Il est temps pour nous de partir, chaton

Златые лучи ласкового солнца еще давно влюбили в себя Париж. Город Любви помешался на извечных зевках, маленьких кафешках с уличными столиками под стройными зонтиками, пряном кофе с привкусом горьковатого счастья и булочках с яблочным повидлом. В отдаленном пригороде, в дали от кислотного смога заводов и фабрик, где извечные трудяги только тянулись на службу, эти самые яблоки, зеленые, как только проснувшиеся травинки, красные, как щеки на морозе, разливали вокруг себя манящую свежесть. Ветер разносил ее по всей французской столице… А рассветы тянулись, как некстати, медленно. В общем-то общественность это сильно не напрягало. Ранние пташки уже запели и все собирались покинуть гнезда, чтобы по инерции посетить другие — под покровительством пузатых дядь с толстым кошельком и высокомерным взглядом. А некоторые все нежились в постелях, не силясь даже во снах представить, куда затерялся такой нужный, второй носок. Казалось, лишь юг города скорбел по всемилюбимому Монсури*и вовсе не замечал воя сирен. Он уже давно пророс в самый мозг, въелся в души простых людей. И если ты парижанин, почетный гражданин, то ты уже привык к фигуре красной, черной. К бесконечным боям непонятно за что, к невиданным жертвам и настоящему, безнадежному горю, что, вслед за плачем природы, будет царапать грудную клетку изнутри. А самым ужасным было то, что от кодекса чести, от привилегии быть каждую минуты своей жизни в зоне риска, в шаговой доступности почерневшей косы такой страшной смерти, отказа не было. Как и согласия, наверное. Ледибаг судорожно хватала своей рассеченной губой клубы пропахшего едкой пылью воздуха. Красный латекс уже не казался теми рыцарскими доспехами. Он исхудал, померк, словно крылья умирающих бабочек, только вины его в этом не было. Где-то бедро рассекли кровоточащие раны. Эти обручи опалили кожу, продрогшую под набуханием стрекочущей боли и щекотки острых травинок. Она сломалась и, словно торжественно-украшенный труп, возлегла в гроб, которого нет. Багряно-алые разводы скрыли ее дивную близну. Теперь выпирающие кости ребер, тазовые выступы очерчивали не только ткани — ужасающим дополнением стали струйки крови. Такие беспорядочные, хаотичные. Неправильные. Лазурь глаз под покровом ночеподобных ресниц туманила пелена. Дымкой разливалась тяжесть груди, а голову наполняли тоскливые мысли. Как же они могли допустить это? В последнее время Бражник был совсем плох. И нет, несмотря на надежды Маринетт, сам он чувствовал себя просто превосходно, наверное. Акумы становились все сильнее. Раньше — чудаки в разноцветных костюмах и злобными рожами. Ничего серьезного, Кот всегда рядом, а так бороться с ними легче легкого. Нет никаких серьезных оружий, лишь нескончаемая ненависть и желание отомстить. Позже они узнают, что, в отличии от черных бабочек, эти самые эмоции копятся дальше. Вовсе веселье началось, когда Моль спустил эти несчастных насекомых по второму кругу. Чем больше они боролись, чем сильнее пытались справится с бесконечным злом, тем отчаяннее парижане травили друг друга и своих героев в придачу. С начала — лишь несколько индивидумов, что решили — корнь всех несчастий в их красно-черном тандеме. Потом — пара статей в интернете, «доказательства» правоты и шквалы обвинений. Дюпен-Чен и сама уже поверила в свою неизбежную ненужность. Они с Нуаром заигрались. Время приносит все новые и новые потери, и с каждым вздохом терпеть все труднее. Боль. Кислотная, липкая, сжирала без остатка и внутренние органы горели в агонии виновных. Так невыносимо обидно, так горько, так тоскливо. Какие-то неправильные из них герои. В далеке слышится истошный вопль Акумы. Это ведь обычный мужчина, работник канцелярии. Его дочь, его маленькое сокровище погубили, покуда малышка завернула не на ту улицу, перепутав чертовы знаки. Сломанная психика, истерики и последующий уход жены, истерзанное личико маленького ангела, которого он больше никогда не увидит. Насильника оправдали. Начинаешь еще сильнее задумываться о степени прогнившести этих ни капли не добрых людей, да? Акума теперь одержим желанием мести. Он готов устроить самосуд, но для этого нужно заполучить всего-то пару талисманов. На этот раз — живые их носители не обязательны. Ледибаг всхлипывает, оглаживая кончиками пальцев бедра. Однако крови нет. Красный латекс делает свое дело. На красноватых в белках глазах слезы — она улизнула от злодея, спряталась в любимом парке, но счастливого конца этой мрачной сказки не наблюдается. Сквозь ветки деревьев так дивно пробиваются лучи рассветного солнца. Уже утро. Всю ночь они пытались совладать с неизбежным. Но тот срок, что отмерила беспощадная Судьба медленно, но верно подходит к концу.  — Моя леди? — Кот появляется вовремя. Эти руки в когтистых перчатках, что приподнимут иссиня-черную макушку с посмертными хвостиками, этот потерянный взгляд и влага в уголках. Маринетт могла поспорить, что ему также сложно — она видела, как Акума рассекла его спину, она слышала, как тот сдавленно шипел. Но были это причиной того, что Нуар тихо ронял слезы на ее щеки? Настолько близкий сейчас, настолько преданный, настолько любимый. Понял ли он, что их ждет? Только сейчас осознаешь — партии сыграны, спектакль окончен. А все время было потрачено не на того. Она не могла знать — смог бы такой идеальный Адриан Агрест выстоять всю эту всеобщую ненависть, смог бы остаться рядом, если бы уставшие горожане в очередной раз втоптали их в грязь? Да и не хочет — не до того. Ее дрожащая рука огладит его волосы и про себя ужаснется. Почему они вдруг становятся красными?  — Нам пора уходить, Котенок… И они уйдут.