Воссоединение

Его нашли в ее выходной. Группка волонтеров достала Олафа, слабого, трясущегося в лихорадке, отвратительно больного, из дыры в стене заброшенного, давно гниющего корабля судостроительного завода Рут & Бруф. После практически двух лет, проведенных в бегах, почти увенчавшихся успехом, Олаф лежал у их ног, грязный, бледный и слишком слабый, чтобы сопротивляться. — «Это смерть пришла за мной?», - спросил он. И больше ничего не говорил. Ни сопротивления, ни блефа. Он нуждается в серьезном уходе, и его будут держать здесь, пока я что-нибудь не придумаю, — говорит ей Жак в телефон. Голос его трещит из-за расстояния и телефонных помех. Вайолет крутит в руках телефонный провод, длинный, достаточно крепкий, чтобы удушить. Ничего не видя перед собой, осматривает свою квартиру. Взгляд ее задерживается на полках, заваленных ее изобретениями, книгами, хламом и на длинной стремянке, чтобы можно было до них дотянуться. Играет спокойная непринужденная музыка. Она доносится из нового проигрывателя, расположенного на кирпичном камине в ярко освещенной гостиной. Она не хочет уходить, только не сейчас, когда она только что вернулась после того, как буквально час назад сидела с Кит за чашечкой чая. Но теперь, когда Жак сообщил, что Олаф пойман, ее планам на вечер пришел конец. Он делает ошибочный вывод, решив, что ее молчание связано с долгожданным облегчением. — Я знаю, ты хочешь поговорить с ним, — говорит Жак с непривычной неуверенностью в голосе. — Да, — соглашается Вайолет быстро, нетерпеливо. — Могу я прийти?.. Но Жак перебивает ее. — Ты должна знать, Вайолет. Он спрашивал о тебе. Только о тебе. Повторял твое имя. Ядовитая смесь страха и стыда обжигает ее горло, как алкоголь, как подступающая тошнота. Она чувствует, как краска сползает с ее лица, оставляя ее белой, как снег за окном. — Это все, что он сказал? Мое имя и все? Прошлым летом, в предпоследний раз, когда она видела Олафа, щеголеватого, надевшего маску, выпившего вина — это было почти все, что он сказал. «Вайолет Бодлер. Какой удачный сюрприз», — он вывел ее наружу из бальной комнаты в сад, где цвели розы. С тех пор прошло почти шесть месяцев. У нее еще есть маска, которую он тогда носил (тонкая кружевная оправа вокруг глаз) и которую она хранит, привязав к металлической спинке кровати. Поворачиваясь на каблуках, она смотрит в открытую дверь, видит эту маску с пустыми глазницами, такую же ценную, как ловец снов, висящий над ее подушками. — И все. Он просто спрашивал о тебе, когда его нашли. Теперь он… притих, — говорит Жак. Ему определенно не нравится, что Олаф, обычно такой надоедливый и высокомерный, теперь тих как могила. — Мы в старой библиотеке, на третьем этаже. Приходи быстрее. Я не уверен, как долго он еще пробудет здесь. Это зависит от того, куда мы его перевезем. — Хорошо, — соглашается Вайолет, уже доставая шарф. — Я выхожу прямо сейчас, — быстро попрощавшись, она вешает трубку и устремляется к своему календарю, который, слегка покосившись, висит на стене. Беспокойно вздохнув, зубами открывает крышку маркера и рисует маленькое черное сердечко на квадратике с сегодняшней датой. Это стало неким ритуалом — каждый раз, когда она видела Олафа, она отмечала этот день неким шифром, который легко можно принять за что-нибудь другое. Любой другой просто игнорировал эти отметки. На ее календаре и так сверкали наклейки в форме звездочек из золотистой фольги, окружавших дату ее дня рождения, который должен был наступить через три дня. Наклейки принесла Санни, когда они с Клаусом приезжали в последний раз, чтобы обсудить планы на предстоящий праздник. Санни настаивала на том, чтобы они вместе придумали и приготовили какой-нибудь сложный торт и заклеивала календарь золотыми звездами. Это было уютное забавное воспоминание, достойное того, чтобы остаться в памяти. Она закрывает маркер, разглаживает сморщившуюся наклейку на календаре и направляется к двери, стуча каблуками ботинок. Она оставляет проигрыватель включенным. И, несмотря на все меры предосторожности, оставляет огонь в камине гореть. Когда она смотрит на него, мысли об Олафе заполняют ее разум — пламя и погода за окном пробуждают воспоминания об одном дне в прошлом году, прямо после того, как она переехала. «Я все жду, когда проявится твое благородство», — говорил он, касаясь губами ее макушки, обнимая ее под кучей одеял на полу, потому что мебель еще не привезли. «Когда наша встреча станет последней. Когда кучка волонтеров ворвется в дверь и схватит меня. Но этого не происходит». В ответ на ее сонное молчание он продолжал: «Почему так, Вайолет? Почему ты продолжаешь наслаждаться мной, когда запросто можешь меня уничтожить?» Она пожимала плечами и садилась, чтобы допить остатки вина. «Потому что я эгоистка? Потому что ты… воплощение моего снисхождения?» — она допивала розовое вино. И продолжала, тихо, взволнованно: «Это закончится так или иначе. Тогда я пересмотрю… свои моральные принципы». Огонь остается гореть в камине. Ее тошнит от беспокойства. Вайолет вытаскивает тяжелый темный рюкзак из шкафа за входной дверью. Кажется, словно за ее спиной висит оружие, некий инструмент, который толкнет ее в предстоящее грубое воссоединение и будущее, которое может быть спасено, если она смягчится. Она не дает себе времени подумать об этом и выходит, не оглядываясь. Вокруг нее проносится городской пейзаж и метель. Но все, на чем она фокусируется — это огромная библиотека в центре города, все еще огороженная желтой предостерегающей лентой, и тяжесть рюкзака за спиной. Вайолет приближается к заднему входу библиотеки, где крыльцо, почти всегда скрытое от тусклого солнца, покрыто тонкой ледяной коркой. Ее ботинки хрустят по свежему снегу, оставляя глубокие следы, но она не обращает внимания, быстро забираясь внутрь через дыру в стене. Ее встречает порыв холодного ветра и слабый запах гнили, шорох лап напуганной крысы, убегающей подальше и густая тишина. На стене напротив нее все еще висит плакат, покрытый пеплом, провозглашающий: ЦЕНТРАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА — ВСЕМУ ГОЛОВА. ВО БЛАГО ГРАМОТНОСТИ И БЛАГОРОДСТВА. Поддернутый дымкой воспоминаний, до нее доносится голос брата, критикующего: «Всему голова? Зачем называть библиотеку частью тела?» Вайолет беззаботно пожимала плечам и брала его под руку. Они неспешно поднимались по высоким ступеням на вечеринку в честь открытия библиотеки. «Не сомневаюсь, что если бы ты ее называл, то твое название было бы на латинском и его едва можно было бы выговорить». Клаус закатывал глаза в шутливом раздражении и слегка улыбался: «Наши коллеги смогли бы его выговорить», — утверждал он, улыбаясь уже широко. «Не сомневаюсь в этом». Библиотека сгорела всего несколько месяцев назад при неясных и загадочных обстоятельствах. Доказательства все еще очевидно выделяются в разрушенных каменных стенах, больших тяжелых полках, опрокинутых и пустых. Мебель постепенно гниет под воздействием погоды. Толстый слой пепла покрывает каждую плоскую поверхность. Вайолет спешно пересекает комнату и направляется к большой лестнице в передней части здания. Здесь она видит первые признаки присутствия других людей — несколько следов в виде пятен сажи на ступенях. Эта маленькая деталь заставляет Вайолет нервничать, она внимательно вглядывается в них, изучая. Над ней все еще висит многоуровневая люстра, слабо позвякивая на сквозняке. Она дрожит от холода и спешит подняться вверх на третий этаж. Жак встречает ее, пожимает ее руку, как он обычно поступает с любым уважаемым партнером. Олафа нигде не видно, и от этого Вайолет кажется, что она сейчас из кожи вон вылезет. — Кто нашел его? — незамедлительно спрашивает она, не здороваясь. — Братья Квегмайры, когда устраивали новичкам экскурсию по лучшим укрытиям города. По местам, где могут скрываться злодеи, — просто отвечает Жак, ничего не подозревая. — Я отправил их домой. Пусть восстановят силы. Тащить его через судоверфь — дело не из легких. — Уверена в этом, — говорит Вайолет. Она представляет, как Олаф висит в их руках, больной, молящий о ней, и ей становится противно. — Я рад, что ты здесь, — говорит Жак, ведя ее по разрушенному этажу, с которого волонтеры еще не утащили груды книг. Из окон во всю стену открывается прекрасный вид на город. Некоторые были разбиты во время пожара, и пол покрыт осколками стекла, которое хрустит под их ботинками, как снег. — Олаф очень болен, как я и говорил. И несмотря на нашу вражду, я хочу помочь ему. Препаратов, которые я принес… — он указывает на маленький столик, на котором стоит белая аптечка первой помощи, -…не достаточно. Еще на столике лежит небольшая стопка книг. Одна из них перевернута. Обложка ее покрыта пеплом, от чего прочитать ничего нельзя. — Как думаешь, сможешь уследить за ним, пока я схожу за лекарствами? — Жак смотрит ей в глаза, как бы умоляя о прощении. — Это займет не больше часа. Он совершенно безвреден. Вайолет притворяется, что обдумывает эту мысль, затем кивает. — Иди. Я о многом мечтала ему сказать. И спросить. Это прекрасная возможность. Спасибо. Жак кивает, словно он этого и ожидал и, перед тем как уйти, кладет твердую надежную руку на ее плечо. — Ты сильная юная леди, Вайолет Бодлер. И выдающийся волонтер. Твои родители так гордились бы тобой. Скажи ему все, что хотела. Он за этой дверью. Я скоро вернусь. Вайолет изучает содержимое аптечки первой помощи, пока Жак покидает комнату, ждет, когда его шаги стихнут. Потом, когда он уходит, она хватает книгу, бережно вертит ее в руках и осматривает. Судя по белым пробелам на страницах, это стихи. Редкие, наполненные смыслом, не выражающие раскаяния. Она несет книгу к окну, осматривая первую страницу. «Пусть каждая река завидует нашим устам, — читает она. — Пусть каждый поцелуй бьет тело, как время года».* А потом через разбитые окна она слышит шаги Жака на снегу, видит его темный силуэт на белой земле, удаляющийся прочь. Это все, что ей нужно. Вайолет возвращает книгу на место и устремляется к двери. В комнате спокойнее и холоднее, чем в остальном здании, пусть здесь и больше света. Белый зимний свет пробивается внутрь через разбитые окна. Осколки на полу мерцают, как роса. От ее дыхания образовывается пар. Когда она входит, Олаф никак не реагирует. Его глаза закрыты, голова опущена. Он сидит на металлическом складном стуле, привязанный несколькими слоями прочной веревки, которая обхватывает его грудь и плечи. Его руки связаны за спиной. — О, — произносит Вайолет, вздрагивая, кидая рюкзак на пол и устремляясь к нему. Когда она касается его шершавой впалой щеки, он передергивается. — Ты болен… — бормочет она, обхватывая ладонями его лицо, искаженное и покрасневшее от лихорадки. — Очень болен. Олаф поднимает голову на ее голос и припечатывает ее к месту ядовитым кровожадным взглядом. Отстраняет голову от нее. — Вайолет, — хрипит он, прочистив горло. — Вайолет Бодлер. Прекрасна, как всегда. Пожаловала, чтобы позлорадствовать? — Нет, — просто отвечает она, снова кладя руку на его щеку. — Мы одни. Жак ушел, чтобы принести тебе лекарства посильнее. — А, — его воинственность покидает его. Он подставляет голову под ее ладонь, словно она может исцелить его. Он смотрит на нее знакомым теплым взглядом. — Ты просто отрада для моих глаз, Бодлер. Боюсь, у меня все пошло наперекосяк с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Его голос дрожит и ломается. Вайолет отходит и склоняется над рюкзаком, роясь внутри. — Что тебе нужно? У меня есть… — Не утруждайся. Сникет оказался щедрым захватчиком. Кроме того, все то время, что я был в бегах, я скучал далеко не по комфорту. Иди поцелуй меня. Даже спустя столько времени от этих слов у нее кружится голова, как у ребенка, который в первый раз услышал очень ценный и невероятный секрет. Она бросает сумку и встает перед ним с выражением печали и беспокойства на лице. — Я тоже скучала, — мягко признается она. — Но что ты делал на судоверфи? Это близко, Олаф, слишком… — Думала, я пропущу твой день рождения? — беззлобно насмехается он. — Тебе будет двадцать два, ты будешь прекрасной и полностью моей. Неважно, куда они меня увезут. Иди ко мне. Вайолет расслабляется, берет его лицо в свои ладони и целует его. Поцелуй чувственный и слегка горький — он говорит о каждой ночи, когда она скучала по нему, надеясь, что он в порядке, опасаясь, что вечные поиски ее партнеров увенчаются успехом. Когда она отстраняется, усталые глаз Олафа закрыты. — Ты и правда по мне скучала, — легко бормочет он. — Всегда… — так же невнятно произносит она. — Я всегда представляю все самое худшее, когда мы не вместе, — признается он. — Как ты нежишься в руках какого-нибудь Квегмайра. — Какая скука, — улыбается Вайолет. — Скоро это может стать правдой. Зависит от того, какой приговор мне вынесут за все те преступления, которые мне приписали, — его голос мрачнеет. — Приговор, — фыркает Вайолет. — Как будто я позволю им зайти так далеко. Олаф улыбается, но в уголках его улыбки маячит что-то грустное. — Моя девочка. У нас не много времени. Кто знает, как… — Ни слова больше, — нежно шепчет Вайолет, отступая назад. Она забирается руками под пальто и под платье и тянет вниз трусики, пока они не падают на пол у ее ботинок. Они бежевые, кружевные, с золотыми оборками. Были им подарены давным-давно. Она полностью снимает их и отбрасывает в сторону отточенным движением. — Теперь я знаю, что делать. — Я узнаю их, — говорит Олаф. В его голосе звучит отчаянное желание. — А ты подготовилась. Надела платье. — Как я и сказала, — пробормотала она, втискиваясь между его ног. — Я знаю, что делать. Она потрогала веревки, твердые и прочные, которые крепко привязывали его к стулу. — Знаешь, я не могу развязать тебя прямо сейчас, — лукаво улыбается она. — Что, если Жак вернется слишком быстро? — Ты определенно можешь развязать меня, — настаивает Олаф. — Я хочу тебя потрогать. Вайолет игнорирует его приказы, дразняще проводя ладонями по его бедрам, пока он рычит и извивается. — Вот бы у нас было больше времени, — задумчиво произносит она и тянется к его ширинке. — Когда-нибудь будет, — хриплый голос Олафа становится еще более хриплым. — А теперь развяжи меня. Чертовка. — Нет. Так мне больше нравится. Когда ты в моей власти, — она расстегивает его ширинку и забирается рукой внутрь. Он уже твердый для нее. Их взгляды встречаются. В его глазах блестит разочарование и обожание. — Малышка Вайолет Бодлер. Заинтересована в подчинении ей. Доминировании. Кто бы мог подумать. — Определенно не ты, — она целует его. Он шипит, когда она стягивает с него штаны и его обдает холодным воздухом. Кажется, что его член в ее руке является единственной теплой частью его тела. Вайолет сбрасывает пальто и, раздвигая ноги, усаживается на его колено. Носки ее ботинок задевают пол как раз так, чтобы было возможно балансировать. Она дышит на ладони, согревая их. Ее губы прижимаются к его шее, и из его груди вырывается вздох. — Не думаю, что у нас есть время на прелюдии, дорогая, — говорит Олаф, когда она прижимается своей щекой к его щеке. — Ты меня убиваешь. Дай мне тебя потрогать. — Нет, — Вайолет улыбается, наслаждаясь тем, сколько власти таится в таком простом и лаконичном слове. С улицы доносятся знакомые звуки — машины, сигнализации, люди. Температура понизилась с тех пор, как она покинула свою квартиру. Между их губами больше не образуется пар от ее дыхания. — Поторопись, — рычит Олаф. — хочешь, чтобы Сникет увидел, как ты стонешь надо мной? Прекрасный будет вид. — Заткнись, — шипит Вайолет, точным движением направляя его в себя. Они не тратят время впустую. Одну руку Вайолет кладет на его плечо, другую — на его согнутую в колене ногу, холодную, как мрамор. Они целуются. Она двигается быстро, без нежностей. Ахнув, отстранятся, чтобы посмотреть на него. Даже будучи связанным и беспомощным, Олаф все равно пытается толкаться в нее, безрезультатно двигая бедрами. — Если бы ты отвязала меня, — стонет он, — я бы тебе показал. Я затрахал бы тебя до слез, как в прошлый раз. Этот момент их близости Вайолет вспоминает чаще других. Когда она одна (одна в кровати, в ванне, всегда одна) ласкает свое тело, пытаясь имитировать грубые требовательные прикосновения человека напротив нее. Она помнит. Три месяца назад, когда только-только по-настоящему похолодало, один из уважаемых членов ГПВ устраивал официальный прием в Наличной Обсерватории и Планетарии. Вайолет кралась по темному пустому коридору, пытаясь срезать путь до центрального зала обсерватории, где совсем скоро потолок должен был раздвинуться, как огромный мигающий глаз, открывая вид на несчетное количество звезд, сиявших на небе, как дырки от пуль. В коридоре было темно. Вайолет спешила, надеясь не пропустить представление, когда кто-то схватил ее за углом за бедра и прижал к ближайшей стене. Сбитая с толку, Вайолет даже не могла закричать, и молчала, даже когда незнакомец задрал на ней платье и вжался в нее сзади возбужденным членом. И когда она набрала в грудь воздуха, чтобы крикнуть, он сказал: «Аппетитная. Ты выглядишь аппетитно в этом платье, мисс Бодлер». «Тебе нельзя здесь находиться! — ее страх за себя мгновенно перерос в страх за его безопасность. «О, но я знал, что ты придешь», — отвечал Олаф, отодвигая ткань ее трусиков. «Не мог оставаться в стороне». «Мы были вместе всего лишь прошлой ночью», — слабо бормотала Вайолет, уже чувствуя, как от его присутствия в ней пробуждается парящее чувство. Он резко провел языком по ее шее сзади, от чего она содрогнулась всем телом. «Мы не можем», — слабо протестовала она, а потом говорила: «Бери меня. Здесь. И где угодно». И она поднималась за ним по шаткой металлической лестнице в давно забытую костюмерную — доказательство того, что раньше этот планетарий был театром. Внутри было пыльно, всюду был расставлен реквизит, запасные декорации и коробки. Большое гримерное зеркало, окруженное грязным лампочками, некоторые из которых потемнели, потрескались и мигали, светилось желтоватым светом. Он нагнул ее над гримировальным столиком, все еще запятнанным следами грима десятилетней давности. Заставил ее посмотреть в зеркало, схватив в кулак ее идеально завитые локоны, оттягивая ее голову назад, позволяя свету освещать ее горло, когда она застонала. Вайолет наблюдала за каждым их движением, видела каждый жесткий требовательный толчок мужчины позади нее, видела румянец на своем лице, свою грудь, видела, как ее губы повторяют его имя как молитву. Видела выражение своего лица, свои слезы, когда ее тело достигло оргазма. Когда он кончил, а она едва могла стоять на ослабевших трясущихся ногах, Олаф поцеловал ее в покрасневшую щеку: «Скоро увидимся». И ушел без лишних слов. — Я помню, — стонет Вайолет, сильнее вжимаясь в него, словно соблазняя и наказывая одновременно. — Ты ушел и не попрощался. Как невежливо. — Ты была права, я не должен был там находиться, — хмурится он, вздрагивая от удовольствия. — Я вошел прямо в обсерваторию. — Нет! — выдыхает Вайолет, замирая на мгновение. — Не останавливайся! — рычит он, безрезультатно пытаясь заставить ее двигаться. — Я сделал это. Меня никто не видел. И никто не видел, как я трахал тебя до слез. И Вайолет возобновляет ритм, ее дыхание становится рваным. Она прижимается щекой к его щеке. Его руки все еще связаны за спиной, и он так хочет потрогать ее, что ей кажется, что он из кожи вон вылезет. — Так хочешь потрогать меня, — дразнит она, дыша ему в ухо. — Я прямо перед тобой, а ты и пальцем пошевелить не можешь. — Не беспокойся, милая сиротка, — он рычит ей в шею. — Я отплачу. Свяжу тебя. Заставлю тебя умолять. Вайолет стонет, безумное желание пульсирует ниже живота, руки сжимаются на его теле. — Слезай. Быстро. Иди… — отрывисто шипит он. Она легко соскальзывает с него, несмотря на затекшие ноги, ее руки оказываются на его члене. Хватает всего нескольких быстрых движений, и он кончает с низким стоном. Сперма забрызгивает веревку и его колени. Он, связанный, больной, покрасневший, кончает, глядя на нее, и это так эротично, что Вайолет перестает дышать. И через секунду мир возобновляется. Вайолет, уже подготовленная, достает из кармана носовой платок и вытирает его. — А теперь, дорогая, — говорит Олаф хмурым хриплым голосом. — Развяжи меня. Она достает из кармана нож, который холодит ее ладони, и легко перерезает веревки. Он со стоном встает, и в тайне Вайолет нравится видеть красные следы вокруг его запястий. Веревки падают к его ногам. Одно мгновение, один удар сердца, и он бросается к ней. Вайолет замирает и расслабляется. Его руки обхватывают ее лицо, пальцы впиваются в ее кожу, когда он целует ее. Она накрывает ладонями его грудь, чувствуя, как колотится его сердце. В то время как она хочет целовать его глубже, сильнее, дольше, он отстраняется. Слишком быстро. Он прижимается лбом к ее лбу, все еще царапая ногтями кожу на ее щеках. — В следующий раз, — с угрозой шепчет он. — Ты развяжешь меня немедленно. Если ты снова не позволишь прикасаться к тебе спустя столько месяцев, то поверь, я заставлю тебя страдать. — О, ты меня соблазняешь, — она подается вперед и целует его, несмотря на то, что от его голоса тело слабеет. Она отстраняется и пересекает комнату, пытаясь не чувствовать себя внезапно уязвленной. На полу лежит ее рюкзак, тяжелый, как скорбящее сердце в ее груди. Она поднимает рюкзак и несет к нему. — Здесь все, что тебе пригодится. Еда, одежда, деньги, лекарства, карта. Все, что тебе нужно. Олаф забирает у нее рюкзак, закидывая его на спину. В его глазах маячит боль, он чуть покачивается на ногах. Вайолет хочет сложить его как бумажную звезду и положить к себе в карман. — Или, — ее голос предательски дрожит, — ты можешь подождать меня в моей квартире. У тебя еще есть ключ? — Кажется, это единственное, что я всегда буду хранить, — бормочет он, наклоняясь, чтобы оставить еще один легкий поцелуй на ее губах. — Я же говорил, что останусь на твой день рождения. И так я и сделаю. Как ты объяснишь Сникету мой внезапный побег? — Я что-нибудь придумаю, — она пожимает плечами, осматривая комнату на предмет наличия исходного материала. — Не сомневайся. — Я никогда и не сомневаюсь, — говорит Олаф, и любовь стирает печаль с его глаз. Он делает шаг к двери, спрашивая: — Камин? — Я оставила его гореть, — мягко произносит она. — Увидимся, мисс Бодлер, — кивнув, он отворачивается. Олаф уходит. Убедившись, что он далеко, Вайолет думает о его голосе, грустном взгляде. «У меня все пошло наперекосяк с тех пор, как я видел тебя в последний раз». И об этом сломленном: «Моя девочка». Она берет металлический стул и бросает его через всю комнату. Стекло скрипит под ее ботинками, когда она шаркает ими по полу, распинывая по углам валяющиеся всюду предметы. Вайолет думает о том, как он трогает ее, когда они одни, расслаблены, как будто она — ценность, сокровище и слишком хороша для него. Она заставляет себя горько и позорно заплакать, когда Жак возвращается, и выбегает из комнаты: — У него был осколок стекла… он освободился… угрожал мне. Я не могла… Я не сделала… Мне так жаль… Жак, который привык видеть в людях только хорошее, с готовностью верит в это. Вайолет сидит и плачет на столе, сжимая в руках книжку со стихами и аптечку, пока Жак совершает звонок за звонком. Сквозь пелену слез она читает в книге: «Покажи мне, как руины строят дом из тазобедренных костей…» Она надеется, что Олаф дома, что он открыл дверь и с облегчением зашел внутрь. Эти картины так сладостны, что она даже не может заставлять себя плакать. Она — предательница. Она так влюблена, что, кажется, может взорваться. Она плачет и плачет, пока Жак (что милосерден и слеп) не отправляет ее домой. И она тут же идет домой по заснеженному городу, такому белому, только и ждущему свежих чернил. После ее осторожных и сложных стуков в дверь, Олаф открывает ей, и она бросается в его руки, хрупкие, истощавшие и любимые. Пусть каждая рука… думает она. Пусть каждый поцелуй. Он захлопывает за ней дверь. И воцаряется покой. _________________________________ *Оуэн Вуонг - Чуть ближе к краю. (A Little Closer to the Edge by Ocean Vuong)