Засыпай

Остывшее тело лежит на прогретой солнцем земле. Люди вдалеке всё так же спешат по делам, а новостные ленты сообщают о возможной перемене погоды ближе к полудню. Жизнь течёт своим чередом, не содрогаясь о происшествиях. Процедура, проходящая в отдалении от центра Нью-Йорка, не походит на опознание, нет. Скорее, пытка воспоминаниями и ввинчивания игл под ногти. Эйджи смотрит на бледную кожу, спутанные волосы, проходится взглядом по выпирающей ключице, цепляется за умиротворённое выражение лица. Эш всегда спал беспокойно. Будто в бреду, во сне и бессознательном состоянии, Эйджи почти невесомо касается чуть веснушчатого плеча, пытаясь поверить, что оно действительно холодное. Руку обжигает болью и проклятым ощущением того, что ты трогаешь мраморную кухонную столешницу. Иглы под ногтями впиваются глубже в плоть. Тело отнесли подальше от любопытных взглядов, чтобы не поднимать лишнего шума, ведь без перемен по-прежнему остаётся всё, кроме погоды. Тишина. Никто не кричит, не льёт слёзы на сухую землю, только нервно кусают губы и рвут кожу у заусенцев. Каждый из них видел смерть, почти каждый сам без сожалений приносил её другим. И именно сейчас, смотря на вечного и бессмертного Эша Линкса, каждый понимал — не уйдет. Никого смерть не пощадит, будь ты хоть самым верным её слугой, будь ты трижды умелым бойцом и самым осторожным преступником. Тяжёлая рука костлявой будто коснулась каждого в этот момент. Тучи постепенно сгущаются над головой, оставляя просвет для палящего солнца где-то там, далеко, между домами, откуда периодически ночью доносились отчаянные возгласы. Эйджи, кажется, слышит их сейчас — голоса возмездия смеются сверху, глядя с края одного из тёмных облаков. Алекс до побеления костяшек сжимает край рукава своей джинсовой куртки, жмурится, отходит покурить, но при ныне покойном боссе пытается держаться стойко. В уважении, на подкашивающихся ногах, с большим трудом стоят и остальные члены банды. Никто не может позволить себе сесть или уйти. Они все стоят там, не в силах предпринять какие-либо действия. Все по разным причинам: из почтительной ненависти, глухой скорби или разливающегося дымящейся лавой отчаяния. Единственное, что объединяет их сейчас, это понимание того, что они не справятся. Вот такой вот он, Эш, которого при жизни не получалось не заметить, не получалось воспринимать, как что-то временное или быстротечное. Он был, пусть и Великим, но должным. Должным фактом в жизни каждого, кто его знал. Для Эйджи секунда шла часом, минута — столетием, а час — вечностью. Он не знал, сколько они стояли вот так, разглядывая бледное тело. Эш отмучился, наконец, отделался от вечных обязанностей, дотронулся до желанной свободы. Окумура поймал себя на мысли, что плакать совсем не хочется. Бесчеловечно было положить его на землю, трогать, пытаться что-то понять, искать причины. Эшу просто нужно отдохнуть, ему пора. Не заставляйте его волноваться за вас. — Можете оставить нас? — голос звучал сипло, отскакивал эхом о собственную черепную коробку и спотыкался. Все с пониманием следили за реакцией Окумуры, считая своим долгом оберегать его. Эш тоже считал. Эйджи был самым неподготовленным, зависящим от Линкса полностью, неопытным и незащищённым. Он не понимал, как Эш вдруг решил оставить его одного, но совесть шептала, что пора отпустить его и жить самому. — Ты уверен, что справишься, Эй-чан? — Алекс, будто всё ещё исполняя ту просьбу босса, заботливо положил руку на плечо Окумуры. Они все хотели о нём заботиться. — Я немного… Просто… — Мы всё понимаем. Скажи, когда будет нужно. Все действительно видели, насколько для Линкса был важен этот неловкий японец, а Алекс, хоть и молча, был уверен, что босс, наконец, смог полюбить кого-то больше, чем свою свободу. Алекс уводит всех за собой, и, когда они сворачивают за угол, Эйджи падает на колени рядом с телом, позволяя себе, наконец, расслабиться. С неба падает несколько тяжёлых капель, и Окумура накрывает Линкса своей курткой. Наконец, ему пришла пора позаботиться о друге. Дождь плачет, осознавая потерю. Эйджи кажется, что там, наверху, Шотер тоже плачет и ждёт долгожданной встречи. Японец приподнимает Линкса, укладывает у себя на руках, придерживая его под голову самым бережным образом. Второй рукой проводит по волосам, прижимается губами ко лбу, в ту же секунду крепче сжимая тело в своих руках. Если закрыть глаза, не поймёшь, человека целуешь или пьёшь чай из холодной кружки. Слишком холодно. — Спи, Эш, спи, — Эйджи аккуратно покачивает парня на руках под монотонный стук капель о землю; они мягко ложатся на поверхность, растекаясь и какое-то время отражая серое небо. — Я рядом, не беспокойся. Окумура не понимает, дождь или его слёзы касаются кожи, потерявшей жизнь. Каждый его шрам, каждая родинка и веснушка сейчас выглядит бездушной, чужой и отстранённой. Эш будто ушёл от этого, оно не принадлежало ему. Окумура, чёрт возьми, был единственным, для кого тело Линкса не было значимым. Он не чувствовал никакой связи с тем, что держал в руках; японец понимал, что уже скучает по Эшу. — Засыпай, слышишь? Всё хорошо… Просто отдохни. — Окумура жмётся к парню, тело которого даже не принимает чужое тепло. — Ты заслужил отдых, Эш, понимаешь? Правда заслужил. Посмотри, сколько всего ты сделал. Ребята не плачут, потому что всё хорошо; Алекс точно будет хорошим лидером, обещаю. — голос Эйджи срывается, а из горла постепенно прорываются рыдания, которые японец терпеливо пытается сдерживать. — И я плакать не буду, правда. Почему я должен плакать? Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю, да? Знаешь ведь. И я знаю, что ты меня любишь. Поэтому засыпай, — Эйджи тихонько напевает мелодию колыбельной, которую в шутку пел, когда Линкс не мог заснуть. — Ты меня всегда защищал, наплевав на себя. Это неправильно. Да ты за один день делал больше, чем я за всю жизнь, Эш! Засыпай, пожалуйста, тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, — Окумура головой прижимается к груди Линкса, понимая, что оттуда не послышится сердцебиение. — Пожалуйста, спи. Я же рядом. Я всегда буду рядом, ты знаешь. Не волнуйся ни за что больше, пожалуйста. Под пение дождя иглы врываются прямо в сердце.