Перерождение

«Она истекает кровью, — пронеслась в моей голове и так очевидная вещь.» Мне с детства говорили, что самоубийство — вовсе не исцеление, что это болезнь, притворяющаяся лекарством. Сладким, но на самом деле самым горьким из всех. Шадурская пронзила себя насквозь и её кровь, будто сотни маленьких ручейков на карте растеклись по каменному полу. На миг, мне захотелось напоследок дотронуться до её руки — до руки той, которую ещё полгода назад я ненавидела. Сейчас, я понимала, что то, что совершила Шадурская, не грех, а возношение. Странно, что я поняла это лишь тогда, когда она истекает кровью. Спасти её нельзя — даже если захочется, не получится. Алекс едва ощутимо дотронулся до моей руки: странно, ведь обычно даже в самых тяжелых моментах Алекс оставался невозмутимым, до странности спокойным, иногда — даже веселым. Его странная веселость, перешла от него ко мне — я почувствовала легкость, будто все темное из моей сущности вдруг улетело куда-то далеко, подальше от моих родных и близких. Хоть в материальном мире Шадурской больше нет, но в моем сердце эта интриганка засела, закрепленная будто на гвоздях. Она научила меня тому, что люди иногда меняются. Добрые могут стать злыми, ради своей семьи, а злые, вдруг повернут на дорожку меценатства и добра. Хоть я и почувствовала поразительную легкость, но и сочувствие к Шадурской никуда не улетело: она столько старалась, чтобы найти дочь, а тут… О ней даже никто кроме меня не погорюет. Шадурская будто не умерла, а заново родилась в моем сердце. Легкость и приятное человеческое тепло все сильней расходилась по моему существу, что почувствовал Алекс. Но излишней проницательностью он не отличался, поэтому вероятно подумал совсем о другом, нежели о моем самом глубочайшем горе. — Что же, прощайте, графиня Шадурская, жаль что мы больше не встретимся… — Сказала вслух я, от чего теплая струйка слез потекла по моему лицу и я оказалась в теплых медвежьих объятьях моего брата…