Родить кому ума не доставало

— Кефир? Молчание. — Та позавчерашняя залупа, запеканка «Домашняя»? А в ответ тишина, ничего, молчание, но хоть извержение прекратилось. Наверное. Вроде. — А может, это пельмешки, а, Слав? Славе вот нехорошо сегодня, с самого утра — Слава не дал ему даже отлить нормально, в дверь толчка забарабанил, заматерился сквозь зубы, и чего-то Слава подозрительно долго блюёт. Не то чтобы Ваня с секундомером выводил какую корреляционную зависимость (за период их знакомства-совместного вот проживания), но… Но Слава вчера вернулся домой трезвый, трезвый и хорошо так, по-Славиному на расслабончике, и вообще до вчера он с пару месяцев периодически пропадал куда-то, на все выходные, или так, на неделе прямо, но это он не забухивал явно, неа. Уж больно свежее и непомятое ебало наблюдалось у Славы по возвращении, а один раз Ваня заметил у него на шее смачный такой синяк, как будто след от присоски ебучего гигантского кальмара, и поэтому вывод напрашивался сам собой: друг ебался. Здорово так, качественно, с душой. И не только ебался, может, может это была та самая — большая и чистая, Ваня ничему б не удивился уже, в конце концов, Слава… Слава смотрел после этих своих загулов мягко, сыто, чуть ли не урчал вслух, и Ване бы чё? Ване и ладно. Лад на их со Славой хате нарушился только вот… желудочной у Славы неприятностью, и Ваня, как мог, пытался помочь этой неприятности расследованию. Ещё Ваня нашёл в ящике с ложками и вилками пачку активированного угля, но впихнуть целительную хуету в Славу пока не предоставлялось возможным — Слава закрыл толчок изнутри. На щеколду. Закрыл, а теперь, по ходу, несильно-размеренно, с одинаковыми примерно интервалами, долбился башкой в закрытую дверь. Это было чутка крипово, и Ваня поэтому спросил про пельмешки. Чтобы разрядить обстановку. Хотя эти самые пельмешки они ели вчера вместе, прямо как Слава вернулся, и пельмешки были совсем недавние, мартовские, и… — Если бы, — сказал вдруг Слава с глухой и непонятной какой-то интонацией. Сказал и замолчал, надолго, секунд на тридцать, и Ваня поэтому переспросил осторожно: — «Если бы» что? — Если бы это были просроченные пельмешки, — через паузу продолжил Слава всё так же непонятно, — я бы обосрался, нахуй, от счастья. Но… — Но у тебя верхом пошло, — оживленно подхватил Ваня, но в этот раз Слава его перебил злым стуком по хуёвой гипсокартонной двери, и Ваня понятливо завалил ебало. Слава начал издалека. Настолько, блядь, издалека, что сказал: «Помнишь…» — Помнишь, — сказал Слава из-за двери толчка, — пару месяцев назад я свалил на три дня? «исчез, но резко вернусь к тебе другом детства», блядь… — Я проебался тогда, — сказал Слава, и так это сказал… весело, что у Вани ебать в боку закололо предчувствием невъебического пиздеца, и не зря закололо, потому что дальше Слава сказал буквально, — я тогда ебался с Оксимироном. Вот. У Вани на какое-то время пропал слух (зрение, уверенность в существовании материального мира ещё, по мелочи), поэтому часть… чего-то, блядь, он пропустил, но включился обратно Ваня тоже — на моменте из топа, это точно. — … «ебался» — это значит в жопу, в жопу — и без гондона, блядь, у него не было, сечешь, рок-стар ёбаный, пенсионер хуев, дома — и чтобы гондонов не было, а я не рассчитывал, блядь, когда шел, да на такое счастье, а вот оно и… — Ты ебался, — сказал Ваня туповато и больно укусил себя за язык. Это не помогло, а Слава взорвался будто, полегчало ему, что ли... — Бля, да ты что, Шерлок, нахуй, Холмс! Ты знаешь, это не так важно сейчас, я вот кишками наружу весь… — С Оксимироном. Ебался. Слава щелкнул шпингалетом и приоткрыл дверь. Высунул чуть-чуть лицо и уже открыл было рот, чтобы продолжить, блядь, рушить чужую психику, но Ваня его решительно притормозил. Подождите, пожалуйста, ёбаный ты рот, нахуй, блядь. Это надо обдумать. — Ты ебался с Оксимироном, — Ваня повторил снова — в надежде, что ослышался, например, или словил транзиторную инопланетную атаку на свой разум… Ага. Слава тяжело кивнул в проеме двери и ничего не опроверг. — В жопу. Слава сдавленно кашлянул, но задрал подбородок повыше и кивнул с каким-то непонятным вызовом. — По доброй воле? — уточнил Ваня ещё зачем-то, хотя тут же вспомнил довольного и всрато-спокойного вчерашнего Славу — из жестокого и анального жидовского рабства такими не возвращаются. Не то чтобы Ваня знал, какими — возвращаются, конечно, но Слава сделал лицом возмущенный до глубины кишок вид. Никакого рабства, видимо. — Ты ебался с Оксимироном, по доброй воле, ноу криминалити, — начал Ваня перечисление Славиных достижений, — и без гондона в жопу, и теперь, говоришь, что это не пельмешки, ты их и не жрал нормально вчера, и ты на зоже теперь, не бухаешь особо, даже траву не… Стоп. Стоп, сука. Стоп. Ваня подумал. Очень долго подумал, а Слава ему думать не мешал, Слава сидел на пороге толчка — вылез из укрытия, блядь, сидел и разглядывал полустертый узор на старом линолеуме, а Ваня сидел напротив, на полу прямо, сидел и придумал. Надумал на свою голову. — Ты это, того… беременный, дядь, — сказал Ваня вслух, хотя додумался он до совсем других слов. — Бинго, блядь, — сказал Слава и отвернулся. В сторону. Как будто... Стремительно меняющийся мир вокруг требовал немедленно — выпить. Ваня притащил две баночки безалкогольного, потому что Слава на зоже, ему не нужно с градусом, безалкогольное — это полезно даже, а потом Ваня вспомнил, что Слава, наверное, беременный — наверное, ему и безалкогольное нельзя? В любом случае, Ваня обе баночки выпил сам. Выпил и сказал в тишине коридора: — Давай думать, Слав. Нихуя они, конечно, не придумали. Слава сказал, что пока Ваня дрых, он сгонял в круглосуточную аптеку за этой шнягой, на которую надо ссать. И что он уже поссал. И что да. Оно, это самое, положительный результат. Слава даже процитировал: «Проверился на ВИЧ — позитивный настрой», но Ваня ему это простил, это Слава явно от нервов сделал. Ещё Ваня за каким-то хером спросил, менялись ли они с жидом местами. Типа, а вдруг сейчас и Мирон Янович, того, на сносях? Весело же… — Мы по очереди, — начал Славян бодро, но как-то… охладил вот пыл, — ну, он пообещал, типа, в следующий раз, что даст. Тоже. И че? И много было… разов, Слав? — Прилично, — сказал Слава и улыбнулся, на Ванин субъективный взгляд, совсем нифига не прилично. И что же, Слав? — И то, — сказал Слава незло и чуть-чуть удивленно, — что он всегда оказывался над, мелкий, а сильный, сука, жилистый, а я на спине — плашмя и ноги кверху, и хорошо — пиздец, веришь, Вань, я жил вот и не знал, что бывает так хорошо, и… Ваня рукой тогда на него махнул. Нечего же тут… — Мама вот говорила мне, — перебил Славу Ваня, потому что нечего тут, нечего… — У неё дядя троюродный был, и… — Вань, у твоей маман таких историй — вагон, даже мама считала тебя пидором! — А тебя не считали — и вот результат. Ты беременный, а я нет, — засмеялся Ваня в голос. А потом спросил серьёзно — про серьёзное спросил. А Слава ответил. — Да какое «серьезно» у нас, — сказал Слава уверенно. — Мы так ебёмся. Без любви. — Ты забыл главный постулат: умри, но не давай в жопу без любви, — подытожил Ваня и встал на ноги. Мир встал с ног на голову, но всё ещё надо было как-нибудь жить. Пельмешек, что ли, сварить, для начала? *** Этот ёбнутый стучал в дверь ногой, хотя звонок работал отлично, месяца три уже как работал… Этот ёбнутый не собирался уходить, он стучал терпеливо, громко, и Слава сначала думал позвонить ментам. Но это попахивало ёбаным зашкваром, почему-то. Потом Слава думал позвонить Замаю, Андрей бы разрулил, но дергать Андрея третий раз за последние сутки было не то что стыдно, но зашкваром вот конкретным. Ещё был вариант забить хуй и ждать, пока ситуация сама не рассосется, но это совсем не в духе Славы Карелина, вот совсем, ага — Слава открыл. О том, что можно было написать Мирону — и пусть бы папаша-голубь разбирался со своими поехавшими приёмышами сам — Слава вспомнил, только когда этот ёбнутый несильно толкнул его в плечо и зашел внутрь. В квартиру, Славы квартиру, и Ваньки, и… Слава согнулся несильно, незаметно — на чистом инстинкте, рефлексе, он не хотел. Не хотел обнимать живот — маленький ещё, нихуя не выросший живот — руками крест-накрест, как повернутая мамашка, не хотел. Но дернулся. Но бить ему ебало этот ебнутый хотел, оказывается, даже не за себя — Слава, конечно, удивился. Этот Микси, «Микси» — как собака, блядь, короче, этот уебан собирался бить Славе ебало за Мирона. За всю четвертую фрешку, номинально будто, но и за Мирона-свет-Яновича — как за основного «идейного вдохновителя», вестимо. Слава увернулся от иронии ситуации на кухню и даже сказать ничего не мог — из-за приступа неуместного и острого веселья. Тупые гормоны! Тупой Микси с честными злыми глазами, тупой Мирон, который подбирает таких — злых и честных, и тупых, тупой... Микси этот вдруг не на Славу косяка давить начал. А на подоконник, а на подоконнике — сука, сука — пузырёк, «фолиевая кислота», это чтобы у пиздюка мозг правильно в трубочку свернулся, Слава так понял, ему врачиха объясняла минут десять, ну, за все витамины и минералы, а Слава чё — ему дебил не нужен, зачем ему дебил, на телек и так зовут, а пиздюк пусть будет умным, нормальным, с руками и ногами, ага… — Это для кота, — буркнул Слава тогда, — для кошки, то есть… А Микси этот ему на живот посмотрел сразу, да на какой живот, не было там никакого живота, футболка свободно висела, а Микси этот посмотрел ещё Славе в ебало — остро, зыркнул зрачками дохуя сильно и сказал, что была бы кошка тогда нарисована. На баночке. Или написано — «для котов», мол. — Ты думаешь, я совсем тугой? — спросил этот Микси у Славы, и не дал ответить, что «да, конечно». — У меня друган был, дома ещё, в Томске, — сказал Микси и шагнул назад и в сторону, облокачиваясь жопой о раковину, — ему уехать пришлось, доебали, суки… — А так я тебя не буду бить, — сказал Микси, одолжение сделал, долбоеб. — Я всё ещё не баба, — сказал Слава обиженно, как будто очень хотел по ебалу отхватить. Из духа противоречия. Долбоеб Мироновский покачал бритой, угловато-страшной башкой и спросил: — Ты вот пол знаешь, Гнойный? Вдруг у тебя там внутри — баба? Бляя, философ, миксиканец, сука. А был бы мальчик, че, въебал бы? *** Слава на лестнице чуть не уебался тогда. Центр тяжести сместился, чё, пузо начало выступать вперед, несильно, но бля, ноги как ватные временами, вот и подвернул… Не уебался, за перила вовремя схватился, а пиздюку, ну, будущему Славиному пиздюку шел пятый месяц, и не было ничего. В смысле, Слава особо о нём не думал. Не, ебало, конечно, и сильно ебало: а как оно будет? Как ребята отнесутся, как не спать сутками, и не позадротишь в комп, и на студии не поторчишь неделю, а жопа потом болеть будет, геморрой, даже если резать будут, а как, чтобы нормально всё, маму, и ещё Мирон, Ми… Но вот конкретно он… Пиздюк, сын, бляя, да, ну прислушивался Слава иногда, типа, как оно там? И ничего не ощущал, ничего не было, отдельного, не-Славиного, а вот тогда... А тут он схватился за перила — и толчок. Мягкий, сука, и внутри, из-нутри — сильный и медленный. И засранная родная лестница, знакомая до последнего нарисованного фиолетовым маркером хуя, и лестница, и перила, и крик воробьиный где-то близко, на улице — всё нахуй исчезло для Славы в мире. Были только Слава и он. Этот кто-то в нём. И тревога — острая, задохнуться можно, невыносимо — не за себя, за него. Его жизнь, отдельная пиздючья жизнь, зависела только от Славы. Только от того, не наебнется ли Слава сейчас с лестницы, например, и это… Короче, родителем Слава стал только — только? уже? — тогда вот. *** «Плод чувствует вкус амниотической жидкости, и по этому запаху потом узнает мать после рождения», — прочитал Мирон с выражением и перелистнул страницу. Слава пообещал себе выбросить Большую Медицинскую Энциклопедию нахуй с балкона. Пиздюк — «плод» — со всей дури уебал его пяткой по печени, расстроился, что ли, и Слава стал слушать дальше. Интересно, амниотическая жидкость, это что?.. *** Ваня стоял в кухонном проёме и смотрел на лысину Оксимирона. Оксимирон развязывал шнурки и под Ваниным внимательным взглядом получалось у него хуёво. Из комнаты доносился озабоченный Славин голос и ещё голос бессмысленно-гудящий, не голос, а так — странная какая-то фигня, но к ним приходила веселая молодая женщина-педиатр, она кивала очень довольно на эти звуки, и Ваня себя успокаивал, что так, мол, и надо. Наверное. Дети — это пиздец сложная хуйня, конечно. Слава вот всё утро доёбывал Ваню тем, что Марик не ползает («Марк». Слава реально пошел и записал пиздюка Марком, охуели реально тоже все. Особенно Охумирон, но Слава сказал, что пора ему — Славе, то есть — «создавать с Огородом положительные ассоциации»). Не ползает у него Марик, хотя по гуглу уже вовсю должен, и Слава Ваню так за утро заебал — Марик Миронович, кстати, выглядел достаточно довольным жизнью и задумчиво разглядывал пальцы у себя на ногах — что Ваня вызвал подкрепление уже часам к двум пополудни. Охумирон приходил всегда. И с Мариком сидел, отпуская Славку на полдня спокойно, и Слава ему доверял, и Марик на руках у него не орал, как у… Ваня с тех пор особо не старался проявлять инициативу. Ребенка только избалуют, на руках. Он, конечно, не спрашивал, почему Слава с Мариком не переберется на хату получше, не в бабках там был вопрос, и почему Охумирон приходит только, а не… Оксимирон всё ещё в коридоре стоял, когда Слава это сказал. Из комнаты, но слышно, различимо. — Чё ж ты не ползёшь, ну, — сказал Слава, — батя у тебя умный, знаешь же, много всякого может… «Ебать он себя нахваливает», — думает Ваня, Ваня думает, а Мирон молчит, а Слава заканчивает говорить, что… —… да и я не совсем дурак, у тебя наследственность хорошая, Марик, чё ж не ползать тебе, а? А Ваня на Мирона смотрит, тот — ебалом светится вдруг, разгорается, остро — красиво, красивый он сейчас даже. А нормально всё у них будет, думает Ваня. Хорошо даже. У Славы, у Мирона-Охумирона, у Марика. Обязательно. Раз уж наследственность такая... хорошая.