Синее и двоичный код

Гэвин Рид облокачивается на столик в кафетерии, смотрит в чужую спину и думает, что рано или поздно всё повторяется. — Эй! Жестянка! Коннор не откликается. Гэвин полностью фокусируется на этом, отбрасывает в сторону все ненужные мысли. Это было проще тогда, когда здесь была Тина, но теперь её нет. — Этот кофе на вкус как пиздец. Сделай мне новый, телефон на ножках. Хорошее описание. «Телефон на ножках» внезапно подходит к кофемашине, нажимает кнопки; Рид чувствует запах кофе и думает, что весь мир сошёл с ума больше, чем он сам. Коннор поворачивается, держа в руках стаканчик с кофе, подходит к столику — разжимает пальцы за секунду до того, как Рид успевает схватить. По полу растекается пятно, как… Гэвин сжимает кулаки. — Охуел совсем. — Спасибо, — будничным тоном отвечает жестянка. — В следующий раз, пожалуйста, вспомните моё имя, детектив Рид, а также то, что большое количество кофеина вредит Вашему здоровью. Он разворачивается и уходит, наверняка похвастаться Андерсону, типа «эй, пап, я его уел!», но Риду насрать, это не его проблемы. Хотя нет, в глубине души он конечно же рад, что этот придурок показывает зубы, а не стелется перед всеми, виляя хвостом. Но ему похеру. И, конечно же, Рид прекрасно помнит чужое имя. Но на это тоже похеру. Имя Коннора напоминает цифру «восемь» и такое же коричневое; единственный коричневый, который нравится Риду, это его волосы, его кожанка и цвет кофе, потому что его волосы похожи на щелчок пальцами, кожанка на дату его рождения, а кофе звучит как голубой с примесью зелёного, на самом деле. Он никогда не скажет это вслух. Рид вообще многого не говорит вслух. Например то, что речь Маркуса, того лысого андроида из телика, звучала похоже на «E», потому что он действительно хотел мира, а не войны, а вот Уоррен говорила, как остывший зелёный чай, и если бы пришлось, Рид пустил бы пулю в неё, а не в сраный тостер с зачатками коммунизма. Например то, что Андерсон тоже звучит, как «восемь», но оно на ощупь как экран ноута, а не как бумажная книга, а цвет Коннора больше болотно-коричневый, чем просто. Например то, что сам Рид чокнутый, и это пиздец, потому что никто об этом не знает, даже Тина, потому что он не знает, как на это отреагируют нормальные люди, и отреагировал бы он сам на это как-то иначе, кроме тычков пальцами или даже попыток упрятать в психушку. И всё, что он видит, когда слышит, чувствует, когда видит, вся эта хуйня, которая не поддаётся нормальному описанию, прячется под грёбаное дерьмо, которое называется ругательствами и криками ярости. Потому что описать что-либо «как пиздец» проще, чем объяснять. Всё на свете вообще проще, чем объяснять. Однако когда Фаулер зовёт его к себе и даёт в напарники андроида, Рид говорит — долго; в основном, это всё те же ругательства со всеми синонимами, но суть остаётся краткой: мне это не нужно. Грёбаная, блядь, жестянка, я терпеть не могу жестянок, Джеффри, нам хватает одного пай-мальчика, облизывающего вещдоки, и его копию — ах, блядь, простите, улучшенную копию! — я не потерплю, даже если она самолично сварит кофе. «Копия» стоит в углу, слушая каждое слово; синтетика, голубой, буква «R», но Гэвин изо всех сил не обращает внимания, потому что он может ошибаться, он должен, блядь, ошибаться, должно же быть хоть что-то — а потом жестянка открывает рот: — Я RK900. Моё имя Ричард. Я прислан из «Киберлайф» в качестве Вашего напарника, детектив Рид. Он говорит медленно, размеренно, как пыль на каминной полке, в его глазах светится такое же выражение, как в глазах Гэвина Рида, но он всё ещё синтетика, голубой и буква «R», и Гэвин бросает ему: — Завались! Тебя, блядь, не спросили! Фаулер орёт, как острые куски стекла, выгоняет их обоих на задание, и, когда они спускаются с лестницы, Рид поворачивается к жестянке и смотрит прямо в серые, как сахарозаменитель, глаза: — Мы с тобой. Не сработаемся. Пошёл нахуй, сраный тостер. Или не путайся под ногами. «Сраный тостер» кивает, словно ему так же насрать, как и Риду. Спустя два дня они срабатываются в идеальную машину для раскрытия преступлений, и на все предрассудки Риду тоже становится насрать, как тостеру всегда было. Охуевание остальных переходит в восхищение, местами даже в зависть. Андерсон зовёт их «два мудака из нашего участка», а Фаулер зовёт их на самые ебанутые дела, которые только можно представить и которые не по силам лейтенанту с его одышкой и его робопёсику с диким желанием спасти своего папочку, а не разобраться с делом. Сейчас, например, они сидят за мусорными баками, воняющими суперклеем на ощупь и ждут, пока появится робоублюдок, который вырывает чужие тириумные насосы и отрывает механические конечности — стандартный, в общем, набор. Ричард выжидает, смотря вдаль, а Гэвин матерится про себя и играет в «4pics1word», надеясь, что зарядки хватит. Вообще, он слишком охуителен в этой игре, но сегодня ему просто не везёт. — Слушай, тут киноплёнка, кудрявая девчонка, часы и какая-то грёбаная растительность; глянь, чо это может быть. Ричард берёт телефон не глядя, обнажает пластиковые пальцы, хакает и проходит всю игруху, в том числе и бонусные уровни, и возвращает обратно. — Ну спасибо, блядь. Мог бы просто посмотреть и сказать. — Обращайтесь, — в голосе запах моря. — Что это хоть было, а? — «Завиток». Какой-то тостер вырывается из темноты так резко, словно всю жизнь ждал этого сигнала; Ричард выпрыгивает из-за баков и несётся за ним, а Гэвин сначала моргает, а потом тоже бросается следом. Жестянка несётся быстро, слишком быстро, и детектив некстати вспоминает, что это одна из моделей-спортсменов, которых хер догонишь, будь ты хоть последней разработкой «Киберлайф». Ричард, видимо, понимает это тоже, вытаскивая пистолет и стреляя. — Какого хуя?! — орёт Гэвин где-то позади. — Это тот, кто нам нужен, — даже не снижая скорости. — Я уже вызвал подкрепление, детектив. Улицы Детройта пустынны, нет даже кибертакси, и два бегущих андроида и человек, который явно не успевает за ними, смотрятся так же дико, как буква «I» с запахом бухла, например. Где-то там далеко мигает полицейская машина, её огни приближаются, и Гэвин искренне надеется, что у них будет вода, потому что ему кажется, что он сейчас выблюет свои лёгкие. Ричард стреляет ещё раз, полицейскую машину уже видно в темноте, и в этот момент второй жестяной ублюдок останавливается и разворачивается слишком резко. Рид выхватывает своё оружие раньше, чем видит, как чужие руки белеют до самых локтей. Но слишком поздно для того, чтобы Ричард успел остановиться; его хватают за тут же окрасившуюся синим куртку на мгновение раньше, чем выстрел почти в упор сносит ублюдку челюсть. Ричард издаёт звук, похожий на бордовый, отшатывается, его кругляшка вспыхивает красным. Рид всаживает и свою пулю, и жестянку отбрасывает назад. Полицейская машина останавливается, взвизгнув шинами, и хоть бы там был кто-то адекватный, а не стажёр какие-то новенькие офицеры выскакивают и бросаются к лежащей на земле уже куче железа. Гэвин же бросается к Ричарду. Со стороны тот выглядит так, словно держится за сердце, даже по цвету и запаху можно предположить, что всё хуёво, но Рид всё равно спрашивает: — Ты как? — Не… волн… волнуйтесь. Ричард говорит ещё медленнее, то снимает, то убирает скин с ладони. Гэвина внезапно коротит, словно все чувства одновременно выключаются и включаются со щелчком; он хватает андроида, но за плечи, и Ричард откидывает голову назад, отцепляясь от самого себя. — По… попытка? Попытка взлома… системы. Передача… данных. Записей сегод… ег… его действий. Я… я-а в порядке… Он сбивается, слова сбиваются, мешаются, и внезапно осмысленные фразы превращаются в повторение единиц и нолей, звучащих, как наждачная бумага. Гэвин отдёргивает руки, приоткрывая рот, Ричард же, наоборот, закрывает его руками по-человечески, слишком по-человечески, и в его глазах появляется такой же слишком человеческий ужас. На мгновение только, но это заметно. — Что это, блядь, было?! — произносит Гэвин, стараясь не думать, как это звучит. Жестянка убирает руки ото рта, возвращает себе нормальное выражение лица, нормальную скорость речи. — Мои извинения, детектив. Я… — он останавливает себя. — Произошёл сбой кодировки. Я обновил её, и теперь всё в полном порядке. Диагностика выявит возможные неполадки и устранит их. Рид понятия не имеет, как должен выглядеть «сбой кодировки», но явно не так, как удар колючей проволокой по телу. Он оглядывается на кусок пластика, лежащего на земле; им как раз занимаются патрульные, и они достаточно далеко. Поэтому произносит вслух: — Это не было похоже на твою ебучую кодировку. Это как будто ты вдруг забыл, что ты понимаешь грёбаный английский. Что за хуйня?! Ричард молчит, явно не желая отвечать. Рид снова оглядывается назад, а один из патрульных уже запихнул жестянку в машину, а второй подходит к нему. Детектив делает такое выражение лица, что тот самый патрульный решает сделать большой круг и тоже сесть на своё место. И Рид снова поворачивается к Ричарду. Сжимает пальцы так сильно, как бордовый, и на ладонях остаются следы от ногтей. Неговориэтовслухнеговориэтовслухчокнутый Он говорит это вслух: — Эти цифры были похожи на жёлтый. Ты пиздец как напуган. Если бы Ричард был человеком, его зрачки бы расширились, а так он просто мигает диодом, и это похоже на ту же колючую проволоку. Рид вдыхает и выдыхает. — Блядь. RK900 возвращает ему его же взгляд. Рид сжимает пальцы сильнее. — Ты первый. Всё это — как колючая проволока и бордовый. Ричард говорит, что он багованный, что это ошибка в коде, что «Киберлайф» хотела исправить её, но не успела. Что он не такой, как нормальные андроиды, что он не воспринимает этот мир как живое существо. Вы знаете, что такое «двоичный код», детектив? Моё восприятие мира замыкается именно на нём, и ни на чём больше. Да я на самом деле такой же багованный, говорит Гэвин. Моё восприятие мира не замыкается, блядь, вообще никак. Они сидят в машине, пока за окном моросит дождь — коричневый, поэтому Риду не хочется выходить на улицу; пепельница на приборной панели забита сигаретами, и он курит ещё одну, тушит её о язык, складывает и зажигает новую. Ричард говорит: — Двоичный код. Вся моя система работает на двоичном коде, но проблема в том, что у меня нет автоматического перевода с него на… Вы бы назвали это «нормальным языком», детектив. Мне требуется время, чтобы перекодировать набор цифр в человеческие слова или в десятичную систему счисления, и наоборот. Иногда возникают определённые трудности с этим. Например тогда, когда я… поступил опрометчиво и не успел осмыслить фразу, которую Вы охарактеризовали как… «жёлтый». Ты сейчас жёлтый, думает Рид, жёлтый с примесью земли. Он зажигает новую сигарету. — Как ты, — голос срывается, — ощущаешь? Диод на чужом виске моргает красным, булькающим, как лопающийся при засоре пузырь с грязью. — Всё чёрное, с зелёными цифрами. Все записи анализа — список цифр. — Типа как в «Матрице», — подводит итог Рид и снова тушит сигарету, снова зажигает новую. — Охуеть. Это тот зелёный, который пахнет лимоном, или тот, который звучит, как мышь? То есть, — он огрызается сам на себя, — это тёмно-зелёный или яркий-яркий? — …второй вариант. Однако моя система пользуется RGB-моделью распознавания цветов, так что я бы сказал, что это цвет «ноль – восемь единиц – ноль». На Гэвиновском смарте работает конвертер систем счисления, и он проверяет, выпуская в воздух дым, похожий на букву «R». — Ясно. Он похож на первую струну гитары. Блядь, то есть он реально яркий, неоновый! И чего, у тебя все сраные вещи — это коробка с цифрами? — Нет. Ещё это ноль или единица, зависит от расстояния, — Ричард смотрит на пепельницу. — Детектив Рид, вы доведёте себя до интоксикации организма. — Да похеру. Он бросает в пепельницу сигарету, но всё-таки перестаёт курить, откидываясь назад. Кругляшка на чужом виске мигает всё той же буквой «R». — Что значит «зависит от расстояния?» — Сетка с огромным количеством клеток. Если в клетке присутствует объект, он обозначается цифрой «один» и цветовым кодом. Если нет — «ноль». — Сколько нолей в твоём… сантиметре, жестянка? — Тысяча десять. — Это «тысяча десять», которые настоящие, или это «десять», которые похожи на «A»? — Это второй вариант. Рид снова подаётся вперёд. — Охуеть. Они молчат, как конфеты с кремовой начинкой, и Гэвин думает о множестве вещей сразу, и половина из них похожа на голубой, а вторая половина — на кошачью шерсть. — Моя очередь. Чужой голос, как название чужой модели. Рид выдыхает. — Как, — также срывается, но в другом месте, — ты ощущаешь? Ричард переходит на «ты», но это не звучит так, словно он произносит «восемь», это звучит чуть ли не как синий. Гэвин опять откидывается назад и смотрит на дождь. Он не рассказывал об этом почти никому. Даже психиатрам, по которым его таскала матушка; первый не воспринимал всерьёз вообще всё это дерьмо, а второй звучал, как разбившееся стекло, поэтому Рид не говорил ему и половины происходящей хуйни. Он смотрит на свои руки, на следы от ногтей на ладонях, и думает, что ему делать дальше, и, наверное, знает ответ. — Этот дождь коричневый. Произносится так легко, словно только и ждало, чтобы произнестись. — Не то, чтобы я не любил коричневый, но близко к этому. Мне нравится голубой, как цифра «девять». — «Тысяча один». — Да, но у тебя она звучит слишком похоже на звук бумажных страниц. Мне нравится та цифра «девять», которая пахнет кофе и на ощупь похожа на синтетику. Буква «R», например, голубого цвета, если ты не убираешь палочку; тогда она становится буквой «P» и меняет цвет на тёмно-голубой, не синий. Синий тоже один из моих любимых цветов, но только если он не напоминает на вкус мятные конфетки. Мятные конфетки вообще пиздец как раздражают, но только если это не гитарный бой. Тогда оно смягчается и становится как буква «E». Гэвин произносит это слишком быстро; слова льются, как зелёный, и детектив видит, что в кои-то веки его слушают. Ричард наклоняет голову, словно человек; и в его глазах интерес такой же, как кошачье мурчание. — Какого цвета буква «E»? — спрашивает он, а затем добавляет. — Та, которая твоя «E», а не моя «ноль–тысяча–сто один»? — Зеленоватого. Светло-зелёного, как звук ветра. — Должна ли быть буква «G» тёмно-зелёной? Гэвин поднимает голову. Ричард смотрит на него — пристально; в глазах виден звук царапанья спички о поверхность коробка. — Да, — звучит тихо, как фиолетовый, но как кофе на вкус, и он искренне не понимает, как это вообще произошло. Андроид мигает диодом. Красный, как звук выдоха после фильма ужасов, Рид не смог бы подобрать более точное описание. — Буква «E» в некоторых написаниях похожа на букву «C», но отличается одной чертой. Ты говорил про буквы «R» «P», и я предположил, что эта черта влияет на цвет. Значит, буква «C» будет зелёной, а буква «G», отличающаяся от неё завитком, — такой же зелёной, но с тёмным оттенком. Как «сто один-два ноля-один –сто-сто одиннадцать-два ноля–сто один-два ноля-один» и «сто-сто одиннадцать – десять-десять-сто – сто-сто одиннадцать». Он показывает цвета на своих экранах на ладонях, и это именно то, что имел в виду Рид, и тот сглатывает, потому что это невозможно, невозможно… — Это логично, — говорит Ричард. — Твоя синестезия абсолютно логична, — и добавляет, чуть мягче, чем это было у Гэвина, но с его же интонациями, хоть это и смотрится дико, — охуеть. И это звучит так, словно оно раскрашено всеми цветами, которые нравятся Риду. Когда на следующий день они опять сваливают на полевое задание, Рид впервые в жизни позволяет себе не придумывать нормальные ассоциации или заменять всё это ругательствами. Это сводит с ума даже сильнее, чем обычно, сводит с ума, потому что это работает. Потому что Ричарду не нужно объяснять, что к чему; он понимает правила игры, он принимает эти правила, он подыгрывает. — Ты знаешь азбуку Морзе? Вопрос звучит, как персик, как буква «Z», и это не слишком-таки сочетается, поэтому Гэвин понимает не сразу. Пожимает плечами: — Немного. Чего тебе? Вместо ответа Ричард переходит на пиканье, выше-ниже по тону — нули и единицы, двоичный код, точка-тире-точка-тире. — Какой цвет? — внезапно возвращается к своему голосу, как лист растения на ощупь. — Оранжевый, — опять пожимает плечами Гэвин. — Ты пытаешься рассказать мне анекдот, Рич? Ричард смеётся. Его смех похож на «D», и Гэвина опять коротит слишком сильно. Ричард больше не говорит обычными словами, если это не важно, не интересно, нет времени объяснять; Гэвин видит интонацию, чувствует её, ощущает до самых гланд, все эти точки-тире даже не нуждаются в переводе, и от этого его начинает коротить всё чаще и чаще. Ричард выпытывает и остальные правила игры. — Как звучит жёлтый? — Как страх. Ты здорово просрался с тем уёбком. — Это тот жёлтый, который «шестнадцать единиц – ноль»? Ричард учится распознавать цвета, а Гэвин — переводить числа на нормальный язык. — Нет. Это буква «W». Я не грёбаная жестянка, я не вижу настолько яркие цвета. — Значит, тот жёлтый, который «V». — Бинго. Ричард высовывается из окна и стреляет в колёса машины перед ними, машина уходит в бетонную стену, и Гэвин заранее вызывает труповозку по рации. — Оранжевый — это веселье? — Маршмеллоу. Морская вода. Да, наверно. — Эти цвета находятся рядом. Почему они обозначают абсолютно разные виды эмоций? — Потому что я не знаю, блядь. С переднего сидения разбитой в хлам тачки вываливается нарик, пытается сбежать через тупиковую улицу, слишком узкую для машины. Гэвин жмёт на тормоз и отстёгивается, распахивая дверь. — Я вызвал второй наряд, они займутся машиной. Пойдём, поймаем этого уёбка. Пока они мчатся за «этим уёбком», RK900 бросает вопросы: — Насколько разными должны быть оттенки? На, — он грузится, — одну десятую для людей по тону достаточно? — Хуй знает. Они сильно отличаются? Уёбок начинает отстреливаться, так что Гэвин пропускает Ричарда вперёд. — На «одиннадцать – два ноля – сто» в одном из цветов. — Пиздец. — Извини. Запишу в базе данных, что «да». Последний выстрел уёбка уходит в никуда, потому что Ричард уже бросает его на землю, заламывая руки за спину. Рид подбегает только для того, чтобы вырубить говнюка — так, на всякий случай, а ещё потому, что видел нож в чужом рукаве. — Только голубой и синий звучат… блядь, я не знаю. Достаточно близко. Спросил бы лучше про вкусы или про звуки. — Цвет вызывает больше интереса. Голубой звучит как «R», я помню. «Тысяча один». Радость. Как звучит синий? Гэвин запинается. Синий звучит как металл, но именно тот металл, который похож на «N». Как слишком улучшенная версия голубого — более терпкий кофе, девять в девятой, много чего ещё. Как… Как Ричард в последнее время. Ричард в последнее время звучит как синий. — Забей, — произносит Гэвин. — Это пиздецки сложно объяснить. Они возвращаются, таща уёбка за шкварник, сдают его Аллену, принимают сухую благодарность и садятся в машину, чтобы вернуться в участок, получить пиздюлей от Фаулера за то, что не обошлось без жертв — нахуй этих дилеров, какие из них жертвы? — и отправиться работать дальше. — Могу я попробовать несколько фраз в двоичном коде? Скажешь, какая из них звучит как синий. — Нет. Нахер. Я же говорю, это сложно. Ты никогда не попадёшь. Это похоже на «V», о которой они говорили раньше, только с примесью раскалённой проволоки. Ричард всё равно пробует фразы. Иногда они звучат, как зелёный. Иногда — как «L». Иногда Рид вслушивается в саму фразу, потому что ему кажется, что RK900 произносит его имя, и это так, и это звучит… охуительно. Предпоследняя такая фраза как кошачья шерсть. Последняя такая фраза пахнет землёй, и она слишком ГРОМКАЯ, и Гэвин отшатывается, пока его не впечатали в стену, и видит, как чужой корпус прошивает очередь пуль, начиная от ключиц и ниже. Потом он проваливается в чёрное марево — настоящее чёрное: его опять коротит — и видит себя уже на коленях рядом с Ричардом, и обойма в пистолете пуста, а на полу склада, на который они сунулись проверить наводку, ещё одно, на этот раз последнее тириумное пятно. — Гэвин, — говорит Ричард. — Гэвин… — Не смей, блядь, отключаться, уёбок! — кричит Гэвин, цепляясь за чужие волосы. — Не смей! Если ты тут подохнешь, я самолично, блядь, найду способ тебя включить, и разломаю тебе все твои сраные двухкодичные микросхемы! Чужой смех похож на «девять», а затем Ричард вновь произносит его имя тем самым двоичным кодом, и Гэвин мог бы поклясться, что сейчас это звучит как синий, почти как синий, пожалуйста, пусть это не будет синим, потому что иначе я сдохну тут рядом с тобой. Он слышит чужие голоса. Он слышит бумажные книги, а это значит, что Андерсон здесь, его Коннор здесь, и это впервые в жизни хорошо. Он чувствует, как пальцы, уже ставшие белыми, цепляются за его куртку, за его футболку. Он чувствует запах числа «двадцать четыре». Он видит, как серые глаза начинают становиться всё темнее и темнее, а потом не видит ничего, потому что что-то горячее мешает ему видеть. Погружая Ричарда в кузов, механики «Киберлайф» говорят, что RK900 может не выкарабкаться. В таком случае, они посмотрят, остались ли чертежи и детали и постараются прислать копию. Гэвин орёт, чтобы они сделали всё возможное, потому что нахуй ему не нужна эта копия, и он самолично пристрелит половину тамошних работников, если что-то пойдёт не так. Затем успокаивается, даёт свой телефон для связи, уезжает обратно в участок, потому что медики начинают на него коситься. Гэвин мечется по участку, разбивает костяшки пальцев в кровь, перестаёт фокусироваться вообще на чём-либо и сходит с ума ещё сильнее, чем раньше. Когда ему говорят, что всё обошлось, это похоже на много, много, слишком много всего одновременно, и только слова «блядь, пиздец», как и раньше, описывают всё это достаточно хорошо для посторонних. А потом Коннор ловит Рида за рукав, и в его голосе настороженность, так что он начинает даже без своего коричневого «Детектив»: — Вы знали, что у Ричарда проблемы с мировосприятием? Рид выдёргивает свой рукав из чужих пальцев. — Чего, блядь? — Мировосприятие, — повторяет жестянка. — Ричард… ощущал мир в двоичном коде, вместо того, чтобы видеть или слышать его как… обычно. Это вина «Киберлайф»; его не успели доработать, когда прошло Восстание, и он был выпущен без… определённых функций. Вы не замечали никаких неудобств в работе? Я не замечал неудобств, думает Гэвин, я замечал то, что меня понимают. Что хоть кто-то знает, как звучит синтетика и говорит с интонациями запаха кофе. Вслух он говорит: — Мне похеру. Что дальше? Коннор опускает руку. — Просто хотел сказать, что его система доработана. Теперь всё в порядке. Рид замирает. — Чего, блядь?! Теперь это звучит, как собачье пыхтение. Как число «одиннадцать». Настоящее «одиннадцать», а не «десять – одиннадцать». — «Киберлайф» добавила несколько функций. Теперь он воспринимает мир как… как андроиды, если можно так сказать. Различие цветов, соразмерность расстояний. Никакого двоичного кода на внешнем уровне восприятия. Гэвин хочет разбить это лицо. Ударить Коннора башкой о чей-нибудь стол. Попросить Андерсона, чтобы тот пустил пулю в лоб этому ублюдку. Вместо этого он говорит: — И как он на это отреагировал? — Сначала упал, — честно отвечает Коннор. — Пришлось исправить код, связанный с положением тела. Потом ходил, рассматривая стены лаборатории, — он думает, что его голос звучит как маршмеллоу, но это не так. — Потом сказал, что должен сообщить Вам об этом. — Сообщить мне? Коннор копирует голос Ричарда: — Я должен сообщить Риду об этом. Я хочу видеть его. Возвращайся в участок, только не говори, что со мной произошло, — потом возвращает себя. — Вы ведь сможете сделать вид, что я ничего Вам не говорил? Это испортит сюрприз. Рид не отвечает. Он перестаёт реагировать вообще. В мыслях появляется запах горелого молока. Рид разворачивается и уходит. Как только Рид слышит, что кто-то не вписался в стеклянные двери полицейского участка, то сразу понимает, кто это мог быть. Поэтому поднимается и уходит на улицу через запасный выход. Ну, привет, грёбаная жестянка. Твой брат, который «коричневый» и «восемь», сказал мне, что ты у нас теперь настоящий, полноценный андроид, которому больше не нужно придумывать отмазку, почему он не различает цвета. Разве это не круто? Можешь теперь общаться с нормальными людьми и жестянками; вряд ли тебе понадобится мешок кишок, мысли которого сейчас прямо-таки светятся жёлтым. «WWWWWWWW». Сигарета на вкус как визжание мелких детей в аквапарке, но Рид всё равно курит, вдыхая и выдыхая дым, делает вид, что не слышит шаги, раздающиеся за спиной. — Детектив. Звучит как буква «S» и оранжевый и жёлтый одновременно, и он проклинает себя, потому что это разные, блядь, цвета, но они смешиваются сейчас, и Гэвин как-то рисовал красками и знал, что должен получиться всё тот же ебучий оранжевый, как кора дерева на ощупь, но не получается, и это странно. — Коннор сказал, что у тебя теперь нормальное зрение, — вдыхая и выдыхая дым. — Как ощущения? — …как после включения, — голос сзади запинается. Рид ждёт продолжения. Секунда, две, три, чет… — Голубой. Он замирает. — И кошачья шерсть. Он оборачивается. — И мятные конфеты, которые напоминают игру на гитаре, — Ричард делает шаг вперёд, — как буква «E». Гэвин пытается вспомнить, как ему говорить, и придумать, что ему сказать; Ричард подходит ближе, очень близко, смотрит сверху вниз, и что-то в его взгляде изменилось, что-то появилось такое, чему Гэвин не может подобрать описания. — Не двигайся, — говорит Ричард, и его слова такого же голубого цвета, как и его глаза. А затем обнимает. Крепко-крепко, как зевающая кошка, как цифра «девять», как запах кофе, как всё тот же самый грёбаный голубой. Рид перестаёт дышать на какое-то время и даже не потому, что его рёбра стиснули слишком сильно. — Гэвин, — произносит Ричард, — Гэвин, — зарывается пальцами в волосы, выдыхает в шею, повторяет его имя ещё, ещё и ещё, а у Гэвина всё плывёт и мешается внутри; он висит в нескольких дюймах от земли, и в его голове теперь синий, тот синий, который заставляет всё крепче прижиматься к чёртовой жестянке. — Гэвин, — шепчет Ричард, — я фиксировал все особенности твоей синестезии. Я помню цвета твоих букв, но теперь я вижу их, я действительно вижу цвета, а не линии из двух цифр. Гэвин, — звучит, как холодный шершавый металл пистолета со смесью синего, синего, ёбтвоюмать, — мне нравятся твои цвета и цвета твоего имени, Гэвин. Мне нравится твой голос, то, что ты говоришь, мне нравится, Гэвин. Я не могу чувствовать запахи, я плохо ощущаю тактильно, но я умею проводить аналогии и реконструировать. Мне будет нравиться твой запах, твои прикосновения, это будет идеально для меня, Гэвин… Гэвин не выдерживает, цепляется пальцами за чужую шею, притягивает чужое лицо ближе, целует чужие губы так, что не может оторваться, всё мешается внутри, всё мешается перед глазами, ушами, носом, под пальцами сползает скин, оголяя пластик, похожий на да какая, блядь, разница, потому что в этом грёбаном мире больше ничего нет, мир замыкается только вокруг них, вокруг ёбнутого на все органы чувств человека и ёбнутого андроида, который никак, блядь, не перестаёт шептать сраные пять букв и пытается сцеловывать человеческие слёзы нет, Рид не плачет, с чего вы взяли, всё ещё продолжая держать его на весу. Когда всё-таки ставит, Гэвин начинает сползать, потому что сейчас на него навалилось слишком много, и он просто не справляется. Ричард не даёт ему упасть, прижимая к себе. — Ты ничего не видел, — бурчит Гэвин, шмыгая носом, — ты никому не скажешь, — и его собственный голос звучит, как пиздец, потому что тут слишком много всего намешано. Ричард молчит, но Рид думает, что это согласие. Рид ещё думает, что скажут остальные, когда увидят, что один из «двух мудаков участка» пускает слёзы и сопли на пиджак другого, а потом решает, что ему насрать. Говорит: — Спасибо, что не подох там, на складе. Ричард всё ещё молчит. Даёт пальцам бродить по чужим волосам; они холодные, белые, но это хорошо. Всё это хорошо. Гэвин восстанавливает дыхание и снова шмыгает носом. — Синий, — это звучит так тихо, что приходится напрячь слух. — Так звучит синий? Привязанность, счастье, любовь, влечение? Дыхание опять нахер сбивается, но Рид находит в себе силы, чтобы ответить: — Угу. — Мне нравится синий, — Ричард говорит это слишком размеренно, словно «G». — Я бы сказал, что он похож на детектива Гэвина Рида. Рид находит в себе силы ещё. Поднимает руку, сжимая в кулак, делает вид, что ударяет в чужую грудь. — Знаешь, что? Не думай, что ты прошибёшь меня этим. У меня, блядь, репутация. И вообще, если нас сейчас увидит твой маленький «братец», ты потом заебёшься стирать в Сети фото с этими моментами. — Это будет бессмысленно, — но Ричард всё же отпускает его, — всё, что появилось в Сети, останется там. Его диод мигает жёлтым, но это не тот жёлтый, а, скорее, исключение из правил. Пахнущий пиццей и напоминающий вельвет на ощупь. И это… наверное, охуительно, на самом деле. Гэвин Рид думает, что это самое точное сравнение, которое он может подобрать.