Вечность...?

У Чисаки на половину спины огромная метка ярко-золотистого цвета, которую так любит лицезреть Хроно — это больно и эстетично одновременно. У самого же Куроно от плеча, слегка переходя на лопатки и шею, тянется узор по руке почти до самого запястья, переливающийся холодным серебром. Оверхаул обожает проводить по извилистым блестящим линиям тонкими, длинными пальцами. Но они понимают — что быть вместе им, особо то, и не дано. Всё это могло быть неправильным, настолько чудовищным, ужасным, что сам факт того, что они — не соулмейты, вызывал у окружающих одну тошноту. Сегодня Сецуно встретил свою судьбу и его отсчёт пошёл, ему уже, как никак, около ста шестидесяти лет. Ходжо, Табе и Тенгаю повезло меньше — их таймеры запустились внезапно, они даже не поняли, кто был их соулмейтом. Шин, Дейдоро — всё ещё продолжают свою спокойную жизнь без седины, в душе им, может, и за двести, но на вид им не дашь более тридцати. Такое можно увидеть постоянно. Это стало обыденностью. То, что люди живут более лимита времени. До того момента, как не встретят соулмейта. Или, конечно, есть альтернатива, которая менее приятна — если их соулмейт умрёт. Так уж не повезло, что в молчаливых минутах, которые взяли начало с раннего детства, не было ничего судьбоносного. Они были неразлучны, но, при этом, никак не могли преодолеть порог двадцати двух лет. Чисаки и Куроно были даже рады, что они будут жить дольше, чем им положено, но это давало и обратный результат — они не соулмейты. Они не могут быть вместе. Таков закон мира. Для тех, кто живёт вечно — нет пары. Вот и всё. Хари смотрит на Кая с недоумением, когда тот в очередной раз стягивает с него верхнюю одежду. Он эстетически наслаждается узорами на руке и не может остановиться — даже перчатки и маску снимает, осторожно целуя губами нежную кожу с меткой. Серебро переливается и Хроностазис прикусывает губу. Смотреть на это — одно удовольствие. Что для одного, что для другого. Собственно, это всё возвращается бумерангом. Восстановитель не брезгует, когда подушечки пальцев Куроно осторожно поглаживают золотистые извилины узора. Он не прогоняет его, он...наслаждается? Ему и впрямь нравится ощущать только его руки на своём теле. Это как тайна, как их маленькая тайна, каждый вечер и ночь изливающаяся в скрипах кровати. Им и впрямь плевать на то, одинаковы их метки или нет. У них есть вечность, вечность в золотистых и серебряных узорах, в чашках кофе и чая по утрам, в прикосновениях, собственно, как и во всём остальном. Буквально во всём, потому что это «всё» они делают исключительно вместе. День за днём, год за годом и вот приходит пора, когда они хоронят своих друзей и напарников, одного за другим. В итоге, былых «Восьми Заветов Смерти» уже, собственно, и нет вовсе — осталась только тень ввиде Чисаки и Куроно. — Кай... Кай... Мы ведь всегда будем вместе? Даже если кто-то из нас в итоге найдёт свою судьбу? – однажды спрашивает Хроно, когда они сидят на крыше небоскрёба, любуясь закатом. — Конечно, – коротко и ясно отвечает он, а уголки его губ приподнялись в подобие улыбки. С Хари он научился улыбаться за те почти три сотни лет. Он научился многому. Целоваться, к примеру, и сейчас самый подходящий момент это продемонстрировать. Они умеют молчать, сплетая языки в дьявольском танце, сгорая в ярком золотистом огне и растворяясь в лунно-серебристом мерцании. И отголоски тех сомнений «а могут ли не соулмейты быть вместе?» рассеялись ещё сотню лет назад. Тихо рыдая и укрываясь одеялом от всех бед, на кровати лежит Куроно. Ему плевать, если кто-то услышит. Главное, чтобы этим «кем-то» не был Кай, потому что он не хочет. Он не хочет признаваться. Насильно и при помощи причуды, Чисаки всё-таки добивается своего и снимает с него верхнюю одежду. На его глазах впервые за всю его жизнь выступают слёзы. Быть такого не может. Восстановитель с комом в горле смотрит на почерневшую метку. — Я тоже скоро умру, – шепчет Хроно, смотря в золотистые глаза Кая. — Я не верю, – мотает головой он, мягко дотрагиваясь до тёмной кожи пальцами. Чтобы ты делал, если весь смысл твоей жизни был бы на грани смерти? Чтобы ты делал, когда твой самый дорогой человек медленно погибал на твоих глазах? Чтобы ты делал, если бы знал, что его... Скоро не станет? Хроно выгорел за пять лет, как пустыня под палящим солнцем. Неизлечимый, неизвестный медицине диагноз. Инвалидная коляска, недостаток гемоглобина, витаминов, отказ некоторых внутренних органов. Постоянные капельницы, больницы, аппараты жизнеобеспечения. Ему осталось меньше месяца — твердили врачи. А Хари жадно глотал воздух, преодолевая боль в каждом участке тела, пока под его попытки метался Чисаки из угла в угол. Кай ночевал в больнице, он тратил все свои деньги на операции, но всё было безуспешно. Две недели — твердили врачи. С того момента, когда Оверхаул узнал о скорой смерти, тот больше не плакал. Он кричал днями на улице, пока Куроно не видел, он курил, он боялся не грязи, а смерти, он впервые боялся чего-то по-настоящему сильно. Он задыхался, кашлял и сгорал внутри, пока его рука проходилась по серебристым волосам, а губы успокаивающе целовали макушку. Ночью в палате было спокойно, правда под звуки кардиомонитора Чисаки никогда не спал. Стоило сердцебиению Хроностазиса затихнуть или как-то хоть немного поменяться, он чуть на месте не подскакивал. Но как-то раз оно затихло. Противный писк потянулся эхом в сознании Оверхаула. Дефибриллятор, суета, паника. Неделя? – твердили врачи. — Кай, я задыхаюсь, – хрипло шепчет Хари, пока старается сжать ладонь мужчины в своей, — Мой организм... Перестаёт бороться. — Ты выживешь и будешь со мной ещё тысячу лет, – и Архитектору самому бы хотелось верить в это. Куроно улыбается, прикрывая глаза. Его организм окончательно перестаёт функционировать, когда сердце и мозг практически одновременно отключаются. Рука Хроно разжимается, а мышцы лица расслабляются. Кардиомонитор показывает ровную линию. Восстановитель сидит, все ещё сжимая ладонь бездыханного тела его возлюбленного и смотрит на него стеклянными глазами. Пока вокруг суетятся врачи, стараясь вновь завести его сердце, Кай понимает, что это, собственно, бесполезно. Пока изо рта Чисаки идёт белая пена, в голове прокручиваются миллионы сцен. Миллионы сюжетов, миллионы альтернатив и раскладов. Передозировка наркотиками — твердили врачи.