Письмо

      В канун Рождества Наранча Гирга, юноша примерно четырнадцати или пятнадцати лет, сидел в своей комнате и ожидал, когда шаги в коридоре наконец утихнут. Уже три месяца он находился в исправительной школе-интернате после того предательства… Он не верил (или же просто не хотел верить) в то, что попал сюда из-за собственного «товарища». Наконец пробило двенадцать ночи, замер интернат, больше напоминавший в такой тишине и темноте, что воцарились в столь позднее время, скорее заброшенную школу, огороженную по периметру высоким бетонным забором, чем жилое и даже «живое» место. Все, кроме Наранчи, в эту ночь ушли на столь редкое в таком месте явление — праздник, когда воспитанники даже могли быть не наказанными за разговоры после десяти вечера. Гирга, кажется, чем-то заболел, поэтому под предлогом плохого самочувствия смог остаться в своей комнате и исполнить план, который он уже давно намеревался осуществить и к которому так долго готовился.       Ещё вечером он умудрился ухватить конверт из почтового окошка в комнате сдачи-приема посылок и писем. Конечно, он знал, что ни от кого письма никогда не получит, но несколько недель Гирга ошивался у конторки, чтобы улучить момент и стащить такой важный для него предмет.       Убедившись, что в здании он остался совершенно один за исключением лишь сторожа, который совершенно не мог сейчас видеть тусклый свет в комнате Наранчи, исходивший лишь от одного ночника, Гирга достал из-под кровати несколько заранее заготовленных чистых листков и ручку. Столом ему служила собственная кровать, комнатушка у него была все же слишком узкой, чтобы разместить в ней стол. С осторожностью и опаской он взглянул на ручку двери, около которой уже несколько дней стояла та кочерга, появившаяся у камина в общей зале интерната по случаю наступления морозов, которую стащили ребята старше его, чтобы «попросить» у Наранчи несколько вещей, какие он смог сохранить еще со времени проживания в доме отца. Он знал, что воспитатель снова устроит «выволочку» за это, если он не отнесет злополучную металлическую палку на место, но и отнести он ее тоже не мог: пришлось бы рассказать, как она оказалась в его комнате, а это грозило побоями от тех ребят пострашнее, чем наказание воспитателя. Последний хотя бы давал некую гарантию того, что точно не убьет его в процессе…       Гирга последний раз взглянул на часы, висевшие на стене каждого жителя этого несчастливого здания, и убедился в том, что времени у него не так уж и много (всего через пару часов интернат снова наполнится педагогами и воспитанниками, усталыми, но радостными). Встав на колени у кровати, он взялся за ручку и начал письмо: «Дорогой отец! Поздравляю тебя с Рождеством! Надеюсь, у тебя сейчас все хорошо. Наверное, тебе покажется странным получить письмо от сына, который без вести куда-то пропал. Но, пожалуйста, забери меня домой. Тут нельзя жить! В эту школу для «плохих детей» я попал случайно, честно… Я все еще сам не до конца понял, как, но это была ошибка. А жить здесь невозможно! Лучше уж сдохнуть… Несколько дней назад меня заставили перетаскать кучу ящиков со всяким мусором за то, что я просто не ответил на какой-то очередной глупый вопрос по истории. Кажется, в тех ящиках были сломанные игрушки ребят помладше меня. Ну, я-то уже давно не играюсь с этим барахлом. Правда, когда в конце того дня сторож запер дверь и мне пришлось из-за этого ночевать во дворе рядом с этими дурацкими коробками, я там пошарился. Увидел игрушку-самолет, наверное, управляемый… когда-то давно, но раз в ящике, то сломан. В общем жаль, конечно, что такие красивые вещи тоже выкидывают. Ладно, я уж молчу, что меня тут даже пытались за ноги подвесить со второго этажа за то, что я отказался дежурить вместо одного парня постарше… Это был не мой день, но раз я младше, он, конечно, докопался именно до меня. Мне еще повезло, я тогда вырваться смог. А вот вчера мальчишки из моего класса долго смеялись надо мной, потому что кто-то пошутил про мое имя и апельсины. Дебильная шутка. Ну да, имя у меня правда немного похоже, но шутка все равно дурацкая. Кто-то даже решил, что будет забавно кинуть в меня апельсином. Если честно, до сих пор очень больно. Я очень хочу вернуться домой, это место не для меня, я не должен тут быть! Я даже готов пойти работать с тобой! Если меня не возьмут, я пойду проситься помогать на рынке или обувщику, да хоть куда, лишь бы не оставаться здесь. Пожалуйста, папа, забери меня из этого интерната…»       Дописав последнюю фразу, Наранча вытер кулаком уже слезившиеся от грусти и усталости глаза. Он, может, еще о многом хотел бы рассказать в своем письме, но времени у оставалось все меньше, а письмо еще нужно было подложить в окно сдачи.       Он на скорую руку сложил листок вдвое и запечатал его в конверт. Только тут парень осознал, что еще нужно было как-то его подписать, но он не был уверен, как сделать это правильно. Спустя пару минут размышлений он все же написал на лицевой стороне конверта «Отцу ***, работает садовником, живет, кажется, на углу улицы ***».       Покончив с письмом, Наранча еще раз взглянул на свою работу. Он обрадовался тому, что никто не помешал ему спокойно излить чувства на бумагу, но часы уже пробили первый час ночи. Времени было мало, поэтому парень выбежал из комнаты с улыбкой на лице, держа заветное письмо, на которое у него было много надежд. Ящик для отправления находился на улице, но Наранчу сейчас едва ли беспокоил мороз, в спешке он даже забыл, что неплохо было бы закрыть дверь в свою комнату, где стояла кочерга, горел ночник, а здание уж точно не могло совершенно опустеть от смотрителей… В одной только рубашке он прошмыгнул к ящику и быстро закинул письмо, тут же резво побежал обратно к темному и «мертвому» зданию, надеясь вскоре спокойно заснуть и проспать всю ночь до утра без неприятностей…