ракитичу, потому что Пике не может по-другому, он может склонить голову только перед Рамосом, заставляя Серхио вставать на колени каждый грёбаный раз. Теоретически конечно, потому что обычно Жерар встаёт на колени, упирается в грязный пол коленными чашечками и улыбается. Небеса взрываются у него в глазах, искрятся, когда его капитан — единственный и неповторимый, вжимает его в грязный матрас своим телом. Гигиена, приличия, совесть — три вещи, остающиеся на улице, не пускающий их сюда дым обнимает адскую четвёрку. Иван наклоняется над Лукой, смотрит долго, приподняв ладонь, когда под неё забираются длинные, такие же как у Рамоса пальцы. Жерар стонет тихо, едва слышно, будто боится, что кто-то услышит, придёт, раскроет их маленькую тайну. Ракитич чувствует боль в костях, но не обращает внимания, зелёные глаза наливаются темнотой, снова, будто в старых фильмах, с хуёвым качеством и актёрами, не заслуживающими Оскара. Только Золотую Малину за самые уебанские роли в этой жизни, потому что быть популярными футболистами и делать такое — для самых отбитых. Но никто не говорил никогда, что они нормальные. Они тоже живые люди, в кожаной обёртке, истекающей кровью при малейшем порезе, с оголёнными эмоциями, когда жизнь поворачивается жопой, крутит ей и напевает стрёмную песенку о счастье. Их счастье заключено в замке хорватско-испанских рук. Недолгое, один раз в неделю в кромешной тьме, где никто не увидит. Где можно только чувствовать и… либо бежать, либо наслаждаться. Разумеется, они выбирают второе, потому что жизнью нужно наслаждаться. Полностью и до предела, педалью газа в пол и ветром в ушах, когда на заднем сидении машины твой человек прикасается к тому, кого ты раньше ненавидел, потому что клубы разные, города разные, а они так далеко друг от друга. Но жизнь меняется, люди немного, а отношения между ними может переебать так, что ты не встанешь. Но они встают, после каждого падения и поражения, встают. Дышат спёртым воздухом, защищая ворота, забивая, атакуя. Живут в бешеном ритме, которого не существует здесь. Не существует ничего вокруг, пока Рамос втрахивает худое тело в блядский матрас, дышит родным полусладким запахом, по́том, дыханием. Он дышит Жераром, прижимается губами к уголку пухлых губ, чувствует колючую отросшую щетину, иногда матерится, иногда забивает, потому что это — не важно. Пике цепляется пальцами за его плечи, невозможностью стонать во весь голос, закладывая уши, поддаётся ближе, резче, сильнее. Дышит взглядом тёмных глаз, лишь раз поворачивая голову. Не существует ничего вокруг, пока Луку тащит вперёд сознание, вбивая его на всей скорости во взгляд зелёных глаз, темнеющих и ярких даже в темноте. Кого ебут проблемы, слова, крики, когда обычно спокойный и улыбчивый котик, расписывающийся на футболках фанатов, превращается в тигра, набрасываясь, срывая с тебя кожу. Иван сдирает её губами, зубами, раздирает нутро пальцами, позволяя Модричу оказаться сверху. Не существует ничего вокруг, пока Иван сжимает пальцы Жерара в своих, тихо стонет и цепляется ладонью свободной руки за родные бёдра. Скрип режет спину. Серхио жмурится и стонет так, будто это его трахают сейчас, во все дыры, проникая в тело копьями. Пике сжимает его своими ногами, елозит, подмахивает бёдрами. Дым растворяется, стирается ебучим ветром, больше не стоит стеной на отсветах из заколоченных окон. Дышать хочется невыносимо, жить хочется ещё больше. Будь тут свет, они смешались бы в одно пятно, краской расползаясь по деревянному полу со сгнившими досками. Ракитич дышит в любимые губы, самые любимые на этой блядской земле, не может остановиться, бежит наперегонки со смертью всю жизнь, оставаясь ласковым солнечным котиком, под шерстью которого сидит демон, сейчас ломающий крылья своему ангелу. Серхио рычит в знакомые губы тихо, прижимает Жерара за плечи к грязной ткани, не обращает внимание на то, что они могут подхватить что-нибудь. Бабло есть — вылечатся, своим блядским квартетом придут лечить какой-нибудь сифилис, разводя руками. Ну, с кем не бывает. Так получилось, вышло. Пике тихо стонет, цепляется пальцами за ворот тонкой футболки и сжимает слишком сильно, разрывая ткань. Рамос смеётся, громко, вибрацией по тонким, едва стоящим стенам. Становится слишком хорошо, чтобы останавливаться, тормозить, замирать. Жизнь — одна, а может быть… несколько? Как у кошек? Но лучше попробовать всё сейчас, чем потом вспоминать, что ты делал в прошлой. Серхио даёт себе самое важное задание в жизни — запомнить. В последующих жизнях то, что происходило здесь. Запомнить худое любимое тело, запомнить глаза цвета неба, в которых он тонет каждый чёртов раз; запомнить выпирающие лопатки и отросшие мягкие волосы, коньячного цвета глаза со спокойным взглядом; запомнить зелёный цвет горящих в темноте глаз. Они адский квартет, демоны, запачкавшие своих ангелов, и люди, которые точно не попадут в ТОП-10 нуждающихся в Рае. Он лучше полезет в Ад, в котлы там или пустошь, чтобы встретить тех, кто вдыхает в него жизнь вместе с блядским косяком, от которого он не может оторваться. Никто из них не может оторваться. Ракитич несётся наперегонки со смертью, играясь и показывая зубы. Серхио втягивает дым, пропускает его через лёгкие, выдыхает. Лука прикрывает глаза, позволяя пачкать свои крылья темнотой. Пике склоняет голову, подчиняясь тому, с кем будет падать вместе. Квартет сумасшедших людей, оставляющих свою жизнь за чистилищем, где ходят умершие пустые души. Может быть, ещё не всё потеряно. Они четверо в этом очень сомневаются.