Волны

Вода медленно заполняет легкие, глаза противно щиплет, а кончики пальцев начинают неметь. Мутно-голубая пелена перед глазами прерывается на отблески солнечных лучей под толщей воды. Сынмин держится под водой настолько долго, насколько хватает сил и воздуха в легких. Продержался бы больше, да чертовы инстинкты заставляют тело резко всплыть на поверхность и учащенно дышать, откашливая воду из легких. Слышится громкий смех Феликса сквозь залитые водой уши, и по мокрой коже пробегают мурашки. Звезды уже тускло проглядываются на потемневшем небе, некоторые светят ярко и отражаются у Феликса в глазах. Ему без четырех часов двадцать, у него волосы сутки как выкрашены в снежно-белый, в руках полупустая банка любимого пива, а в спину светят фары старого фургона, арендованного Сынмином по дешевке. Сынмин сидит рядом, укутанный в огромное феликсово полотенце, и цвет такой розовый-розовый, что аж противно. Сынмин сидит рядом и не может отвести от Феликса взгляда. Он красивый. С этими своими веснушками, ресницами длинными и смешными ушами. Сынмин смотрит, как у глаз Феликса собираются крохотные морщинки от улыбки, и ненавидит его за это всей душой. – Если он позвонит, скажу, что развлекаюсь на какой-нибудь вечеринке, – басит Феликс, отпивая из банки и поворачиваясь к Сынмину. – Или лучше вообще не брать трубку? – Он не позвонит. Феликс смотрит долго, рассматривая лицо друга. Прохладные капли стекают по его щеке, падают на розовое полотенце и исчезают, оставляя после себя мокрые пятна. Сынмин прав. Как всегда прав, а Феликс, как всегда, дурак. – И хорошо, что не позвонит. Я бы все равно не выдержал. – Я бы тебя удержал, – произносит Сынмин и тяжело сглатывает, сильнее кутаясь в мягкую махровую ткань. Феликс только улыбается, грустно так, аж до боли в костяшках. – От чего? – От того, за что бы ты себя потом возненавидел. – Ты себя удержать не можешь, а меня бы смог? – глухо смеется блондин, отставляя полупустую банку подальше. Тошнит уже от этого пива, да и от себя тошнит не меньше, когда Сынмин щурится и отворачивается к закату. – Прости. Последние солнечные лучи теряются в диких водах, в их молчаливых волнах, а жаркое австралийское солнце прячется далеко за линией горизонта. У Сынмина свое собственное солнце – сбежать невозможно, а приближаться страшно – сгоришь. Сынмин только и может, что подняться медленно на ноги, отбросить мокрое полотенце в сторону и уйти к машине. Вечереет в Сиднее медленно, но ночная прохлада настигает резко. Сынмин слышит, как Феликс сзади топчется, собирает их вещи и тоже шагает к фургону. Влезает на заднее сиденье, ждет, пока Сынмин сядет рядом. Сынмин с тяжелым вздохом садится и громко захлопывает дверь. У него под ложечкой что-то сильно давит, едва давая дышать, но Феликс, кажется, не замечает ничего, рассматривая собственные руки. – Ты родителям сказал? – Нет. Свои вещи промокли, а феликсовы джинсы такими короткими оказываются, что лодыжкам холодно. Сынмин с трудом поджимает длинные ноги под себя и накрывается пледом, бросая второй конец Феликсу. Тот не реагирует. – И что мне ответить, когда они заметят, что их сын исчез? – совсем как-то тихо произносит Сынмин, тоже застывая взглядом на руках Феликса. – Что хочешь. – Я ничего не хочу говорить. Феликс улыбается, снова выводя Сынмина из себя своими натянутыми улыбками. – Тогда поехали со мной. И в воздухе застывает что-то такое вязкое, что Сынмину хочется сбежать подальше, снова прыгнуть в океан и ждать, пока вода смоет это чувство недосказанности. У него престижная стипендия в лучшем университете Сиднея, гора перспектив и готовая карьера, стоит только сделать шаг навстречу, только вот Сынмин готов бежать лишь в две стороны – или глубоко в океан, или за Феликсом, куда бы тот ни захотел пойти. – Я не люблю Америку. Калифорнию особенно. – Правда? – щурится Феликс, поглядывая на парня. Вечерние тени красиво ложатся на его лицо, влажные темные волосы поблескивают от тусклой луны, а в глазах пустота такая, что Феликсу в который раз хочется залезть туда и спрятаться от всего мира. – А куда ты хочешь? Сынмин прикрывает веки и делает самый глубокий вдох в своей жизни. Он снова под водой, а воздуха у него на полторы минуты. И третьего тут уже не дано: он либо поддается инстинкту выживания, либо тонет. Утонул? – Поехали ко мне, – открывает он веки и смотрит Феликсу прямо в глаза. – Тебе понравится Сеул. – Обещаешь? И Сынмина накрывают волны. Теперь не спастись. Он в один миг наклоняется ближе, сокращая и без того крошечное расстояние между ними, хватается рукой за коленку Феликса и целует так, словно воздуха правда не хватает и украсть его можно только из легких Феликса. Блондин дергается от неожиданности и отталкивает несильно. Видит, как дрожат у Сынмина веки, а рука сжимает коленку сильнее. Мгновение на размышление, и Феликс тянется сам. Ближе, сильнее. Пловец из Феликса плохой – он утопающего спасти не сможет, только утонуть вместе с ним. Прохладные руки Сынмина оказываются глубоко под чужой футболкой, прижимая к себе теплое тело так близко, насколько это возможно в тесноте фургона. У Сынмина губы горят в противовес холодным рукам. Поцелуй длится несколько минут, тягучий и жаркий, каждое движение долгое, медленное, они так потеряны в своих ощущениях, словах. Сынмин заставляет Феликса сесть себе на бедра и продолжает целовать, вкладывая в поцелуй все, что может ему дать. Заботу. Обещания. Любовь? Когда-то Сынмин сказал, что сердца у него нет. Пустота не только в глазах, да и между ребер тоже. «Врал», – думает Феликс, медленно проводя языком по нижней губе Сынмина и ловя тихий стон парня. «Ошибался», – с осуждением к себе же пролетает в голове Сынмина, а после все мысли исчезают, давая дорогу чувствам. Плевать, что будет дальше и что скажет Феликс наутро. Плевать, на сколько кусочков разобьется только-только найденное сердце. Важны лишь отчаянный поцелуй на заднем сиденье чужого фургона и холодные волны, бьющиеся о дикий берег Сиднея. – Можно?.. – шепчет Сынмин прямо в губы напротив, не дожидаясь ответа, расстегивает чужую ширинку и тут же умирает в душе, когда глубокий стон Феликса раздается на весь салон. – Только не останавливайся, пожалуйста… Футболка Сынмина в одно мгновение оказывается где-то под ногами, а шорты Феликса летят в сторону вместе с бельем. Блондин весь плавится от прикосновений, не отдавая себе отчета. Руки у Сынмина на удивление сильные и сжимают бедра Феликса так, что у того голова кружится от ощущений. Горячие пальцы Феликса скользят по груди и расстегивают ширинку собственных джинс на чужом теле, а после Феликс спускается вниз, голыми коленками усаживаясь на пол салона, и стягивает треклятые джинсы. Шершавый горячий язык касается головки и медленно обводит ее, впервые пробуя на вкус, смакуя. Феликс обводит языком все венки, мягко ласкает головку, иногда беря за щеку, нежно проходится зубами и стонет, пуская вибрацию по члену. Сынмин, кажется, захлебывается в собственных ощущениях и толкается бедрами в горло блондина. Надолго его не хватает. Феликс успевает вовремя отодвинуться и тут же снова залезть на бедра парня, выцеловывая расслабленные губы. Сынмин обхватывает талию Феликса, проходится ладонями вдоль ягодиц, сжимает со всей силы, чтобы услышать низкий гортанный стон, и тянется рукой к колом стоящему члену. Феликс откидывает голову назад, облокачиваясь спиной о сиденье впереди, и открывшийся вид совсем Сынмина кроет. Мышцы под шелковой загорелой кожей перекатываются от каждого громкого вздоха, и чертовы веснушки на теле завораживают как никогда. Сынмин еле удерживает его на себе одной рукой, второй доводя до оргазма, и стонет в унисон, просто потому что молча на это смотреть невозможно. Все тело Феликса сводит в недо-судороге, кончает он громко и долго, и Сынмин, кажется, готов с ума сойти. Он тянется ближе, целует куда-то в скулу, а потом ниже и ниже, и снова в губы, в мягкие горячие губы. Запах секса так бьет по обонянию, а чувства – по сознанию, что весь мир Сынмина сужается до одной точки. – Я люблю тебя, – шепчет он, целует и снова шепчет. – Ты слышишь, люблю. – Феликс сжимает его плечи руками, прижимается ближе, тяжело дышит куда-то в шею, а сердце сейчас словно выпрыгнет из груди. – Поехали в Сеул. Или в Калифорнию, мне все равно. Можем остаться здесь и показать этому придурку, чего он лишился. Феликс, пожалуйста… Сынмин прикрывает глаза, губами все еще касаясь чужой щеки, тело пробирает мелкая дрожь то ли от недавнего оргазма, то ли от нервов. Волны, кажется, накрыли его уже с головой и утащили на самое дно океана. Он даже не успевает возненавидеть себя за признание, как Феликс целует его как-то по-особенному мягко, зарываясь ладонями во влажные волосы и водя большими пальцами по скулам. – Отец тебя убьет, если ты бросишь универ, – грустно смеется он прямо в поцелуй, вовремя приходя в себя, вспоминая о реальных проблемах, и снова затыкает Сынмина губами, не давая ответить. – Дай мне время, хорошо? Сынмин кивает, как болванчик, и поглаживает руками мягкие бедра. А где-то с левой стороны, где-то прямо между ребер, где-то там у Сынмина, похоже, правда что-то стучит сильнее, когда Феликс целует так нежно. Что-то резко меняется, кто-то сильно рискует, и только холодные волны все так же бьются о дикие берега.