what you gon' do? when there's blood in the water?
Фрэнк выбирает кольцо долго, тщательно, ищет идеальный вариант, чтобы все составляющие — металл, цвет, узор и камень — были бесподобны и громко-громко кричали о его болезненной любви, схожей с наркотической зависимостью: ему хочется Кастильо жадно, слепо, только себе и для себя, хочется положить весь мир к её аккуратным ступням, через кожу вырвать хребет каждому, кто косо на Лорел взглянет. Дельфино ищет то, что не просто может, а обязано понравиться его маленькой принцессе, прошедшей через ад, обратно и снова сигающей с обрыва в огненные всполохи, хотя, очевидно, дело никогда не было в кольце. Всё дело в ней. С самого начала Фрэнк не придаёт Лорел большого значения, не выделяет среди других, пока убийственное желание её попробовать не давит на виски. Ощутить. Выесть изнутри, оставляя на мягкой коже лёгкие царапины от колючей щетины, ставя её на колени и оказываясь на коленях перед ней. И Дельфино никогда не мог подумать, сколько демонов живёт в избалованной, богатенькой девочке с огромным запасом испанских ругательств. Эти демоны связывают Фрэнка по рукам и ногам раскалёнными цепями, а тот в ответ лишь просит ещё. Лорел растёт, крепнет на его глазах, обрастает жёсткой, пуленепробиваемой бронёй, которая даже иногда поблёскивает серебром на самом дне её голубых глаз; она становится человеком, которого лучше не иметь в своих врагах, а в друзьях — тем более, но разве трудности когда-нибудь Дельфино останавливали? Взаимная симпатия, а вроде даже и влюблённость перерастает в удушающую, всепоглощающую поездку в один конец, и Фрэнк с самого начала об этом знает. Прекрасно осознаёт, где и когда накосячил и чего ему эти ошибки стоили. Он не успевает остановить товарняк на полном ходу, но, честно, очень-очень старается, каждый раз просыпаясь на безлюдном перроне в полном одиночестве, когда хрустальная любовь мажет по рельсам его бездыханное тело. Вожделение сменяется потребностью. Дельфино не видит смысла просыпаться без Лорел, работать без Лорел. Жить без Лорел. Бонни, которая всегда всё понимает и без слов, как-то говорит, что это наваждение, что это должно закончиться и именно Дельфино обязан остановиться первым, пока хуже не стало обоим, а Фрэнк лишь улыбается тепло и лукаво, вспоминая прошедшие ночи или вот только что украденные минуты наедине посреди белого дня в душном подвале. Он засовывает руки в карманы, нащупывая кружевное нижнее бельё его маленькой проказницы, и серьёзно кивает в ответ. Бонни провожает его долгим, неподъёмным взглядом, который Фрэнк уже умеет правильно читать и по-своему игнорировать. Наваждение. Какое-то слишком простое слово. Дельфино совершенно не уверен, существует ли термин для описания его чувств в природе вообще, настолько остро впиваются в душу ядовитые металлы и настолько ярко оглушают звуки выстрелов, прицельно, точно между глаз. Ртуть замерзает в его руках, порох испаряется, а дрожащие пальцы ломаются, как спички, — настолько холодно всегда становится вдали от Кастильо. На своей шкуре он чувствует, день ото дня всё сильнее, каково это — быть безбожно близко и при этом до безумия далеко. Видеть, слышать, дышать на двоих одним дымом, но задыхаться в одиночку. Фрэнку позволено любить Лорел, и уж этот шанс он упускать не собирается. Касается плеч, цепких ладоней (она всегда прижимает к себе, словно умрёт через секунду), целует точёные ключицы, грудь и живот. Лорел такая сладкая, такая жадная и охочая до ласки, жёсткой и иногда грубой, такая мягкая и строптивая. Дельфино кажется, что Кастильо, словно горная река, бурная, с порогами и опасная для жизни, а он — кровь, алая, чужая и своя, он будто падает, стекает с крутых берегов и мутит кристальную, чистую воду, растворяясь в течении. Фрэнк давно умеет идти параллельно со смертью, по острию тонкого ножа, а когда оказалось, что Лорел, его нежная принцесса, и есть та самая смерть, то страх не на шутку реален, правда, до белых вспышек в голове. Нельзя же так беспросветно,омерзительно сильно
сходить по кому-то с ума?
Фрэнк падает на колени, не на одно — на оба, как грешник перед наисвятейшей из святынь мира, он кидает свою душу на алтарь, что стоит перед ним сейчас и хлопает бездонными карими глазами; она может отпустить ему каждое, даже самое страшное преступление, и в эту веру Фрэнк обратился уже давно. Он открывает резким, дёрганым движением коробочку с кольцом, одновременно с этим рвано и безнадёжно вскрывая своё сердце. Дельфино буквально кожей ощущает, как из гигантской пробоины в груди сочится кровь, густая и тёплая, она стекает реками, прямо по полу, к ногам Лорел, во взгляде которой — лишь стыд, а на языке — желчный привкус вины и отчаяния, и Дельфино верить не хочет, что происходит это с ним, сейчас и вот так. Фрэнк зол, слаб, и крови так много вокруг, что ему застилает глаза красной пеленой, а Лорел молчит. Они оба знают ответ, но Дельфино отказывается его принять; она знает, что держит в руках пистолет и чуть жалостливо нажимает на курок, чтобы превратить полноводную реку в атласную бордовую ленту отчаяния. Кастильо говорит. И Фрэнк так хочет сделать вид, что не слышит ничего, что оглох моментально; органы один за одним отказывают, и тело словно немеет. Вся кровь, что есть, — теперь была. Теперь её. Бонни не говорит ему ни слова. Не смотрит с жалостью, не душит пониманием: она лишь мягко прикасается прохладной ладонью к небритой щеке и свободно ведёт пальцами тонкими от подбородка к скулам, очерчивая вмиг заострившиеся линии. Фрэнк знает, почему Лорел так поступила: гораздо легче отпускать, когда не любишь. Фрэнк знает, почему снова стоит на кухне Уинтерботтом, не желая заменять чай чем-то покрепче, — его обескровленное тело даже не чувствует боли, так что и лечить его нет смысла. Со временем получается отпустить. Он с кем-то спит, исключительно в целях работы, и с головой пропадает в поручениях, угрозах, выпутывании из шёлковых нитей чёрной паутины, оставляющих порезы при любом движении, верном или нет. Злость оседает железом где-то под кожей, а любовь не проходит, лишь смиряется с участью быть второй после. Дельфино без разговоров становится крёстным Кристофера, сидит с малышом, заботится о нём, как о родном. То, что его мама отказала Фрэнку в сращивании сломанных вдребезги костей, глупо вымещать на ребёнке. Бонни влюбляется. Она буквально светится от счастья, боится до дрожи, а Фрэнк, если честно, в дичайшем от этого восторге. Его милая, чудесная Бонни заслужила тёплой, впервые такой честной радости. Дельфино тоже её любит — иначе, по-особенному, глубже. Они никогда не были просто друзьями, но и назвать их парой — абсолютная неправда. После какого-то времени неугомонный фрэнков флирт сошёл на нет; они иногда спали, выплёскивая накопившиеся эмоции и чувства, без осуждения, продолжения или намёков. Постоянно поддерживали друг друга и были рядом, делили каждый новый день пополам, оставаясь целыми и преданными самим себе. Они не могут вытащить друг друга со дна, потому что вместе сидят там, болезненно слабые, и смотрят глаза в глаза, изредка подталкивая поросшие перламутром души к поверхности, мол, хоть один из нас это заслужил. Фрэнк любит Бонни, как родственную душу, Уинтерботтом любит Дельфино, как собственное отражение на поверхности кровавой глади, и обоих это больше, чем устраивает. Бонни влюбляется. Фатальная ошибка кромсает её хрупкую душу на куски, и, если честно, Фрэнку бы лучше снова отказала Лорел, чем видеть то, как гаснет в очередной раз крохотный, дрожащий огонёк на кончиках бледных пальцев. Он и сам бы не прочь умереть, но не дать сделать этого Бонни становится идеей фикс. Потому что та пытается, и Дельфино лишь волей случая успевает вынести Бонни из пропахшего смертью гаража, осторожно прижимая к себе, а разочарованный спасением вздох он попросту кроет сладкой улыбкой. Если Кастильо — бурная река, то Уинтерботтом — тающий ледник; не оттого, что холодна или непробиваема, а потому что сверкает на солнце алмазной стружкой, пресной водой разбавляет океаны солёных слёз и гораздо глубже, чем кто угодно может себе представить. Во Фрэнке крови не остаётся совсем, но он продолжает цедить остатки, отточенными движениями вмешивать рубиновые капли в нежный шёпот, ласковые прикосновения ладонями к поникшим плечам и губами — к коротким волосам. Он посреди ночи проверяет её тихое, едва заметное дыхание, обнимая со спины и обхватывая руками словно стеклянное, истощённое тело, чтобы просто убедиться, что она не уйдёт первой. Не оставит его здесь одного. Лорел — ярчайшая из всех самых тёмных песен, любовная лирика бога, сломавшего Дельфино жизнь.Бонни — заснеженная степь, посреди которой горит терновый куст ослепительно-синим пламенем.
Ради Кастильо Фрэнк готов умирать, убивать и ненавидеть.Ради Уинтерботтом он хочет жить, прощать и любить.
we'll never get free lamb to the slaughter what you gon' do when there's blood in the water