Городские кварталы.

      Трущобы. Темные, узкие улочки, закрашенные окна и заколоченные двери, скрывающие за неприглядным фасадом суровую, но цепкую жизнь безжалостных, жестких, живущих по своим законам людей. Никто никому не доверял, подростки сбивались в стаи, и раздираемые ненавистью к себе и богачам из Города, пытались отвоевать себе кусок того, чего у богатеньких было в излишке, и гибли, перегрызая друг другу глотки за вещи, потерю которых золотая молодежь и не замечала. Все боялись друг друга: матери боялись подросших детей, дети — отцов с пропитыми лицами и тяжелыми кулаками и все вместе они боялись лишиться своих пропахших гарью и кошачьей мочой каморок, оказаться на улице, что означало лишь одно — скорую и неприглядную гибель. Все боялись до того сильно, что никогда не показывали свой страх. Прятали его за насмешками, под бравадой, топили в дешевом алкоголе и разбодяженной наркоте. Гордость, это последнее, за что держались местные обитатели. Гордость — искореженная, неправильная и болезненная — гордыня, которую порицала Библия — заставляла умирать, но не просить о помощи, надеяться только на себя в любой ситуации.       Иво впитал неписаные законы трущоб с пеленок, если они у него были. К своим двадцати годам он настолько проникся духом Квартала, что сам почти стал его живым воплощением — скрытным, недоверчивым и по-звериному жестоким к тем, кто не мог за себя постоять. Все знали его, но никто не мог точно сказать откуда. Он появлялся то тут, то там: появлялся на сходках смотрящих, иногда участвовал в местных разборках, и снова пропадал. Шрамов и татуировок на его теле прибавлялось с каждым появлением, но чем он зарабатывает, и куда пропадает, не знал никто, да и знать особо не хотел. Меньше знаешь — дольше живешь. Еще одно правило для людей Квартала, которое. однако, не мешало им с упоением предаваться сплетням, путая в наркотическом бреду правду и вымысел, и непонятно было, какая часть рассказа страшнее.       Поэтому, когда в местной забегаловке, гордо именующей себя «рестораном» пропал мойщик посуды, а на следующий день к владельцу заявился Иво и поставил того в известность о том, что теперь он, Иво, будет заниматься этой работой, Цаню, владельцу, достаточно было взглянуть в непроницаемо- спокойные глаза мужчины, как все возможные возражения улетучились из его бритой головы. Цань вздрогнул, как от холодного сквозняка, да кивнул головой покорно, соглашаясь с предложением от которого нельзя отказаться. Он вздрагивал с тех пор каждый день, встречая молчаливую, обманчиво спокойную тень в своем ресторанчике, опускал глаза, под тяжелым взглядом своего работника, повторял как мантру, что «меньше знаешь, дольше живешь». И боялся, что ничего хорошего не выйдет из присутствия Иво здесь — каждую секунду.       А Иво делал то, что делал, методично и аккуратно, без признаков нетерпения или неприязни, тщательно и расторопно, как делал все в своей жизни, работал спокойно, словно для такого как он, эта работа совершенно нормальна. Пальцы, длинные, с мозолями на костяшках и с нежными, цепкими подушечками, в черных грубых резиновых перчатках, с механической четкостью хватали тарелку, опускали в бурую пену, ополаскивали под струей воды, слегка встряхивали и ставили в сушку, а глаза внимательно и на таком же автоматизме простреливали зал каждый раз, как официанты, бегая туда-сюда, открывали двери кухни. Но каждый раз, как новый хостесс ресторана попадал в поле зрения Иво, как отлаженный процесс и самообладание летело к херам. Руки тряслись, шерсть на загривке вставала дыбом, в груди пекло, и, даже зная, что это заметно всем, в том числе и этому мальчишке в зале, он не мог прекратить это, не мог успокоиться, сжимая зубы до скрипа, до вздутых желваков на острых скулах, в тщетной попытке прийти в себя.       Он ненавидел этого парня. В квартале не задают вопросов, но все про всех все знают. Из разговоров официантов Иво знал историю этого парня, знал кем он был, знал кем он стал, видел, как на него смотрят некоторые посетители, и замечал, как тот смотрит в ответ — бесстыже и нагло. Иво знал, где тот живет, и как зарабатывает свои чаевые и не мог простить совершенно постороннему человеку того, что тот, имя столь многое: деньги, положение, образование, внешность, с такой легкостью, и, словно бы, радостью, скатывался все ниже и ниже, в самую грязь, получая удовольствие от общения с отбросами цивилизованного мира, наслаждась тем, что с каждым днем становится хуже, подлее и испорченнее любого, кому случилось родиться в Квартале.       Парень целенаправленно катился вниз после позорной смерти своего отца, не сделав и попытки отомстить, даже не попробовав удержать то, что ему принадлежало по праву рождения. А ведь многим в этой жизни приходится делать немыслимое ради обладания тысячной долей того, от чего отказался этот пацан, при первой же возможности с радостью павший в самую вонючую дыру, какую только смог найти в этом мире. Иво не понимал этого, и злился, ненавидел до желания разорвать зубами это непривычно холеное тело, в поисках ответа на вопрос: «почему»? Почему он сделал это со своей жизнью, почему сдался? Почему не борется? Но все это не относилось к той цели, ради которой Иво был там, где он был, и Иво возвращался к работе, стараясь, видит бог, изо всех сил стараясь не думать о том, кто ходил по залу зазывно улыбаясь ублюдкам, которые приходили поглазеть на него, как на животное в зоопарке.