Никто не умрет

Это был спокойный, приятный день. Из тех самых – теплых и сухих, когда октябрьское солнце прогревает остуженную ночью землю, колючая пыль стелется по асфальту и жмется к обглоданным временем бордюрам, а легкий ветерок гонит на север перистые облака. И тишина стоит – лишь шуршат по потрескавшемуся асфальту обрывки старых журналов. Когда идешь, хочется ступать осторожно и мягко, чтобы не вспугнуть, не растревожить непривычный полуденный покой.        Чертовски уютный покой – и на душе у Алекса тоже было уютно. Серые громады осыпающегося бетона, ржавая арматура, торчащая из отсыревших стен, и даже пустая рейдерская стоянка посреди руин Вашингтона – все казалось уютным, родным и домашним…        – Берегись!        Но зевать и расслабляться не стоило.        Здоровенная псина – куда крупнее обычных рейдерских шавок – вылетела из-за прогнившего фанерного ограждения. Перемахнула через барьер из колючей проволоки, проскрипела когтями по впаянным в землю цементным плитам. Притормозила, развернулась, чтобы с утробным рычанием, прижав уши, снова начать разгон.        – В сторону!        Прострекотала очередь. Затем громыхнул одиночный – контрольный.        Вот и конец уютному полуденному покою, можно теперь и радио включить. Проверить радар Пип-Боя – других врагов поблизости не обнаружено. Переключить станцию, щелкнуть кнопкой.        – …умница, Сто Первый! – одобрили динамики голосом знакомого диджея.        Алекс прыснул, шмыгнул носом – и неожиданно для самого себя расхохотался. Пока хохотал, не услышал, как диджей объявил новую песню – и вот она полилась, заструилась из устройства, за годы почти что сросшегося с рукой.        – Пошли, – он махнул напарнику. – Посмотрим, что эта шавка тут сторожила. Пока ее хозяева не приперлись.        Убавил громкость музыки и аккуратно переступил дохлого пса. Мельком отметил, что тот откормленный и ухоженный. Был.        На рейдерских стоянках всегда можно найти чем поживиться – от забористой химии до редких энергетических стволов. Банды пустошей тащат в свои логова все подряд. Как-то раз Алекс на одной из таких стоянок открыл сундук и обнаружил там целую стопку отлично сохранившихся довоенных книг. В другой раз и в другом месте – небольшую коллекцию детских черепов и крошечные, с ладонь, ботиночки. Очень аккуратные, почти новые – их явно шили своими руками, с заботливой дотошностью и любовью.        Черепа Алекс оставил на месте. Ботиночки зачем-то забрал с собой – и выбросил их через полмили. Вместе с другим, чрезмерно нагружающим его и напарника хламом, который ни продать, ни использовать самому.        Здесь же в первую очередь внимание привлекла еда. С обратной стороны забора, сделанного из фанеры, автомобильных покрышек и листов ржавого металла, возвышался высокий деревянный стеллаж. Отлично сохранившийся, кажется – даже перекрашенный сравнительно недавно. В самом верху из деревянного корпуса торчали крепления, а на полке под ними, аккуратно свернутый, лежал кусок брезента – видимо, на случай дождя. Все остальные полки были уставлены бутылками, завалены пачками с древними, как монумент Вашингтона, десертами и макаронами, консервированным мясом и порошковым фруктовым желе. Словно едой специально запасались впрок.        Рейдеры обычно так не делали. Как и большинство обитателей Столичной Пустоши, они жили сегодняшним днем.        – Тут этих мудаков штуки три должно быть. Или четыре, – голос напарника из-за спины. – Две койки и вонючий матрас. Я бы на такой даже ссать побрезговал. Если всего двое-трое, то дождемся, грохнем, крышки и стволы заберем… У-упс.        Стук и звон – прозрачный, легкий, как бывает, когда что-то разбилось. Фарфоровая фигурка – маленькая танцовщица в юбке то ли из травы, то ли из листьев. Такие статуэтки нередко встречались на пустошах. Наверное, раньше они были чуть ли не в каждом доме.        Одна из них теперь валялась, расколотая, на бетонной плите. Через секунду осколки превратились в крошево под толстой подошвой армейского сапога.        – Джерико, – позвал Алекс, в чьих руках колыхалась на слабом ветру засаленная, исписанная печатными буквами бумажка. – Глянь, что я нашел.        Он кинул под ноги вещмешок с чужими запасами, придержал дрыгающийся листок.        «Мари, я ухожу до вечера, – было выведено на нем. – Как проснешься, обязательно покорми Лулу. Мясо для нее в тазу, таз в сундуке, ключ от сундука – в коробке с открытками. Люблю тебя, твой Джо».        – Как мило. Они умеют писать что-то сложнее ругательств.        Алекс скомкал бумажку и выкинул ее за забор. Подождал, пока напарник прокашляется, сплюнет, выругается. Огляделся и снова подумал: «Уютно». Рейдерский лагерь, разбитый прямо на бетонной плошадке среди колоссальных древних руин, заваленный старыми ящиками, грязными тряпками, стеклянной тарой и упаковками из-под еды, выглядел как…        – Дом, – рассеянно произнес Алекс. – Это их дом. Шкафы, столы, кровати, еда. Даже собака. Лулу, – он мельком глянул туда, где за забором в густеющей кровавой луже застывал собачий труп. – Они тут просто живут. И сортир есть. Странно.        – Скоро жить перестанут, – ворчливо откликнулся напарник. – Сами ушли, пса оставили добро сторожить. Явно ненадолго отлучились. Ты тут еще покопайся, крышки и химию поищи. А я вылезу на окрестности посмотреть. Увижу ублюдков – свистну. Будь наготове.        Коробка с открытками.        Едва Джерико скрылся за ненадежным ограждением, Алекс кинулся на поиски. Где-то должна быть целая коробка открыток – так сказано в дурацкой записке. Надо непременно ее разыскать.        Довоенные открытки Алексу нравились всегда. Ветхие, выцветшие кусочки картона, через которые, если присмотреться, можно было заглянуть в далекое-далекое прошлое. Увидеть мир, которого больше не будет. Целые здания, ухоженные улицы, памятники, людей. Машины, которые ездили, а не врастали в землю. Самолеты, которые летали по небу, а не валялись ржавыми трупами на заброшенных аэродромах.        Однажды, будучи еще ребенком, Алекс на одной из открыток нашел место, где изображение стерлось полностью. Чтобы заполнить пробел, он взял карандаш и нарисовал там радтаракана с чуть приподнятыми крыльями и выразительными усами. Выглядело очень по-настоящему – машины остановились на перекрестке, чтобы не раздавить беспечное насекомое.        Алекс показал открытку отцу, и тот рассмеялся. Сказал, что в те времена радтараканов не существовало. Что тогда, до ядерной войны, мир был совершенно другим, но каким именно – этого даже самый умный на свете папа наверняка не знал.        Пачка открыток – увы, не такая толстая, как хотелось бы, – обнаружилась в перемотанной скотчем картонной коробке. В старом кожаном чемодане, лежащем под застеленной кроватью позади обеденного – относительно чистого – стола. На том столе, как успел заметить Алекс, также стояла башенка из тарелок, лежали, прикрытые страницами из журналов, столовые приборы. Немытая чашка, подвявшее яблоко и пара использованных ингаляторов от винта…        Обыденно, просто и по-домашнему.        «Дорогой Джо! – гласила записка, найденная под открытками, которые Алекс, не рассматривая, сунул в свой вещмешок. – Мы с Руби приготовили тебе сюрприз. Помнишь, ты говорил, что нам надо завести сторожевого пса? Загляни в деревянный сундук у входа. Люблю тебя, Мари».        Ниже постскриптум: «Он пока еще маленький, но обязательно вырастет и станет хорошим сторожем».        Еще ниже вторая приписка: «Давай назовем его Луи?»        Алекс аккуратно сложил записку и вернул ее на дно коробки. Усмехнулся: по всей видимости, Луи оказался сукой. И сторож из него… из нее в итоге вырос совсем не плохой.        В следующий миг он сплюнул себе под ноги, прошипел: «Черт». Поморщился и вздохнул.        Пип-Бой показывал час дня и проигрывал довоенные музыкальные композиции. Солнце все так же мягко светило, пронизывая осенний воздух ненавязчивым, золотистым теплом. По небу все так же плыли, подгоняемые ветром, невесомые облака. Забитый до отказа чужой едой, химией, крышками, чистящими средствами и патронами вещмешок оттягивал плечо, когда Алекс вышел к площадке за ограждением. Помахал рукой, разгоняя мух, – они вились в подвижном воздухе, жужжали и ползали по собачьему трупу.        «Прости, Лулу. Жизнь дерьмо».        – Идут, – Джерико с автоматом наперевес вырулил слева. – Всего двое. Еще далеко. Вон туда, – указал пальцем на гранитный постамент возле какой-то гигантской развалины, – поднимись и сам взгляни. Как думаешь, наши?        Протянул бинокль – и Алекс, скинув мешок, рванул к постаменту, вскарабкался, прильнул к слегка поцарапанным окулярам.        – Мужик и баба. Видишь?        Алекс видел: две фигурки в типичных рейдерских обносках перебирались через заслоны из древних ржавых авто. Волокли с собой какую-то увесистую сумку, держали стволы наготове, озирались по сторонам. Женщина – издалека ее лица было не разглядеть – иногда отставала, и тогда мужчина притормаживал, дожидался, трогал ее за плечо. Подал руку, когда они спускались с полотна разрушенного хайвея.        Алекс улыбнулся:        – Это они. Джо и Мари…        – Чего? Чего ты там бормочешь? Давай слезай, подготовимся. Я могу вон там встать и подождать, пока они пройдут, а ты…        – Нет, мы уходим, – спрыгнув с постамента, Алекс поспешил к вещмешку. Развязал его, разворошил. Нащупал стопку картонок, с секунду поколебался и вытащил их, едва не порвав.        – Мы влезли в их дом. – Открытки упали рядом с собачьим телом. Поверх – кусок кирпича, чтобы ветром не унесло. – Украли их вещи. Разбили статуэтку. Убили собаку… Хватит.        Подхватив мешок, Алекс поднялся и огляделся – словно бы ничего и не изменилось вокруг. Только тишина уже не такая умиротворяющая, а ветер переменился и стал прохладнее.        – Сегодня отличный день, – сказал он тише. – Он и звучит, и даже пахнет как-то особенно.        – И к чему ты клонишь? – прищурился Джерико.        – К тому, что сегодня здесь больше никто не умрет.