Красное и белое

Когда наступали сумерки, и Дом погружался во мрак, наполняясь шепотом Той стороны, откуда-то из самого угла комнаты в ответ буйным возгласам и призывным голосам раздавался еле слышный вздох. Его едва ли замечали, что, впрочем, вполне устраивало его владельца, так любившего тишину и незаметность. Тень. Вот кличка, достойная его. Вот, как его следовало назвать с самого начала. Сколько юноша себя помнил, он всегда мечтал спрятаться от всех взоров так, чтобы никто не нашёл. Но… Македонский. Даже его имя звучало так громко, что хотелось заткнуть уши руками, закрыть глаза и сжаться в крохотный комок, закрывшись от всего мира или же и вовсе исчезнуть. Но Македонский не исчезал. Какая-то мощная сила, бушевавшая в нем, заставляла его жить, пробиваясь наружу россыпью веснушек, блеском на волосах, чуть заметными искорками в самой глубине его глаз цвета чёрного чая. Это было бушующее красное пламя, которое Македонский старательно держал в узде день за днём, сжимая безумство пожара в крохотный огонёк свечи. Его пламя было уютным и тёплым; бледные ладони, всегда прикрытые рукавами невзрачной одежды, деликатно и умело оказывали поддержку и помощь всем нуждающимся, после чего юноша поспешно исчезал в своём углу, не дожидаясь благодарности. Но это было днём. А по ночам, когда просочившиеся с Той стороны запахи и голоса становились отчётливее и ощутимо громче, внутри бывшего Ангела пробуждался Он: таинственный второй дракон Четвёртой. Первым общепризнанно являлся Лорд, всегда открыто проявлявший свою благородную суть. Македонский не раз подносил ему чай и даже набрасывал плед на плечи холодными зимними вечерами. Лорд не любил, когда с ним нянчатся, но со сдержанной благодарностью молчаливо принимал заботу Македонского. Иногда он чуть заметно улыбался, не поворачивая головы, зная, как болезненно реагирует Красный Дракон на повышенное к себе внимание. А тот украдкой любовался Лордом, который мог бы по праву зваться Принцем, и пугливо отводил взгляд, боясь разоблачения. Лорд казался Македонскому идеалом. Его дракон не буйствовал, не извергал пламя, не рвался во все стороны, не рычал по ночам и вообще вел себя степенно и благородно, как и подобает потомку знатного рода. Если бы собственный дракон юноши был таким, он бы тоже с удовольствием выпускал его на свободу, но он слишком хорошо помнил, к чему это привело в прошлый раз. Эти двое ни разу не перемолвились и словом, но их драконы не раз переглядывались, шумно хлопая крыльями. Дракон Лорда был белый с золотым, царственный и горделивый, уважающий чужие границы и ревностно защищающий свои. Дракон Македонского был ярко-красным, словно то злополучное ненамеренное убийство навсегда окрасило его алым. Два дракона. Они могли бы стать соперниками, совпади их цели хоть на одно мгновение. Но Лорд был всеобщим номером один, а Македонский не претендовал даже на второе место. Он вообще ни на что не претендовал. В отличие от вечно рвущегося на волю дракона. Белый Дракон благосклонно взирал на своих подданных, изредка бросая любопытные взгляды на соплеменника, что сам себя заковал в цепи. Лорд был настоящим великодушным правителем. Македонский же, названный в честь великого полководца, пока сражался лишь с самим собой. Во владениях Лорда он стремился быть лишь незримой светлой тенью, подающей чай и отгоняющей кошмары. Лорд делал вид, что не замечает как самого Македонского, так и слишком ярких красноватых всполохов огня, которые юноша тщетно скрывал под мешковатой, потрепанной одеждой, под маской мнимой скромности, под тенью полуприкрытых век. И пока Лорд блистал, Македонский стремился стать совсем незаметным и вполне неплохо в этом преуспел. Однако всякий раз, как он засыпал в своём углу, на его бледное лицо, покрытое огненными всполохами веснушек, устремлялся внимательный взгляд Лорда. Он видел, как внутри Македонского бьётся дракон, стремясь вырваться, избавившись от оков. Слышал его зов, который на человеческом языке звучал бы: «Мы с тобой одной крови, ты и я». Лорд молчал, иногда понимающе кивая. Он не сочувствовал, не любовался и не анализировал. Просто смотрел и думал: что же случится, если однажды порвутся сдерживающие его цепи? Как высоко сможет воспарить Красный Дракон? И задумчиво глядел за окно. А наутро ошеломленного Македонского ожидала, словно невзначай оставленная чашка чая, такого же тёмного, как глаза юноши, и одеяло, наброшенное на его хрупкие плечи, всегда немного неровно, как будто по случайности оброненное неподалёку. Тот всегда цепенел, наспех выбирался из сооруженного незримой рукой укрытия и принимался за свои обязанности, добровольно возложенные им на себя. А посреди комнаты величаво восседал Лорд и загадочно улыбался, слегка поглядывая через левое плечо, с одобрением отмечая, как одна за другой спадают с Македонского его собственные тяжелые цепи.