Соль и раны

Марсель посвящал ей стихи. Много стихов. Она сжигала стопки исписанных красивым почерком листов, и не отважилась посягнуть лишь на сонет о розе. Полупрозрачный лист трепещет в тонких пальцах. Она стоит у окна, лицом к заре, спиной ко всему миру, и жадно вчитывается в строки, заключившие в себя так много. Слишком много. Её жизнь, его смерть. Рождение... Я видел, как из моря вдалеке Светило поднималось, озаряя Морской простор от края и до края И золотом сверкая на песке. Порыв злого ветра выхватывает послание и, наигравшись, швыряет куда-то ввысь, к облакам. Франческа безвольно тянет руки, словно молит вернуть ей украденное счастье, из губ рвется тихий, едва различимый стон. Отчего равнодушный Анэм не заберет и её тоже? Или богам угодны лишь жизни мужчин? Её любимых мужчин... Горячие слезы текут по щекам, и ветер сушит их, оставляя ей лишь соль. Соль и раны, которые не залечить. Я видел, как на утреннем цветке Роса играла — россыпь золотая, И роза, словно изнутри пылая, Рождалась на колючем стебельке. Осеннее солнце ярко и холодно сияло в то утро. «Предвещает удачу!» — Марсель смеялся, и его улыбка была если не ярче солнца, то теплее. Франческа была бледна. Женщина не имеет права присутствовать при дуэли, тем более такой. Но её муж, граф Лэкдеми, маршал Юга, напротив, приветствовал странное желание. Хотел наказать за измену? Напугать? Марсель не боялся. Судачили, будто Ворон перед исчезновением передал своему офицеру некий секрет дуэльного дела — удар, который разит любого. Франческа не верила сплетням, но верила своему сердцу. Сердце болело. Когда Эмиль взмахом окровавленной шпаги позволил ей подойти к безжизненному телу, всё, что было в ней живого, сжималось от боли, но в глубине души Франческа давно окаменела, превратилась в мраморный памятник собственной юности. Ей удалось удержаться от демонстрации чувств. Только губы тихо повторяли строки сонета: «И роза, словно изнутри пылая, рождалась на колючем стебельке». Рана, зияющая в горле Валме, пылала алым. Франческа молча рассматривала его лицо и вдруг, повинуясь странному порыву, бросилась на колени и приложила палец к ране. Ввела его между краев остывающей плоти, медленно вынула и, поднеся к губам, облизнула. Кровь, как и слезы, горчила солью. И видел я, с весенним встав рассветом, Как склон травою первою пророс И как вокруг листва зазеленела. Три зимних месяца она проводит взаперти и одиночестве. Граф покинул её, назначив содержание. Деньги — пустое. Всё, что осталось — письмо, адресованное «той, что меня не простит». Она простила. Она расцвела, простив. Она поверила, что Марсель был в ссоре с музой и лишь в её обществе обрел потерянный дар стихосложения. Все письма, что она не получила, упали к её ногам в виде самых искренних слов и самых прекрасных цветов. Розы были назначены символом их тайного союза. Но тайной он оставался трагически недолго. Всё произошло так не вовремя, так спешно, что Франческа не успела понять, что же с ними сталось. Она знала двух мужчин, Марсель слыл сердцеедом. Она считала себя холодной и полной рассудительности особой, Валме казался ей опасно легкомысленным. В конце концов, положение замужней дамы пресекало всяческую надежду на сближение: она бы не позволила себе такое бесчестье, и любящий мужчина никогда бы не осмелился нарушить её покой... Но чувство, томившееся взаперти, не обласканное солнцем, лишенное почвы, наперекор всему из крохотного семечка вытянуло стебелек живой и зеленый. Он был настолько милым, что Франческа не отважилась пресечь. А потом выросли шипы... Она противилась. Она даже умоляла — не приходить на рассвете. Валме усмехался в усы, кивал согласно, и отвечал словами старинной песенки — «Мы с тобой отныне вместе от заката до заката». И она уступала его воле, снова и снова, веря, что он не оставит её. Но закаты правили их союзом, и в тени листвы таилась змея. Любовь — настоящая, зрелая, безоглядная, — распустилась на колючем стебельке и налилась цветом закатной, не рассветной розы. И видел я красавицу с букетом Едва успевших распуститься роз, И все в то утро перед ней бледнело. В одно прекрасное утро она узнала от лекаря, что больше не одна. Был первый день весны, и Франческа навсегда запретила себе горевать по утраченному.