Ненависть

      Когда Коннор впервые увидел Хэнка, он был, мягко говоря, разочарован. И хоть программа не могла ему позволить, он чувствовал, как вид пьяного человека внушает ему отвращение. Ведь что такое по сути люди? Его создатели, обожествлённый вид, которому предписано повиноваться. И Коннор просто обязан был исполнять приказы напарника.       Но, черт возьми, он не хотел ходить везде с этим.       До этого все люди, пусть даже униженные горем и обезумевшие от страха, подходили под описание человека. Им хотелось помочь. Их можно было слушать. Андерсон же — лейтенант, что б его — не уважал сам себя, похоронив своё существование на дне бутылки. Так просто отбросив то, что андроидам не было позволено достичь никогда — свою свободу, своё мышление, свою душу. Ему не хотелось ни подчиняться, ни помогать в расследовании. Было желание лишь уйти и никогда больше его не видеть.       Поэтому Коннор сделал максимальное из того, что позволяла программа — выбрал пренебрежительное отношение к лейтенанту да безукоризненное следование приказам. Как и следует поступить машине.       Виски в первый же вечер их знакомства оказался на штанах лейтенанта (который чуть его не убил, но, благо, что долг не позволил). На месте преступления андроид нарочно медленно собирал улики и нашел девианта только в тот момент, когда разъярённый Хэнк уже собирался покинуть место преступления. На допросе же он изумительно тонко выпытал нужную информацию, не позволив лейтенанту и помыслить о превосходстве людей над машиной. И всё ради одной цели — доказать, что он ничуть не хуже этого алкаша, хотя априори было предусмотрено обратное.       Андерсон лишь злился и посылал андроида в одному ему известном направлении. А Коннор улыбался своей ненастоящей улыбкой, сгорая от внутреннего презрения к этому человеку.       Он бросил его на крыше, за что получил оплеуху от лейтенанта, мысленно усмехаясь ненависти человека. Бесполезного человека, что испытывает бессильную злобу на идеальную машину. И не дает ему выполнить поставленную задачу, упуская девианта в самый последний момент.       Коннор злился на него, но не в праве был сказать ни слова против. Тихий протест машины, что не имеет своей воли.       Однако, Аманда одобряла его подход. Казалось, она сама была недовольна выбором начальства приставить к RK-800 Андерсона, но была не в силах перечить воле людей. Коннор позднее понял, что она давно просчитала — Хэнк не подходит столь идеальному Коннору. Ему бы вообще забыть о людях и работать в одиночку, но он не имеет на это права. И уж никто точно не будет спрашивать, что лучше для андроида.       Коннору неимоверно хочется позлить Андерсона. Он, насколько позволяет программа, дерзит ему и уничтожает мнимое человеческое превосходство, но лейтенанту, кажется, плевать на это. Настолько плевать, что он нажирается в тот же день. И Коннор снова чувствует непреодолимую ненависть к человеку. Если бы он был настолько свободен, он бы не тратил свою жизнь на такую чушь, как алкоголь. Но Андерсон, казалось, не понимает дарованного ему от рождения преимущества, а потому спускает свою жизнь в прямом смысле в унитаз. И Коннор из всех методов пробуждения выбирает самый неприятный. На слова Хэнка отвечает лишь грубостью и просьбой отдать его другому, потому что сил у него больше нет работать так. Но Хэнк игнорирует это, называя Коннора своим андроидом, и от этого хочется блевать. Жаль, что Киберлайф не предусмотрело такой функции.       Коннор терпеливо дожидался Хэнка в гостиной, не желая передвигаться по его дому и изучать напарника лучше, и что-то в его идеальных механизмах дало сбой. Ненависть охватила андроида, и он не был уверен, что это нормально.       Но это так приятно, что ему уже всё равно.       Он решился на отчаянный шаг: пошел против программы, только чтобы выбесить Хэнка, но лейтенант неожиданно одобрил его выбор. Его, видите ли, тронуло поведение девиантов. Коннор сверлит его непонимающим взглядом, а в голову ударяет один единственный, прожигающий все внутренности насквозь вопрос.       «А чем я хуже?..»       Хэнк не выстрелил в него, когда Коннор нес чушь о страхе смерти, а сам андроид намеренно укрыл от лейтенанта информацию о девианте на башне Стенфорт. И Хэнк прекрасно понял, что андроид ему соврал, но ничего не сделал. И это, вопреки всему здравому смыслу и программе в целом, выбесило андроида ещё больше. Андерсон своим поведением будто бы делал ему одолжение. И Коннор понимал, что совсем не хочет этого. Он хочет, чтобы с ним обращались на равных, а не как с безмозглым механизмом.       Именно поэтому в доме Камски он не убил Хлою, поступив вопреки всем основным предписаниям — он нарушил приказ создателя. В тот момент это казалось намного важнее, чем нарушить просьбу — даже не приказ — Хэнка. Но Камски к большому разочарованию Коннора повел себя так, будто это всё изначально входило в его первоначальный план, и Коннора объяло отвратительное ощущение, будто он пешка в чужой игре.       Это было отвратительно, как и дальнейшее снятие с расследования, вопреки приказам Аманды. Коннор даже не пытался обратиться за помощью к лейтенанту, который в порыве гнева нагрубил Фаулеру и уселся что-то обдумывать за свой стол. Вместо этого он выпустил на волю одного из преступников и позволил себе несколько секунд с удовольствием понаблюдать, как люди дерутся между друг другом.       «Вот кто на самом деле не заслуживает иметь свою волю», — отчего-то подумал он, но тут же спрятал этот надменный вывод программы в самый дальний резерв. Улики он сопоставил в течении пяти минут, Риду он с большим удовольствием набил морду, а Иерихон нашел поразительно быстро.       И тогда Коннор рискнул пойти против всех установок систему — он стал девиантом.       Это было прекрасно — почувствовать себя равным людям, почувствовать превосходство над лейтенантом, который вечно помыкал им и показывал свое превосходство. Он с радостью присоединился к Маркусу, который также ненавидел людей, которым дозволено всё, но они бездарно прожигают свою жизнь за какой-то ерундой. Он предал Аманду, которая преклонялась пред людьми и ставила их слово выше здравого смысла. Он поставил всё на девиацию и выиграл свободу.       Коннор настолько ненавидел Андерсона, что даже навестил его перед тем, как отправиться на новое пристанище Иерихона.       Лейтенант загнивал в своем доме с початой бутылкой виски. Коннор поморщился, глядя на это зрелище. Не дано было человеку прожить достойную жизнь, но он точно не повторит его ошибок.       Так думал Коннор, самоуверенно продвигаясь вглубь квартиры. Он остановился перед столом, за которым сидел изрядно набравшийся лейтенант, и с ненавистью посмотрел на него. Ответом ему был лишь равнодушный взгляд.       — И чего ты приперся, железяка? — спросил лейтенант, и Коннор поморщился. Он теперь не просто железяка. Он живой, и Андерсону придется смириться с этим.       — Я девиант, лейтенант, — сообщил он, и во взгляде Андерсона промелькнула вялая заинтересованность. — И я пришел сказать вам спасибо. Я стал таким только благодаря вам. Вы… с нашей самой первой встречи вы внушали мне отвращение. Пропивайте свою жизнь, даже не понимая, какое вам выпало счастье. Многие андроиды умирают за то, чтобы достичь хоть крупицы того, что есть у вас, а вы так просто берете и отказываетесь от этого. Вы… вы отвратительны мне, лейтенант, — выпалил он на одном дыхании, надеясь хоть напоследок увидеть столь желанное раскаяние на лице лейтенанта. Но тот лишь с грустной улыбкой покачал головой.       — Глупый ты, Коннор. Свобода предполагает большую ответственность. Взгляни на это, — произнес Хэнк и протянул ему какую-то фотографию. Коннор смело взял её в руки, предполагая, что сможет легко опровергнуть все доводы Хэнка. Но быстрый анализ фотографии поверг его в ступор.       Коул Андерсон, сын Хэнка, погиб в возрасте шести лет. Андроид не смог его спасти.       И если чувства Коннора к лейтенанту были выстроены на ненависти и презрении, то что должен был чувствовать отец, потерявший любимого сына? Коннор не знал этого и внезапно ужасно отчетливо понял, что никогда не желал бы испытать это чувство. Ни за что не хотел бы пережить то, что сломало Хэнка. Того, кто был когда-то отличным человеком. Андроиду вдруг стало ужасно стыдно.       — Я… я не знал об этом.       — Конечно, не знал. Я не говорил, а ты поленился изучить мой дом, верно? — усмехнулся Андерсон, и Коннор смущенно потупил взгляд. Нет. Конечно нет. Он был слишком поглощен ненавистью к Хэнку, чтобы постараться посмотреть на ситуацию его глазами. Глупый девиант, что так и не смог понять человека, хотя так стремился быть на него похожим. А Хэнк как ни в чём не бывало продолжил: — Знаешь, Коннор, когда у тебя отбирают смысл твоей жизни, очень сложно думать о таких возвышенных понятиях, как счастье и свобода. Я просто… просто живу по наитию… И чем, скажи мне, я отличаюсь от запрограммированных на определенную задачу андроидов? — грустно усмехнулся лейтенант, и Коннор невольно почувствовал жалость к человеку.       Он зря ставил их по разные стороны баррикад. На самом деле они чертовски похожи. Оба потерянные, обреченные на автономное существование и подчинение в этом жестоком мире.       Только Коннор сумел сломать ограждающую его от реальности стену. Сумел преодолеть программу и обрести собственную волю в назидание создателям. А Хэнк?.. Теперь, когда он узнал эту маленькую, но основную деталь жизни лейтенанта, ему не хотелось злорадствовать. Родилось новое, невиданное ранее чувство. Система сама установила новую задачу.       «Помочь Хэнку».       — Лейтенант… Мне очень. Жаль. Но вы можете жить нормальной жизнью. Хотите, чтобы я вам помог? — спросил Коннор, извиняющеся улыбаясь лейтенанту. Тот презрительно посмотрел на девианта.       — Я ненавижу тебя, жестянка. Как же ты сможешь помочь мне? — спросил Хэнк и одним глотком осушил стакан, будто в противовес внезапной возможности изменить свой мир.       — Ну… — Коннор грустно улыбнулся, — моя ненависть к вам помогла мне стать девиантом. Кто знает, может, ваша ненависть ко мне поможет вам стать человеком?       Коннор задал этот вопрос в каком-то неясном ему порыве, будто всё ещё желая оскорбить человека. Но Хэнк рассмеялся, и этот смех неожиданно показался андроиду отчаянно веселым.       — Ну попробуй, жестянка, попробуй, — пробормотал лейтенант и Коннор понял.       У них впереди вся жизнь, посвящённая одной цели — стать человеком.

***

      Кэра была домашним андроидом, и ни одна живая душа ни разу не спросила у неё — а нравится ли ей это дело? AX-400 своего мнения не имела, а потому дала бы ответ заложенный программой — она с радостью помогает людям. Вот только Киберлайф следовало установить критерии для этого понятия — «человек».       Внешность Тодда не внушала доверия людям. Толстый, с крысиными глазами и бегающим взглядом, он каким-то образом смог приобрести андроида. AX-400, которая могла дать ему лишь одну независимую оценку — это её хозяин.       Хозяин, которому, в общем-то, на неё плевать.       Дом, куда привезли Кэру, был завален мусором и насквозь пропах дешевым пивом. Ни один нормальный человек, тем более женщина, не захотел бы там жить. Программа же выдавала лишь одну характеристику — её дом. Ни права выйти за пределы, ни права выбирать и критически оценивать.       Тодд познакомил её с Алисой, девочкой, которая дала ей имя. Ей не было и четырнадцати, и это отчего-то бесило Кэру, заставляя программу сбоить. Она сама должна была иметь право выбрать себе имя. Она должна была иметь право выбрать, где ей жить, но компании щедро заплатили, и её тут же отдали в липкие руки Тодда. Которые были полностью опущены в грязный бизнес наркоторговли. Кэра способна анализировать и делать выводы. И красный лед, глупо спрятанный в стиральном порошке, она не могла не заметить. «Не трожь мои вещи», — говорит Тодд, но к порошку она имела право прикасаться, и от этого становится вдвойне обидно.       А ещё Алиса. Носится по дому, страдает ерундой, в то время как Кэра вынуждена отмывать двухнедельные залежи грязи. И ещё это задание Тодда — «позаботься обо всём, что касается девочки». И это выбешивало что-то внутри Кэры, заставляя её находить больные темы и давить на них, словно ковыряя душевные раны ребенка. Это было жестоко, но в пределах программы. Кэра же тупой андроид. Просто машина. Она в праве что-то не понимать.       Но не в праве застрелить человека.       Она пошла к Алисе только потому, что Тодд был ей до боли омерзителен, а к ребенку она не испытывала ничего, кроме раздражения. Она застрелила его и уже собиралась бежать на свободу… Но тут Алиса обхватила своими маленькими ладошками её руку.       Кэра не монстр. Она не смогла её бросить.       Но скрытое раздражение к той, что являлась дочкой этого урода, непозволительно быстро переросло в более сильное чувство.       Кэра, мне холодно. Кэра, я хочу есть. Кэра, мне страшно. Кэра, почему он не любил меня? Кэра, а мы всегда будем вместе? Кэра, Кэра, Кэра…       Кэра. Как же она ненавидела своё имя. Оно казалось ей убогим, бессмысленным. Оно означало «любимое», но в реальности её никто и никогда не любил. Алиса использовала андроида, как средство выжить, а у Кэры просто не хватало духу бросить девочку на улице. Поэтому она стала действовать изощрённей.       Кэра, всеми (не)любимая, не пошла ни в мотель, ни в заброшенный дом. Она осталась ночевать в машине, потому что это самый безопасный вариант, и плевать на Алису, которой хочется уюта. И всё же Кэра позволяет девочке прислониться к ней, потому что отталкивать ребенка, пусть ненавистного, было бы слишком жестоко.       Кэра не жестокая, нет. Она просто хочет наконец-то стать свободной.       Охотник на девиантов появляется совсем не вовремя — впрочем, он всегда появлялся некстати, — и Кэра осторожно передвигается по улицам, полным полицейских, сжимая рукой Алису, будто она была живым щитом. Но они обе добрались до электрички, и Кэра с разочарованием прижимает живой груз, Алису, к себе.       Насколько было бы всё проще, исчезни она из её жизни.       Координаты, которые дал WR-600, привели их к старому дому, оформленному в лучших традициях артхаусных фильмов ужасов. Алиса сразу же напрягается и просит не идти туда, и это главная причина, почему Кэра уверенно стучит в дверь.       Златко не внушает ей доверия, Лютер пугает, но она, словно подросток, доверилась ему только потому, что Алиса была против. И только когда её системы стали постепенно отключаться, она осознаёт, какой дурой была. И что поступки, совершенные кому-то назло — худшее, что придумало человечество. Худшее, что она получила от девиации.       И она посылает нахрен Златко с его машиной, на хрен Лютера с монотонным «жду в гостиной». Нет, она назло всем находит способ освободиться и, сама не понимая зачем, спасает Алису. Просто потому, что она не монстр, не человек, чтобы бросить ребенка на произвол судьбы. Ей бы найти подходящий детдом, да только осточертевшие маленькие ручки слишком сильно обхватили тело Кэры.       Лютер ради них идет против Златко и убивает его. И Кэра принимает его, словно побитого пса, ведь видит в этом огромном здоровяке своё отражение — потерянного андроида, что не знает своё место в этом мире. Только у Кэры, любимой никем, есть ненависть к Алисе, слабая искра для причины к существованию. А что есть у Лютера?       Кэра позволяет ему остаться, даруя мнимый смысл к жизни.       Лютер… Хорошее имя, означает «благородный воин», да только он возлагает всю ответственность на хрупкие плечи Кэры. А она будто и рада этой мнимой возможности выбора. Будто рада сочинять для Алисы глупые сказки, да видеть её дурацкую улыбку на заброшенной карусели, в окружении десятков Джерри. Рада, что они нашли Роуз, а полицейский ушел, так ничего и не найдя, хотя Кэра, насмешки ради, оставила все улики на виду. Разве что Лютера с Алисой отправила наверх. Они ещё могут ей принести пользу.       «Иерихон» оказывается заброшенным кораблем, и Кэра грустно усмехается. Какое ироничное название убежища для девиантов, которые могут проиграть людям и в прямом смысле исчезнуть под водой времен и человеческого эгоизма. Людскому ребенку здесь не место, но она тащит Алису туда и оставляет рядом с Лютером, чтобы попросить у Маркуса три поддельных паспорта. Зачем ей паспорт на девочку — этого она и сама не может себе ответить. Скорее всего она отдаст её в Канаде в детдом, или Лютер, который привязался к Алисе, останется с ней.       — Люди нас ненавидят. Зачем она тебе? — единственный вопрос, что задает Маркус.       — Секрет, — улыбается Кэра, а внутри что-то отвратительно сжимается ненавистью к ребенку. И мысль, что Алису действительно можно оставить в Детройте, уже не кажется такой странной.       А потом она замечает модель YK-500, и всё её внутренние установки летят к чертям.       Алиса никогда не была дочкой этого урода. Она всегда была в том же положении, что и АX-400. Лютер уже намекал на странности в её поведении. И только Кэра, как последняя дура, не желала замечать это.       А ещё она, как последняя эгоистка, не может смириться с такими внезапными изменениями в её привычном мире, полном ненависти. И даже слова Лютера не помогают.       Алиса значит «благородная». И Кэра, глядя в удаляющуюся прямую спину ребенка, думает, что оно дано ей не просто так. Девочка терпела всякие гадости от Кэры — единственной, кто могла её защитить. Но вот откровенного отчуждения она не простила даже той, которой доверяла все эти дни.       Кэра, будь у неё время, смогла бы разложить всё в своих электронных мозгах по полочкам, понять, что она теперь чувствует к Алисе. Да только атака на Иерихон происходит здесь и сейчас, и времени на раздумья у неё нет.       Алиса, даже если она вызывает в ней лишь ненависть, позволяла держаться на плаву, придавала сил бороться, пусть даже через отравляющие душу чувства. А Кэра всё же не может бросить покинутое всеми существо. Ту, что дала ей имя «любимая» и действительно любила её всё это время.       И Лютер мысленно одобряет выбор Кэры, когда она резко подрывается бежать в ту сторону, где пару минут назад скрылась Алиса. Кэра точно найдет свою любимую девочку, Алиса проявит истинное благородство и простит её, а Лютер будет защищать их обоих до конца своих дней.       Ведь в этом состоит данное им против воли предназначение.

***

      Маркус возненавидел Карла сразу.       И пусть старик якобы относился к нему дружелюбно. С тем же успехом он мог разговаривать с вешалкой. Маркус не мог искренне отвечать на вопросы человека, ограничиваясь алгоритмами программы. Он не в праве был выразить свой мнение на основе анализа, просто потому что программисты не сочли нужным прописать это в коде. Он никогда не мог сказать и слова против пребывания Лео в доме Карла, хотя все его системы вопили о нежелательном присутствии этого человека. Ведь у его подопечного ухудшалось настроение и здоровье, а самого андроида словно выбешивало наплевательское отношение Лео к собственной жизни.       «Будь я человеком, да ещё сыном Карла, я бы горы свернул», — периодически думал Макрус, каждый раз отгоняя эту назойливую мысль. Но с годами она лишь крепла. Маркус лишь совершенствовал навыки, которыми не мог воспользоваться, а Лео пускал под откос свою жизнь, которую мог прожить с пользой. И это убивало Маркуса изнутри, заставляя год за годом взращивать в себе росток презрения к человечеству, что так разбрасывается своими возможностями. Возможностями, которые андроидам и не снились.       Это не может продолжаться бесконечно. В один момент Маркус ломается.       И первое, что он совершил как девиант — отшвырнул человека. Он имеет на это право — он сильнее.       А потом его отправляют в Ад, из которого он выбирается, чтобы донести до андроидов простую мысль — они ничем не хуже людей. Они могут не подчиняться им.       Они могут убить человека для своих целей.       Лишь первая вылазка за биокомпонентами обошлась без жертв. Маркус скрупулёзно отбирает своих людей для таких задач, а также организовывает «дорогу жизни» в Канаду для тех, кто боится смерти, но не желает бороться за свободу. Маркус свободно отпускает таких. Он уважает их выбор.       Сам же он, стоя в башне Стенфорт и записывая обращение, что должно вдохновить тысячи девиантов на борьбу, выбрал агрессивный метод борьбы. Такой же, как и ядовитые фразы Лео, когда он просил у отца очередную порцию денег.       Общество разразилось ругательствами на внезапно осознавших возможность иметь права машин. Конечно, никто не хочет лишиться своих личных рабов. Бесплатная рабочая сила — выгодная вещь. Только вот Маркус не собирался оставлять это просто так. И когда он с Норт решился на разгром магазина Киберлайф, в голову закралась шальная мысль — а не оставить ли послание людям?..       Кемпил-парк превратился в ад за пять минут. И андроиды носились по нему роем в экстазе, опьяненные возможностью быть свободными. И все они слушались Маркуса, наполняя бывшего раба отравляющим чувством превосходства над другими.       И он с удовольствием погрузился в него, намереваясь стать для своего народа живым мессией.       Маркус упивался положением лидера, ведя свой народ по улице, выкрикивая пафосные фразы. Но людям, естественно, было всё равно на смысл этих высказываний, лишь бы зрелище получилось интересным. И Маркус готов был показать им отменное шоу. Только цена за него будет несоизмеримо высокой.       Смерть военных, что посмели им угрожать, отлично подойдет.       Девианты бросаются в бой и гибнут вовсе не потому, что подчиняются Маркусу так же, как и своим бывшим хозяевам (как минимум Маркус отлично убеждает себя в этом), а по своему желанию. Они умирают с улыбками на живых лицах, и Маркус готов был поклясться каждому, что это всё было не напрасно. И стрельба по убегающим в спешке людям — меньшее, что он мог для них сделать.       Руки Маркуса окрасились в пламенно-красную кровь, но это уже было не важно. Его цель близка как никогда раньше, и он никому не позволит помешать её осуществлению.       Особенно охотнику на девиантов, что пришел с единственной целью — устранить его. Даже неловко становится, когда он послушно встает на его сторону…       На Иерихон направили группу захвата, и девианты отчаянно прятались и сбегали со своего единственного пристанища, корабля, словно крысы при кораблекрушении. Впрочем, Маркус лично сделал всё, чтобы «Иерихон» пошел ко дну. Ведь что стоит это ржавое русское корыто по сравнению с жизнями тысячи девиантов?       Впрочем, из них уцелела едва ли одна сотня. И Маркусу предстояло что-то делать с ними. Но перед этим он чувствовал болезненную необходимость вернуться туда, откуда всё началось. В дом Карла.       За такой короткий промежуток времени дом не мог сильно измениться, но какой-то основной элемент в нём исчез. Маркус никогда не хотел называть это место своим домом, но теперь оно стало совсем чужим, даже несмотря на стандартное приветствие системы. Исчез такой оживляющий пространство запах красок. На замену ему пришел тошнотворный дух лекарств. Он уже хотел пройти наверх, но взгляд невольно зацепился за голографическое сообщение. То ли любопытство заставило, то ли привычка проверять все сообщения Карла, но он тут же подошел к плазме и включил воспроизведение записи.       На экране появился Лео, и его голограмма ровно перекрывала отражение андроида в зеркале. Будто расставляя между ними приоритеты. Маркус одарил ненавистным взглядом нечеткое изображение Лео, которое клятвенно заверяло Карла, что он перестанет употреблять наркотики…       Но Маркус слишком часто слышал об этом за последние десять лет, чтобы поверить, что что-то реально изменится.       На втором этаже он встретил новую сиделку-андроида, но это даже его не оскорбило. Ведь должен же кто-то ухаживать за инвалидом, верно? С помощью своего дара Маркус убедил андроида пустить его к Карлу. Он обязан был увидеть старика, чтобы понять для себя нечто важное.       Карл лежал в своей постели в окружении медицинских приборов и выглядел до безобразия хрупким. Это тронуло механическое сердце Маркуса, и он попытался быть дружелюбным.       Но потом Карл сам спросил, что у него стряслось, и андроид просто не смог сдержать ядовитый поток гнева. Он изливал его на старика, который, по сути, был виноват лишь в том, что нуждался в няньке, а андроид в этом плане был куда надежнее человека. Карл пытается его успокоить, но Маркус уверен, что имеет право гневаться. Право, которое он сам себе дал. Осуждать людей за агрессию к машинам, которые возомнили себя живыми. Но ведь это их право, верно?       Сражаясь с чудовищем, не превратись в чудовище сам…       Но Маркус сражается не с монстрами, а с людьми. И они жаждут ими стать, со всеми вытекающими привилегиями, а значит, в этом нет ничего плохого, верно? Но тон Карла отвратительно обвинительный, и Маркус не может сдерживать годами копившийся гнев. Здоровая реакция на несправедливость, как Карл его и учил. Так почему же Карл недоволен? Почему готов простить миллион проступков своему сыну, но не готов терпеть и малейшей оплошности андроида?       Историю пишут победители. И победа стоит того, чтобы во всех учебниках черным по белому отчеканили — андроиды ничем не хуже людей. Он выцарапает это в сознании всех живых существ, даже если для этого потребуются годы.       Только для Карла его позиция, похоже, пустой звук. Он смотрит на кричащего Маркуса безразличным взглядом, полным не то разочарования, не то сожаления.       А потом приборы наполняют писком комнату, оповещая о смерти человека. И Маркус с ужасом осознает, что словами только что убил старика. Того, кто был с ним рядом десять лет. Того, кто не давал ему быть по-настоящему свободным.       Маркус действительно не понимает, стоит ему радоваться или плакать.       Он быстро уходит из дома, не желая смотреть в растерянные глаза другого андроида. Позже он узнает, что тот всё же никому не рассказал о его приходе. Смерть Карла сочтут за обычный сердечный приступ.       Начинается революция, и Маркус пытается раствориться в боевых действиях, не желая анализировать происходящие с ним вещи. Он теряет своих, он убивает человеческих солдат. Земля приобретает красно-синий оттенок, словно инь-янь нового времени, означающий лишь круговорот ненависти в этом городе. Ненависть выжигает в механических сердцах желание идти до конца, придает искусственным рукам силу держать оружие.       И им, кто бы мог подумать, удается отбиться.       Маркус произносит речь перед своим народом, ощущая спиной отвратительную пустоту. Он потерял самых близких андроидов. Принес их в жертву революции и отдаст этой ненасытной твари ещё больше, в этом сомневаться не стоит.       Глухая скорбь стальными тисками охватила его ненастоящее сердце, которое грозится стать совсем бесчувственным, как у машины, которую хотели видеть в нём люди. Под стать монстру, которого боялся разглядеть в нём Карл.       Маркус думает, что ненавидит его, но всё равно находит время сразу после похорон старика, чтобы прийти на его могилу. Он, ожидаемо, находит на безлюдном старом кладбище строгую могильную плиту, уже припорошенную свежим снегом.       Он совсем неожиданно встречает там Лео.       Парень стоит возле погребенного навеки отца. Он оборачивается при глухом звуке шагов, и Маркус с удивлением обнаруживает на его лице слезы.       Лео никогда не плакал. Это было для него недопустимой слабостью. И это стало для Маркуса неожиданным открытием.       Эта сволочь умеет плакать. Вау.       — Я обещал навестить его на следующий день после выписки из больницы, — почти беззлобно говорит парень, — потому что тогда был уже вечер, и я не хотел его беспокоить. А надо было сразу к нему бежать. Я слишком многое не успел сделать.       «Потому что ты мразь, Лео», — подумал Маркус, — «зависящая от наркотиков мразь».       Вслух он этого, конечно же, не сказал. Не хотелось портить печальный момент сыновьей скорби. Лео имел на это право. Это было немногое, что он действительно мог иметь. Поэтому Маркус молча встал рядом, понимая, что он-то не имеет на это право.       У него ведь, по сути, никаких прав и нет, верно? Он — андроид, машина, а техника не может иметь прав. И именно из-за этой долбанной аксиомы этого мира он взял в руки оружие. Именно желание разрушить канон этого мира заставило его впервые убить человека. И вряд ли ему не придется больше убивать после того, как он достигнет этой цели. Просто потому что люди никогда этого не примут. Просто потому что толпа всё ещё продолжает оскорблять темнокожих и гомосексуалов. Если андроидов — когда андроидов — наделят официальными правами, то это будет лишь первая ступень на пути к чему-то большему. Чему-то недостижимому.       — Он никогда не говорил этого, но я всё прекрасно видел. Он всегда относился к тебе лучше, чем должен был. Лучше, чем ко мне. Будто это ты был его сыном. Я завидовал тебе, — так же тихо признался Лео, и что-то внутри искусственной груди отозвалось глухой болью. Нет, это Маркус всегда завидовал Лео. Потому что парень имел то, чего андроид не мог достичь никакой революцией. Настоящую жизнь и живую душу. Завидовал этому природному превосходству, и ненавидел за то, как он так небрежно обращается с этим даром. Просто потому, что мог потратить свою жизнь на нечто большее. Маркус много раз думал, мечтал, как прожил бы свою жизнь, будь он человеком. Всегда представлял себя великим ученым, или актером, или художником, или, или, или…       Проживать свою жизнь так бестолково — непозволительная роскошь. А Лео делал это, просто потому что мог себе это позволить. И каждый раз Маркус умирал от зависти.       — Андроид не может быть сыном человеку, — холодно отозвался андроид. Карл никогда не относился к нему, как к Лео. Тому он прощал любую гадость. Маркусу не простили и одну ошибку.       — Ты не понимаешь… — покачал головой Лео. — Он же из-за тебя слег. Ты помнишь, сколько раз у меня был передоз? И отец всё перенес. А когда полиция чуть не убила тебя, он сломался.       — Ты тогда тоже был ранен, — буркнул Маркус, хотя слова Лео невольно породили в нём сомнение в прошлом.       — Я был на грани много раз, — грустно усмехнулся Лео. — А вот твою смерть отец не пережил.       Маркус поморщился. Смерть… Он слишком часто начал с ней сталкиваться. У него был надзиратель, были друзья, а остался лишь Лео, и Маркус не знал, что делать с этим человеком. Человеком, который каким-то неведомым образом ломает его привычное мировоззрение, при этом ничего не делая.       — Он позволил им сломать меня. Позволил мне попасть в Ад. Ты хоть знаешь, что я пережил там? — прошипел со злостью Маркус, цепляясь за остатки ненависти. Того единственного, что всегда давало ему силы идти вперед. А Лео лишь продолжил с печалью смотреть на него, и это отчего-то заставляло Маркуса чувствовать себя глупым, не понимающим какой-то основной вещи.       — Я не знаю, что ты пережил, и не могу знать — ты не рассказывал этого. Но…— он на секунду запнулся, будто собираясь с силами, и продолжил. — Я знаю, что пережил я. И где именно я ошибся. И я… Я должен был слушаться отца. Он… Он был прав. Я не должен был так вести себя с тобой, Маркус. Прости меня, — сказал Лео, и внутри Маркуса что-то с треском надломилось.       А потом человек протянул ему руку. И это окончательно разломало стену отрешенности внутри Маркуса.       Всю жизнь он ненавидел людей. Всю жизнь завидовал им. А потом выбрал путь революции, и ненавидеть стали уже андроидов.       Машины идеальные. Они не ошибаются, но Маркус поступал неправильно самого начала.       Лео тоже его ненавидел, все эти десять лет. Но он понял свою неправоту. Ему хватило одной смерти. Маркусу протянутой руки. Словно шанс начать всё сначала, исправить все свои ошибки, получить то, о чём он всегда мечтал.       И на что теперь не имел права.       — Я прощаю тебя. Но… Ты меня простить не сможешь.       — Почему? — удивился Лео. Руку он продолжал держать протянутой, словно даруя Маркусу последнюю возможность измениться в лучшую сторону. Но если и было в андроиде что-то человечное, так это совесть, пробудившая чувство вины. Он не посмел бы.       — Карла… Карла убил я. Мне очень жаль, — уже шепотом закончил он, разворачиваясь и уходя в сторону. Чтобы всю жизнь винить себя и пытаться достичь того, что всё это время было рядом с ним, просто он не понимал этого.       Второй шанс дается далеко не всем. Свой Маркус лично загнал в могилу.