Развод по-кэналлийски

- Как - "не беременна"? - переспросил Суавес, нехорошо посверкивая глазами. Жена его - Кончита - виновато потупилась и отступила на шаг. - И не была, значит? Набрехала? Сыну хозяина? Сама хоть додумалась? А? Или кто-то научил? Кто? Кто?! Молчишь? Так я по-другому спросить могу. Ты это понимаешь, женщина? - внушительности Хуану не занимать. Вот только не дождется он ответов. Загвоздка в его голосе - мягком, издевающемся, с проскальзывающей между бархатных нот хрипотцой. Заслышав, как второй комендант распекает в таком духе кого-нибудь из солдат, проворная и смекалистая горничная Уриба всегда замирала. Становилась очень-очень глупой, а до кучи слепой, глухой и немой. Как больная курица - все роняла, чашечек для шадди не менее трех расколотила, а уж блюдечек... Кончита Уриба сильно любила Хуана Суавеса, сильнее любой из его случайных подружек, но что поделаешь? - красавчик с тихим, не как у кэналлийца голосом, не хотел замечать. Потому и рвалась за него замуж. Потому как совсем-совсем не любил и не полюбил бы. Ему на самом деле никто не был нужен, носил свой мундир и был счастлив, а она - беда-беда - не могла одна, а с кем попало - не хотела. Вот и рассудила: в Кэналлоа мужчины слово держат, женился - значит женился, а раз так, пусть станет заносчивый ублюдок Суавес ее законным мужем. А потом, хоть трава не расти. Пусть ядовитым словом травит, пусть презрительным взглядом царапает, пусть побьет, но ночью-то никуда не денется - придет. И так и случилось. "Рвалась, рвалась, и дорвалась. Ох дура, ох дура ты, Кончита..." - Дура ты, - Хуан прочел ее мысли. Кончите стало страшно - три месяца, как замужем, и вот впервые она испугалась этого человека по-настоящему. "Кого обмануть решила, дура? Пока ты за юбкой матери ходила, он уже вовсю глотки резал." Слухи на этот счет ходили жуткие. - Ну? Иди ко мне. Цып-цып-цып. Темные глазищи ан-коменданте совсем почернели, губы кривились в тонкой ухмылке. - Это зачем же? Что это вы задумали, ай?.. - Кончита медленно отступала к окну, и все пыталась, пыталась тянуть время. Тщетно - муженек с каждым ее словом и шагом улыбался все гаже. И молчал. - Не съем я тебя, - пообещал он наконец. - Покусаю только маленько. Не бойся, дура, иди сюда. Кончита не поверила, вот только если она его сейчас не послушает - кинется. Хорошо, если с кулаками, а может ведь и с ножом. Чего уж, она это заслужила. Дура! Он, может, на богатейке какой жениться хотел! Выслужиться и зажить красивым дором! А она полезла и все ему! Все поломала! Ай! Кончита кинулась к окошку и, не помня стыда, заголосила: - Помогите!!! Хотела сбежать от любимого в окошко, да не вышло: ловкие руки ухватили за горло, стиснули, не пустили. Но и обратно не позвали, и зависла Кончита между небом и землей, глупо таращась во двор, разевая рот в безмолвном крике о помощи, и было ей слышно, как трещит по швам любимая розовая блуза и цикада надрывается где-то под кустом. - Ну ты и прыткая коза... - Хуан еще немного помолчал и потащил жену обратно. "Сейчас задушит" - подумала Кончита и зажмурилась покрепче. Рывок, и вот она снова стоит на полу, крепко-накрепко прижата, приклеена к своему... убийце. Во дворе ворчит потревоженная псина, а в спальне тихо. И темно - хоть глаз выколи, и пахнет засушенной пижмой. Кончите больно и обидно, что жизнь оборвется вот так, но жажда любви, превратившая ее когда-то из бойкой девчонки в злую бабу, ушла. Это хорошо. Пусть убьет, раз так хочет. Это справедливо. Сама полюбила, сама женила. Значит - сама такую судьбу выбрала. - Как дело было? Правду говори, да поживее, - приказывает Хуан и убирает ладони с горла. Кончита кашляет, хрипит, с жадностью глотает воздух, а муж ее, тем временем, начинает чудить: залезает руками (которыми чуть не прикончил!) под блузу и давай... хозяйничать. - Ай, как хорошо... Ай! - Рассказывай, рассказывай, - торопит Хуан, пощипывая ноющую грудь. Кончита грустно вздыхает и рассказывает всё. Как тайком от доры трясла юбками перед соберанито Росио. В руки не давалась, хитрила, из кожи вон лезла, чтоб запасть в сердце, а когда запала, отдалась, конечно. Ну и... "понесла". Дора Лорес была так добра, так добра к падшей горничной! Другая хозяйка бы выгнала вон с позором, а она была так добра, так добра... - И не стыдно, тебе, коза? - шепчет в ухо Хуан, дослушав ее историю. Голос бархатный-бархатный, ласковый-ласковый, а рукой едва не по локоть в то самое залез. Кончите жутко нравится, что он вытворяет, а ее щели - еще больше. - Не могу вам лгать... - тяжко выдыхает она. Ласки любимого вновь и вновь причиняют ей болезненную радость - как девушке. Не он ее первый мужчина, но того - глупого и ненужного - она давно забыла, с его торопливой страстью, а каждый раз с мужем - как праздник Анэма, как самый первый раз. Его губы - как перья птицы, его пальцы - как вода в летней реке, его член - как у жеребца, и даже лучше - от всего этого хочется жить, петь и кричать. - Не могу... - и, как есть, бесстыдная дура, нагибается, опираясь на подоконник. Расставляет пошире ноги, шепчет во тьму. - Не могу, Хуан... Люби меня... - Чего захотела, шлюха! Обидный смешок раскалывает ночь, подобно маленькой молнии. - Лживая, - припечатывает для верности Хуан. И уходит куда-то. Сил распрямиться нет. Кончита стоит на дрожащих ногах, прижимается пылающей щекой к прохладному дереву и слушает как он уходит. Скрипя половицами, намурлыкивая песенку, никуда не торопясь. Собирает пожитки, и уходит прочь. Уходит муж, оставив мундир на гвозде, ходить под чужим флагом в чужом море, задирать юбки чужим жёнам, резать бошки их мужьям. Кончита знает, что так все и будет. Так поступают кэналлийцы, не сдержавшие своего мужского слова - подальше от позора, поближе к смерти. Что ж, смерти можно только посочувствовать, ведь она тоже женщина, как ни покрути.