В те дни Отряд...

В те дни Отряд служил городу Куран-на-Варру. По правде говоря, Куран-на-Варр — не один город, а два. Куран — древние, с полустертыми барельефами каменные башни в джунглях, а Варр — огромное беспорядочное поселение на опушке, где лес как-то сразу уступает место степи. Местные рассказывают, что Куран тысячу лет был — да и остается — городом жрецов, где процветает ревностное почитание всех трех с лишним тысяч богов здешней религии. По-видимому, кроме богопочитания жители Курана не умеют делать вообще ничего, так как их обслуживанием занята Варр; слово это женского рода, а сама пара городов описывается как супружеская. Наши парни было пытались спьяну выяснить, как проходит у таких супругов процесс размножения, но были смачно побиты обиженными варранцами. Куранцы не присутствовали: их редко встретишь за пределами их замшелого обиталища. Слишком добродетельны для передвижения по джунглям и по грязным улочкам Варр. Наш Знаменосец, парень ученый, шепотом поведал, что Варр была прежде деревней изгоев, которых из Курана вышвырнули за разные мелкие преступления. Поскольку блюсти добродетель непросто, насельников Варр становилось все больше, и в некоторый день обнаружилось, что Куран полностью зависит от тамошних ремесленников и селян. Жрецы сделали умные лица, утвердили, что на все воля богов, и так теперь и живут наособицу, изредка подпуская варранцев к святилищам, чтоб те не забыли, в чем смысл их жизни. Еще порою девиц из Варр зовут в Куран наложницами, а то и женами. Те идут охотно: это считается и честью, и выгодой для семьи. Все сокровища, книги и прочие лакомые штуки хранятся в Куране, и долгое время считалось, что охранять следует только его, а Варр как-нибудь сама. В Куране есть жреческая стража, ребята внушительные, толковые и хорошо вооруженные. У Варр же до недавних пор имелось ополчение с дубьем, вдохновенное, но ничему не обученное. Потому всякий раз, когда из степи приходили кочевники пощипать оседлых, получалось побоище и затем неустройство на несколько лет: восстановить разрушенное, вырастить рабочие руки взамен тех, кто полег на защите города… В общем, лет шесть назад кто-то из жрецов пораскинул мозгами, посчитал убытки да и предложил нанять настоящих вояк для обороны Варр. Отряд в ту пору не спеша двигался на север, растрясая жир, нажитый после двух десятилетий службы одному царьку в Длок-Алоке; царек помер, сыновья его сочли контракт невыгодным; об этом подробно рассказывал Летописец Коряга. Гонцы Курана повстречали нас буквально в чистом поле и тут же не сходя с места сделали предложение. Хорошая штука репутация. Контракт, объявленный жрецами, предполагал не только защиту Варр от налетов, но еще и постройку укреплений (силами местных, но под нашим руководством) и обучение ополченцев чему-нибудь полезному. Попросту Куран желал иметь в Варр вменяемый гарнизон из своих. Толково, ничего не скажешь. Капитан счел предложение дельным, и мы дали крюка на пару сотен лиг от нашего (весьма примерного) маршрута, дошли до Варр и взялись за работу. Спустя несколько лет укрепления были в целом завершены, ополченцы, хоть и осатаневшие от муштры, — пригодны отбивать хоть штурм, хоть осаду, и Капитан уже задумывался о том, что пора сниматься с места, когда в степи произошел какой-то катаклизм, и у кочевников появился, по слухам, талантливый вожак. В считаные месяцы он подмял под себя несколько племен — Варр только приседала, слушая новости, да и мы вместе с варранцами, — объявил себя царем и даже затеял строить город. Когда заговорили о степнячьей столице, варранцы было воспряли духом: где город, там торговля, а где торговля, там не место крупным набегам: свои же купцы придавят, чтоб не портили им дело. Но тут как-то все пошло иначе, а может, этот мужик, степнячий вождь, рассудил (и здраво), что очень было бы недурно заиметь империю сразу из двух городов: своей новенькой столицы и старинного, известного всем на многие лиги вокруг, несметно богатого (как болтали) Куран-на-Варра. Так или иначе, но кочевники замельтешили вокруг укреплений, как мухи над падалью, без всякого стеснения разведывая и подсчитывая, что это тут понастроили и как с этим справляться. Варр затрясло. Прежде набеги бывали хоть и лихие, но любое племя кочевников не могло выставить больше сотни всадников; несколько последних раз мы крепко им вломили, а когда укрепления начали напоминать приличную стену, а во рву забелели свеженькие колья, кривоногие грязнули на низкорослых лошадках и вовсе струсили и атаковать отказались, ограничившись несколькими залпами из луков (и Капитан велел добавить навесы над галереей поверху стены). Но теперь стало ясно, что сотней и даже двумя сотнями степной царек не ограничится. Редкие купцы, которым хватало наглости сунуться в степь и везения — вернуться оттуда, рассказывали, что под началом Вождя (вот так с заглавной буквы, именно) собралось три десятка племен, и это еще вовсе не конец; а еще кто-то из особо опытных, вращая глазами, доложил, будто бы возле недостроенной столицы из привозных бревен собирают катапульты. Капитан не больно обеспокоился, рассудив, что если дерево для катапульт приходится тащить издалека, то на собственно снаряды бревен много не запасут, а крупных камней в этих местах вообще не сыскать (исключая стены Курана, причем никто не мог сказать, откуда древние взяли материал). Рубить лес в окрестностях Варр тоже так себе вариант: то, что тут росло, на снаряды вряд ли годилось. Но оставались зажигательные, и вот это было неважнецкое дело, потому что Варр строилась по преимуществу из глины и дерева, и если степняки приволокут с собой, к примеру, нефть, то город рискует выгореть дотла. А главное, противопоставить этому нам было совершенно нечего. Нарастить стены вдвое мы не то что не успели бы — не смогли: это была в основе своей земляная насыпь. Чтобы поставить в Варр настоящую крепость, пришлось бы, пожалуй, разобрать Куран, а жрецы на такое пойти никак не могли. Но была ли у степняков нефть или нет — оставалось загадкой, а вот последняя новость, принесенная на хвосте каким-то ушлым змееловом (здесь этим промышляло множество народу), заставила нас напрячься. — У Вождя в войске есть колдун, — заявил змеелов — немолодой и весьма серьезный тип, которого сложно было заподозрить в склонности к дурацким шуткам или истерикам на пустом месте. — Он может бросаться молниями, призывать ядовитые болотные газы и мух, чьи укусы убивают. Степняки говорят об этом, и я сам видел молнии над горизонтом в той стороне, где у них город, хотя на небе не было ни облачка. В Отряде имелись свои колдуны — братья-пигмеи Тамтам и Одноглазый, родом с другого края джунглей, из темного и сырого сердца Длок-Алока; они присоединились к нам, удирая от своего наставника-шамана. Мы не расспрашивали, что такого они не поделили с Н’Гамой, чья слава, между прочим, долетала даже и до моих родных краев (от нас только до рубежа джунглей было с неделю пешего ходу). Но Одноглазый тот еще болтун, поэтому мы вскоре узнали, что Н’Гама забрал себе их имена, тем самым получив над ними полную власть. Одноглазый, правда, утверждал, что чтобы эта власть могла быть употреблена в дело, человек должен свое имя услышать, а потому, если сбежать подальше, то толку Н’Гаме от похищенных имен не будет никакого. Заодно братья внесли изрядную сумятицу в наши ряды, вопя направо и налево (Одноглазый; Тамтам преимущественно наяривал на своем барабанчике), что не только колдунам, но и нормальным людям не годится открыто носить свое подлинное имя, потому как через него можно и сглазить, и проклясть, и вообще сделать что-нибудь ужасающее (как Одноглазый, когда вращает глазами, подпрыгивает и яростно булькает на родном наречии). За двадцать с лишним лет, что колдуны провели в Отряде, у нас действительно стало принято вписывать подлинное имя только в Анналы, а пользоваться — прозвищами; и даже Капитан, несуеверный настолько, насколько только может быть несуеверен человек, воспитанный в семье верховного жреца своей деревни, это одобрил: орать братьям «Эй ты, Тарелка!» или «Пойди сюда, Завиток!» было куда как удобнее, чем пытаться произнести «Т’Каулау-Бвава» — настоящее имя Тарелки, или «Нгхкрам Ких» — так на самом деле звался Завиток. Период переименований продлился долго, и мой и Коряги предшественник Летописец Козодой страшно ругался, когда ему приходилось поминать братьев дважды, по прежнему имени и по новому, чтобы было ясно, о ком идет речь. Но когда дослужился до Летописца я, часть настоящих имен уже прочно забылась. Так вот, наши помешанные на именах колдуны были, в общем, так себе колдуны. Кое-что они, бесспорно, умели, и мы охотно пользовались их талантами сделать врагу мелкую гадость или напугать от души, равно как заговорить зуб или унять боль при ранении. Но вот насчет молний или полчищ смертоносных мух — тут у братцев кишка была тонка даже у обоих вместе взятых. Потому когда пошла речь о вражеском колдуне, наши поприжали уши. Но тут наш Знаменосец внес предложение, от которого все поначалу обалдели, и не в хорошем смысле… Про Знаменосца надобно сказать отдельно, чтобы было понятно, как все происходило. Парень этот явился наниматься в Отряд прямиком из Курана. Варранцев-то в наших рядах за пять лет набралось изрядно: кому-то хотелось повидать жизнь, кому-то костью в горле стояла власть куранских жрецов, кто-то, как оно обыкновенно и бывает, спасся от нежеланного брака или другой напасти (даже пару раз просились девчонки, и я бы лично не возражал, но Капитан встал стеной — не место женщине в Отряде). А вот когда к палатке Лейтенанта подошел, весь в регалиях сана, натуральный жрец не последнего разбора, прямо при нас сгрузил свои священные знаки в руки служке и, оставшись в одной льняной рясе, объявил, что отрекается от всего и вступает в Черный Отряд, — тут мы все, Капитана не исключая, немножко дар речи потеряли. И то сказать, жрецы в Куране — это такие сыры в масле, что куда там отдельным царям. Младшие, понятно, работают: еду готовят, в храмах убирают и иными способами доказывают свою полезность, но старшие знай обряды исполняют, едят, спят и развлекаются (местная религия очень даже поощряет развлечения, ежели они добродетельны). И вот этот, судя по подвескам его и шарфам, перстням, браслетам и прочей мишуре, не менее чем третьим лицом был при каком-то из крупных храмов… С Капитаном он говорил наедине, о чем — не знаю, и так и остался с нами, а Знамя ему доверили — не прошло и года; видно, объекта поклонения парню все ж не хватало, вот он на Знамя и молился, и с большим знанием дела, кстати, обстоятельно и достойно. Нашим оно было приятно, а Капитан только радовался, что у самого священного предмета в Отряде целый собственный жрец нарисовался. Прозвали его, кстати, Помолись. Так вот, Знаменосец Помолись предложил не ждать, пока кочевники придут под стены Варр, а пойти и задать им жару первыми. После минуты молчания и минуты воплей Капитан велел всем захлопнуться и обстоятельно разъяснил Помолисю, что мы, конечно, крутые, как вареные яйца, и доспехи у нас неплохие, но для того, чтобы сцепиться в поле с конной лавой, нужно примерно вдесятеро больше народу, чем у нас есть, а также ростовые щиты и очень длинные копья, и то не факт, что удастся выстоять, не то что «задать жару». Знаменосец чинно выслушал, а потом и говорит: мол, нет, я не предлагал их встречать в поле. Но ведь они не завтра нападут — почему бы нам не прокрасться по степи до их столицы да не взять ее, недостроенную, тепленькой? Катапульты пожжем, коней разгоним, добро попортим, бунчуки племенные с собой заберем. Авторитет Вождя, опять же, если и не в землю втопчем, то уроним душевно, а это — ключ к безопасности Варр. Признаться, на сем месте я подумал, что Помолись-то наш вот именно из-за этого в Отряд и угодил: так знатно уронил чей-то авторитет, что едва из-под катящейся глыбы увернулся. Капитан здорово призадумался. Потом всех разогнал, кроме старших офицеров, и велел мне тащить тот том Анналов, где Козодой и Нганагаолу до него расписывали, как Отряд стирал с лица земли города империи Шем на равнинах К’Хлата. Часа через три совещания над картами и Анналами мы все сорвали глотки, выучили много новых ругательств на тайном языке жрецов Курана и составили план, который выглядел как горячечный бред человека с раздвоением личности, но нравился всем нам (разными местами себя, правда). Нашим колдунам в этом плане отводилось особое место — настолько особое, что из-за него впервые на моей памяти Одноглазый поругался с Тамтамом. Старший из братьев соглашался идти спокойно в задних рядах, под прикрытием щитоносцев, смотреть и делать выводы, а только после обстоятельной разведки — действовать. Младший вопил и махал руками, утверждая, что неожиданная атака собьет с толку сколь угодно крутого колдуна, и нужно пользоваться преимуществом внезапности, бежать первыми и нападать с разгону. Так подумать, Одноглазому было уже под сорок, а то варево, что кипело в его башке, делая вид, что оно — мозги, больше подходило подростку, каким он был (по утверждению Козодоя), когда только заявился в Отряд. Как бы то ни было, Тамтам переупрямил братца. По крайней мере, нам так показалось. Две ночи спустя, в самую темень, когда жители Варр сидят по домам, погасив огни и надеясь не привлечь внимания самых злобных божков своего пантеона, Отряд выдвинулся в степь десятью небольшими группами. Проводников мы набрали среди тех же змееловов: по местным меркам это были самые бесстрашные и наименее богобоязненные ребята. Одну из групп вел лично Помолись — степь он знал куда лучше, чем можно было ожидать от куранского жреца; похоже, в прежней его жизни было несколько меньше добродетели, чем требовалось Курану. Мы шли в стороне от торных троп, залегая в траву, если на горизонте виднелись всадники. Шли ночью, утром и в самые жаркие часы, когда кочевники предпочитают передохнуть, а вот ближе к вечеру окопались в самых высоких и густых зарослях, какие нашли. Именно в эти несколько часов перед закатом в степи оживает все: спешат караваны, мчатся разведчики, охотники гонят цепью свою добычу… Дозорные несколько раз видели людей и даже дважды подавали сигнал тревоги, когда всадники проносились слишком близко; но трава укрывала нас отменно, никто и головы не повернул в нашем направлении. Еще ночь пути, и к рассвету мы увидели остовы будущих башен степнячьей столицы. Весь день пришлось прятаться. На разведку ходили местные, поодиночке. Не самый лучший источник информации — свеженькие новобранцы, но мы не могли себе позволить иного. Ветераны Отряда — здоровенные чернокожие бугаи родом из-под Джии-Зле, горбоносые кудрявые шемиты или смуглые длиннорукие уроженцы Длок-Алока — единожды попавшись на глаза любому из кочевников, выдали бы нас с головой. Под вечер подошли на совещание другие командиры; скользя в траве, как уж, приполз Помолись. Он помог свести воедино сведения от змееловов, и рискованная наша затея перестала казаться совсем уж безумной. Кочевники, не имея внятного представления не то что о том, как оборонять город, но и о том, как его строить, воспользовались советами какого-то залетного шемита (недурными, в сущности). Так что степнячья столица представляла собою пародию на былые города Шема: кривая, косая, со башнями где каменными, а где из кизяка, с плетнями вместо внутренних стен, с шатрами вместо глинобитных домов. Там, где у шемитов, судя по Анналам, оборудованы были акведуки, у кочевников мирно бродили овцы, а про источники воды новой столицы Помолись говорил с нескрываемым ужасом. Ему известно было значение слова «эпидемия». Капитан, выслушав все это, заметил, что с нашей стороны будет подлинным милосердием освободить степь от этого нарыва. Что касается колдуна, то ничего внятного разведчики не узнали. Колдун был; по слухам, он занимал одну из башен, но которую — никто не знал. Один из змееловов неуверенно упомянул, что-де колдуна стерегут, чтоб не сбежал. Лейтенант было вскинулся, надеясь, что это так и что колдун не будет отбиваться, если его придут освобождать, но Тамтам его сразу же одернул: в такой ситуации, сказал он, только самый крутой колдун будет разбираться, кто по чью душу пришел, а такого кочевники силой удержать не способны. Нормальный же — саданет по толпе всем, что у него только есть убийственного, и сбежит, пользуясь паникой. У Тамтама был опыт побега от Н’Гамы, и спорить с ним никто не стал, полагая, что колдуну виднее. Мы доработали план по уточненным сведениям разведки, послали Помолися обойти другие группы и донести до них новости, а сами завалились подремать перед началом большого тарарама. Дозорные стояли в дозоре, Тамтам обвел нашу лежку какими-то заклятьями для отведения глаз, кочевники выглядели беспечными, и мы были практически уверены в успехе предприятия… …так что вражеская атака застала нас без штанов — некоторых так и в буквальном смысле. До сих пор не знаю, как мы не передавили и не перерезали друг друга, когда над лагерем в кромешной темноте (было новолуние) начали с грохотом рваться ужасающе вонючие хлопушки. Причем они не просто воняли — они разбрызгивали густую, слабо светящуюся зеленым жижу, которая еще и жглась на коже, а уж кому попала в глаза, те вышли из строя сразу и напрочь. Братья метались и вопили, позабыв про всякую маскировку, и наше счастье, что кочевники нагрянули не сразу следом за вонючей атакой, а спустя несколько минут, когда мы уже кое-как сориентировались. К тому же степняков было мало, ехали они с факелами и выглядели не столько вояками, сколько охотниками, идущими по следу. Нас они, видимо, не замечали до самого конца, так что драка была короткой, жестокой, и обратно к городу из них не вернулся никто — Тамтам в этом ручался собственным барабаном. Но он так и не смог сказать, что за неописуемая хрень на нас обрушилась — до того момента, когда уже ближе к рассвету к нам не прибыла соседняя группа во главе с Помолисем и не приволокла с собой незнакомца — маленького, не выше Одноглазого, человечка, связанного, закатанного в попону, как похищаемая невеста, и с кляпом во рту. — Вот! — заявил Одноглазый, который не мог и секунды простоять на месте спокойно, так его распирало от гордости: приплясывал и хихикал, как умалишенный (впрочем, мы все привыкли к его дергунчику). — Поймали ихнего колдуна! Намного более уравновешенный Помолись тем временем передал приказ Капитана: кто может, строиться и идти на город согласно вечернему плану, оставив пострадавших от ночной атаки, обоих братьев-чародеев и меня приглядывать за пленным. Честно говоря, я даже обиделся поначалу. Хлопушки меня не задели, я был полон сил и намеревался хорошенько подраться… Но по здравом размышлении Капитан был прав. Оставлять захваченного колдуна на милость одних Тамтама с Одноглазым было очень чревато потерей пленника. Из офицеров присутствовали я и Помолись, и хотя как боец и командир я был опытнее Знаменосца, он зато мог двумя словами воодушевить наших варранских новобранцев так, как мне и не снилось, а я, в свою очередь, полжизни провел бок о бок с Одноглазым и хорошо знал, когда надо начинать беспокоиться, а когда — бить потерявшего края колдуна по голове. Тамтам приступами самоубийственного удальства и острой мстительностью не страдал, но брата он любил и частенько сквозь пальцы смотрел на его выходки. Так что Помолись построил и увел большую часть братьев громить столицу новоявленного Вождя, а я проследил, чтобы колдуны поворожили над теми из нас, кто серьезно пострадал от жгучей дряни, согнал тех, кто просто почесывался, перетаскивать трупы кочевников подальше от лагеря, на подветренную сторону, и затем решил, что пленного нужно напоить. Тем временем над городом начали подниматься столбы дыма, пока жидковатые, зато много. План, похоже, исполнялся как должно. Я вытащил изо рта пленника кляп. Рядом напряженно замер Тамтам, занеся пальцы над барабанчиком — на случай мало ли чего. Одноглазый, все еще хихикавший и подпрыгивавший, казалось, был решительно неспособен к своевременной реакции на мало ли что. Он успел поведать, что человечек выскочил на их группу случайно, по-видимому, сбитый с толку охранными заклятьями Тамтама. Попытался кидаться огненными шарами, но братья, не так ошеломленные, как мы, попросту задавили его массой. Оглушенного колдуна упаковали, как дорогой подарок, обожженных наскоро помазали целебной мазью, доложились Капитану, и тот распорядился начинать. Свою роль в этом деле Одноглазый превозносил, но не расписывал. Зная его, следовало предположить, что он либо вовсе не успел поучаствовать в захвате, либо каким-то образом опростоволосился. Следов ожогов я на нем не заметил, но мало ли каких ошибок можно наделать в суматохе! Никто из нас не безупречен; но Одноглазый переживает каждое проявление собственной небезупречности сильнее прочих. Считается, что Одноглазый талантливее брата; но Тамтам внимателен, расчетлив и уравновешен, а Одноглазого несет волной вдохновения, и в результате Тамтам эффективен предсказуемо, а Одноглазый — как повезет (или не повезет, что и происходит частенько). Так вот, я вытащил кляп. Пленник сглотнул пару раз, повращал глазами, и через мгновение я едва не оглох от вопля. Вражеский колдун был мал ростом, тщедушен, но рот у него был широченный — целая пасть! — и верещал он, как потревоженная колония древесных лягушек, на невероятно высокой и пронзительной ноте. За какие-то мгновения, покуда мы не спохватились, пленник изрыгнул целый ворох проклятий. Изъяснялся он вполне понятным языком, и если бы имел достаточно сил, чтобы эти проклятья обратить в реальность, то в лагере не осталось бы ни единого человека, кроме него самого, зато образовалась бы целая толпа жаб, скорпионов и другой живности, сношающейся друг с другом противоестественными способами. — Поэт! — восхитился Тамтам, покуда я запихивал кляп на место. Спустя еще миг очнулся Одноглазый и в свою очередь завопил. Орал он, не иначе от изумления, куда менее цветисто, чем пленник, зато был знаком с самыми разнообразными тварями, населяющими джунгли Длок-Алока, поэтому его описания отличались большей изобретательностью и включали, помимо нетрадиционного секса, еще и образы расчленения, свежевания и частичного поедания. Было познавательно. Когда Одноглазый выдохся, я спросил пленника, не хочет ли он все-таки пить и не воздержится ли по такому случаю от сквернословия. Тот дал понять, что согласен, и действительно промолчал на сей раз. Одноглазый бродил вокруг и бубнил что-то — наверно, репетировал следующую порцию оскорблений. Дымы над городом слились в один черный столб. Иной раз доносились обрывки звуков, свидетельствовавших о резне. Мы слегка увлеклись наблюдением и едва не упустили пленного, который исхитрился выползти из попоны и уже утекал в траву за пределами лагеря, как заправская ящерица. В том, что Одноглазый не пришиб его на месте, виноват я (и позже я не раз об этом жалел). Пришлось рявкнуть на обозленного колдуна, призвать Тамтама утихомирить братца, дать пинка пленнику и привязать его к наспех вбитому в землю колышку. Я бы и к четырем привязал, но в степи даже один колышек — драгоценность. Затем я постарался доходчиво объяснить, что за следующую попытку бегства пленный поплатится зубами или ребрами, как получится. Тот притих — может, уразумел, а может, просто устал. Отряд вернулся ближе к закату. Братья тащили раненых и добычу. Было и несколько мертвецов — ради них угнали лошадей. Телег в городе не нашлось, а может, их уничтожили в горячке боя. Про захваченного колдуна знали уже все. Капитан вынес поимщикам благодарность, и мы двинулись обратно в Варр, оставляя позади разоренный город, труп Вождя, вздетый на верхушку одной из башен, и остатки совершенно дезориентированных степняков, которым, наверно, теперь еще лет сто не стать оседлым народом. Пленник ехал верхом, привязанный за руки и ноги, и выглядел неважно. Я подумал, не накормить ли его, но решил оставить это дело до привала. Однако выяснилось, что еще прежде меня об этом позаботился наш лекарь; когда я, выполнив все, что полагалось офицеру при остановке на дневку, подошел к пленному, ему уже пихали в рот какие-то куски под присмотром все того же Тамтама. Одноглазый кружил поодаль, как голодный шакал: наверно, придумал достойный ответ, но никак не мог найти случай его изложить. Случай представился, когда Капитан решил допросить колдуна, с которым, по правде сказать, не очень-то мы понимали, что делать. Он определенно не был той же породы, что степняки: бледнокожий, с глазами навыкате и лягушачьим ртом, он скорее походил на подземного жителя — порождение волшебных холмов, где, по поверьям с северного края степи, обитали мелкие зловредные гоблины, насмешники, пакостники, а порою и людоеды. Зачем он пришел сюда, к рубежу джунглей, что делал возле Вождя и в чем была идея его нападения на нас? Чего от него ждать и куда его девать, а может, лучше сразу прикончить? У нас не было ответов, и Капитан решил получить их из первых уст. На этот раз пленник был куда тише. Надо думать, бессонные сутки, плен и путешествие, равно как голод и жажда, здорово его измотали. Отвечать на вопросы он не отказывался; и хотя часть его ответов звучала для нас полной галиматьей, у Отряда хватало и опыта, и Анналов, чтобы понимать: слишком многого о мире мы попросту не знаем. Родина колдуна была где-то там, в сердце холмов, почитаемых кочевниками за волшебные. Какая надобность или вина погнала его оттуда прочь, он хоть и объяснял, да до нас не дошло. Вроде бы его и не изгоняли, но он изгнался сам, потому что чего-то там не сумел, что должен был суметь всякий член его рода… или сумел, но не тем способом, каким было надо… или даже тем, но не поделил что-то на этой почве со своей родней… Таких слов, которыми он это называл, не было в языках, на которых мы могли с ним общаться. В целом, история, рассказанная им, ничем не отличалась от историй почти всех братьев Отряда, кто прибивался к нам в пути, а не в местах, где Отряд застревал надолго. Изгои невольные или вольные, беглые должники, неудачливые влюбленные — у нас половина личного состава была из таких. К кочевникам наш пленник пристал, по его словам, не вполне намеренно: заночевал пару раз у их костров, а дальше его попросту не выпустили в степь одного. Он не возражал, поскольку не имел четкой цели, шел себе куда глаза глядят. Но со стойбища, где он нашел приют, по степи разнеслась молва о колдуне, и вскоре пожаловал Вождь, а Вождю ни сам колдун, ни род, где он гостевал, не имели сил отказать. Так горе-странника занесло в строящуюся столицу. По словам колдуна, Вождь был человеком умным, но жестоким (необходимое качество для того, кто пытается объединить кочевников), а также неприятным в быту (что имелось в виду, мы не уточнили). Так что в последний год колдун только и думал, что о побеге. Вождь, не будучи идиотом, стерег свое сокровище тщательно, а слухи о могуществе своего ручного чародея распускал такие, что пригибалась вся степь, иногда заставляя его устраивать представление, подтверждающее россказни о молниях и ядах. И тут подвернулись мы. Колдун не уточнил, откуда он узнал о нашем приближении. Однако Тамтам шепнул мне, что парень, похоже, самую малость медиум. Такие получают сведения из странных источников, смотрят глазами птиц и все в этом роде. Самым сложным, по словам пленника, было не удрать из столицы, а скрыться в степи от неизбежной погони. Так что он решил провернуть штуку вроде той, о которой рассказывают легенды в южном Длок-Алоке: про то, как один парень, спасаясь от стаи красных псов, растревожил гнезда диких пчел и прыгнул в реку со скалы, а вся ярость пчел обрушилась на преследователей. Самой этой истории наш пленник не знал, но задумка была в точности такой же, только в роли пчел выступали мы. И если б не Тамтам с его отводом глаз, беглец не сбился бы с направления и не нарвался на вторую нашу группу — а хлопушки у него к тому моменту закончились. Рассказывал колдун все это без малейшего стеснения. Я так думаю, если бы в результате его затеи кто-нибудь из наших погиб, ему пришлось бы несладко. Но поскольку даже у тех, кому вонючая жижа угодила в глаза, все уже прошло, те, кто присутствовал при допросе, скорее были на стороне беглеца, сочувствовали ему и аплодировали отличной задумке. Кроме Одноглазого. Когда пленник приступил к изложению истории собственной поимки, Одноглазого прорвало. Он орал, плевался и призывал на голову чужака такие затейливые беды, что некоторое время мы не могли заставить себя его заткнуть, так было интересно. Пленник послушал, ухмыляясь от уха до уха, а затем стал отвечать. Я успел подумать, что у него на родине, наверно, перебранка была возведена в степень искусства, так складно и задорно он верещал, вплетая в свою речь цитаты из Одноглазого — и это невзирая на то, что был порядком изнурен. Из ругани колдунов постепенно стало понятно, что, пробираясь по степи, беглец налетел на лагерь наших и первым делом наступил на спящего Одноглазого, а когда тот вскочил — наслал на него каких-то кусачих насекомых, чтобы отвлечь. В силу некоторых особенностей жизни пигмеев Длок-Алока блохи, вши и прочие обитатели грязной одежды и немытых волос считались у них явлением в высшей степени позорным (в отличие от, например, тех же степняков). Так что Одноглазый был оскорблен и унижен беспредельно, и это его страшно бесило. Пленник же, уразумев, в чем дело, развеселился и принялся поминать вшивых и блохастых через слово. Поистине он приходился родней сказочным гоблинам: тех, говорят, хлебом не корми — лишь бы вывести человека из себя. Когда удалось оттащить Одноглазого, утихомирить пленного и проржаться всем остальным, Капитал в лоб спросил, не хочет ли колдун присоединиться к Отряду. Такие финты тоже были нам не в новинку: бывало, Отряд поглощал и целые группы недавних противников, если с ними нечего было делить. Тут же, если пленник не врал — а Тамтам и Помолись, каждый своими средствами, определили, что не врет, по крайней мере в основном, — был совершенно классический кандидат в братья Отряда, да к тому же всамделишный колдун не слабее того же Одноглазого. Такие на дороге не валяются. Мелкий гоблин повращал глазами, задал несколько дельных вопросов про Отряд, а затем заявил, что ежели мы не намерены лезть в его родные холмы, куда он на десять полетов стрелы не подойдет, то его все устраивает. Руки ему развязали, как только он принес Клятву. А через несколько секунд Одноглазый взвыл не своим голосом. Если б Гоблин снова из вредности запустил Одноглазому блох в штаны, мы бы с ним, наверно, распрощались. Не хватало еще смертоубийства между колдунами! Но нет, чувство юмора у бледной заразы оказалось более изощренное. Перед Одноглазым топталось с дюжину его иллюзорных копий, каждая ростом с крысу, воспроизводя подергивания и ужимки оригинала. Только у каждой вместо рук и ног было по шесть лапок. И усики на голове. Когда колдунов развели по разным краям лагеря, и вопли Одноглазого перестали сотрясать степь, Помолись задумчиво вопросил звездное небо над нами, угомонятся ли эти двое в разумные сроки. Ответил ему Тамтам: — Боюсь, что никогда. Они нашли друг друга. «Никогда» — это очень долгий срок, и если честно, я был уверен, что Тамтам ошибается. Лет десять спустя я на это еще надеялся. Летописец, который сменит меня на посту, или те, кто придет следом! Умоляю, отметьте в Анналах день, когда Одноглазый с Гоблином перестанут собачиться! Если, конечно, день этот когда-нибудь все же настанет. И почему я не позволил Одноглазому грохнуть пленника в самый первый день?.. Дактиль, Летописец. Внесено в Анналы, пока Отряд на службе у князя Инозы Сухорукого.